Часть 1

В центральной части обширного континента стояло крупное поселение — город триумфального возвращения Эндзю.

В самом центре города возвышался колизей.

Самым центром колизея была арена.

В том месте, которое можно было называть центром мира, начал мелко дрожать некий «камень».

Его трепет был похож на предвестие того, что птенец вот-вот вырвется из своей скорлупы…

«Что, откуда эти толчки?..»

Ксинс замер на месте, покрепче сжав в руке катализатор.

По ногам проходила странная дрожь. Даже посмотрев вниз певчий не смог определить её причину.

Из созданного Фалмой канала понемногу выбрался багровый дракон.

«Сначала я думал, что это последствия призыва истинного духа, но… нет, дело не в нём. В момент призыва гигантских истинных духов действительно возникает гул, но здесь что-то другое. Это не просто удар в определённом месте, Больше похоже на то, будто дрожит весь мир.

Какая-то странная дрожь. Откуда она? Мне кажется, что эпицентр всего этого ужасно близко, наверняка где-то в Эндзю, нет, в колизее».

Ксинс быстро оглядел арену, и, когда кое-что привлекло его внимание, удивлённо распахнул глаза.

На краю арены лежал гигантский, кажущийся прозрачным, белый камень, поверхность которого покрывал узор, напоминающий змеиную чешую. Камень слабо шевелился, будто моргал.

«Вот этот катализатор?!»

— У тебя что, есть время глазеть по сторонам?

Однако сознание Ксинса насильно заставили вернуть внимание к другому делу.

— Ты хочешь сказать, что я должен сперва разобраться с ним? — спросил певчий, указав на багрового дракона, который с громким рёвом взмыл в воздух.

— Думать о чешуе Миквы сможешь после победы надо мной.

Фалма подняла правую руку, и дракон задержал дыхание, его грудь начала раздуваться подобно воздушному шару.

«У призванных существ есть три основных способа атаки дыханием: огонь, ядовитый газ и кислота. Обычно, от огня защищаются водой, от газа — ветром эриала, а от кислоты — физическим барьером.

Но я не знаю, какое именно дыхание у этого дракона.

Предположим, я выставлю барьер, тогда как только я уберу его — смерть. Судя по тому, что этот дракон относится к красным песнопениям, весьма вероятно, что он атакует потоком пламени. Что же мне делать, рискнуть?»

— Ксинс, а разве сомнения не худший выбор?

В тот же момент дракон раскрыл тёмно-красный рот.

Как только Ксинс понял, что времени раздумывать нет, он сразу же сжал в руке пять драгоценных камней: красный рубин, синий сапфир, жёлтый топаз, зелёный изумруд и белый опал. Пять сверкающих камней одновременно испустили свет.

— Это же…

В голосе Фалмы послышалось напряжение.

Heckt [Песня Радуги]

Из пасти дракона вырвался свирепый огненный шторм. Его целью был не Ксинс, огненный ветер властвовал над ареной, будто стараясь сжечь её целиком.

В тот же миг, как огонь коснулся поверхности арены, он тут же отскочил вверх, словно от зеркала. Бесчисленные искры окрасили ночное небо в красный цвет. Но наряду с ними ветер нёс сверкающие радугой частицы.

— …Песнопения Радуги? — пробормотала Фалма, взяла пальцем одну из упавших ей на плечо радужных чешуек и пристально уставилась на неё.

— Ну, более или менее, — согласился Ксинс, смахнул с плеч чешуйки и посмотрел в сторону парящих рядом с ним призванных существ.

Это были три радужных бабочки размером с маленького ребёнка. С их семицветных крыльев мягко слетали такого же цвета чешуйки, которые и отразили огненное дыхание дракона.

— Чешуйки отражающие пламя? Как необычно… Но я ничего не понимаю.

Девушка, владеющая красными песнопениями, больше не смотрела ни на радужных бабочек, ни на их тающие, подобно снежинкам, чешуйки.

— Если у тебя есть такие песнопения, то разве не лучше ли было бы защищаться ими от самой первой атаки? Тебе ведь не нужно было пользоваться именно водяной плёнкой.

— Наверное, это так.

Пять камней выпали из руки Ксинса и покатились по земле. В конце концов, их уже использовали один раз, второго быть не могло.

Фалма оглядела упавшие на землю катализаторы и спросила:

— Ты не хочешь показывать песнопения Радуги?

— Не то, чтобы я дорожу ими, но…

Ксинс достал пять новых камней и пристально их осмотрел.

«Песнопения Радуги не предназначены для дуэлей. Этот цвет песнопений должен исполнить моё обещание Евамари.

Причина прозвища «Радужный певчий», в том, что я освоил все пять цветов песнопений. Но полностью отличающиеся от существующих пяти цветов истинные песнопения Радуги… я сумел создать на состязании в Тремии и только потому, что она была со мной.

Именно поэтому с песнопениями Радуги у меня связаны особенные чувства. Мне кажется, что если буду бездумно ими пользоваться, то их смысл, как обещанных Евамари песнопений, поблекнет».

— Так нельзя. Я не позволю тебе скупиться на них, — проговорила девушка, глядя на Ксинса острым, как меч, взглядом.

Казалось, будто она видит его насквозь.

— Я же сказала: я пришла сюда, чтобы разобраться в своих чувствах. Нет смысла сражаться с тобой, если ты не пользуешься радужными песнопениями.

— Почему ты так одержима песнопениями Радуги?..

«Она сказала, что это дуэль с чешуёй Миквы на кону. Но по её же словам кажется, будто победа для неё вторична, а без песнопений Радуги закончить ничего не получиться. Почему она так…»

— Ты ведь сказала, что чего-то от меня хочешь, так? С этим всё связано?

Но сколько бы Ксинс ни ждал, ответа не было.

— Фалма?

Фалма не не отвечала.

— Я… я…

На глазах у Ксинс окровавленная девушка с улыбкой на лице опустилась на колени, а потом упала лицом вниз.

***

Ezel [Песня Ночи]

Кусочек обсидиана в руке Нейта испустил свет.

В залитым тусклым тёплым цветом коридоре проступило сияние цвета Ночи. Крошечные частицы света соединились в нити и оставляя за собой след нарисовали в воздухе идеальный круг, из которого вырвался особенно яркий свет песнопения.

Из канала беззвучно вышло чёрное нечто с собачьими чертами — чёрный охотничий пёс.

Призванное существо было почти по плечо Нейту и обладало острыми чертами, благодаря которым могло легче рассекать воздух во время бега.

— Схвати его! — выкрикнул мальчик, указав на чёрного монаха.

Пёс рванулся к по-прежнему улыбающемуся Ксео. Их разделяло не больше десяти метров. Такую дистанцию животное могло преодолеть в мгновение ока.

— Охотничий пёс? В скорости бега ему равных нет, но его движения слишком однообразные.

На половине пути до Ксео, стараясь преградить путь собаке, появилось искажение пространства.

Пустотник был полностью прозрачным и не оставлял никакого запаха, пёс никак не мог его обнаружить, а значит и обойти препятствие.

Но…

Искажение пространства развело руки, словно пыталось упасть на собаку, но в тот же момент призванное существа цвета Ночи резко рванулось в сторону, прыгнуло к стене, оттолкнулось от неё и, избежав удара, приземлилось за спиной у пустотника. Не снижая скорости, пёс помчался к певчему.

— Он так точно нашёл пустотника?..

Ксео взглянул на горло пса, где, притворяясь ошейником, пряталось ещё одно призванное существо — летучая мышь цвета Ночи.

— Понятно. Эхолокацией летучей мыши можно найти пустотника. А собака узнаёт об этом с помощью… Хм, собачий нюх и сонар летучей мыши, какая интересная комбинация, — восхищённо вздохнул Ксео.

В следующий же момент пёс попытался схватиться зубами за робу Ксео.

«Получилось?!»

— Хм, придётся показать тебе мой запасной фокус?

Ксео широко улыбнулся, а затем…

Клыки пса ухватили пустоту, и животное, не сумев снизить скорость, врезалось в стену.

Певчий цвета Ночи избежал укуса, исчезнув в световом пузыре.

«Ксео исчез?..»

— Не может быть… как такое…

Сколько бы Нейт ни оглядывался, ему так и не удавалось найти даже краешка чёрной робы. Оба призванных существа тоже оказались в замешательстве, поскольку не могли понять, куда же делся Ксео.

«Он стал невидимым, как и пустотник? Нет, тогда бы собака или летучая мышь смогли бы его обнаружить».

— Фокус?..

«Ксео сказал, что это фокус, а значит там должен быть какой механизм. И скорее всего, он связан с песнопениями Пустоты. Если подумать, то вряд ли Ксео успел бы призвать какое-то существо в тот момент, когда пёс уже приблизился к нему. Но тогда каким же образом…»

Нейт уставился прямо вперёд, но в тот же момент у него за спиной послышалась горькая усмешка:

— Эй, не стоит так сильно беспокоиться, я и так тебе всё объясню.

Нейт ощутил вес и тепло, будто кто-то прислонился к нему. Шеи мальчика коснулась чуть тёплое нечто.

— Ай!

— Ох… я же просто притронулся к тебе пальцем. Неужели щекотно?

Обернувшись, Нейт увидел Ксео, стоявшего на дистанции вытянутой руки от него.

«Я ничего не чувствовал, пока он не начал говорить. Откуда он там появился?»

— Идея тут прямо противоположная: не призвать что-то, а изгнать. Правда, мысль о том, что здесь используются песнопения Пустоты, верна.

«Изгнать? То есть, вернуть призванный объект в «Сад Села»?»

— Именно. Ты же помнишь, что, сбежав из «Сада Села», оказался не на развилке, а у входа в колизей. Разумеется, это правило я установил заранее, ведь если бы ты каким-то образом сумел выбраться раньше меня, то, очутившись на развилке, быстро добрался бы до арены.

«Я так и знал, что это дело рук Ксео. Другими словами, при возвращении из «Сада Села» можно изменить положение выходного канала. Ксео сейчас применил к себе тот же самый трюк, что и со мной недавно».

— Прямо перед прыжком пса ты сбежал в «Сад Села», а канал для возвращения установил прямо у меня за спиной?..

Для обычного человека такой фокус выглядел прямо как телепортация. Кроме того, это означало по сути, что Ксео почти невозможно было схватить и удерживать на одном месте.

— Верно. Хотя должен сказать, что у этого метода есть определённые границы. Если учесть ограничения в расстоянии, точности и времени, то это не слишком уж и полезный трюк. В конце концов, у песнопений, которые можно исполнить с обычным человеческим телом, есть свой предел.

««Предел»? Ксео сделал какой-то неестественно большой акцент на этом слове».

— Да. Люди смертные существа. И символом этого можно назвать девушку, которая сейчас сражается с Ксинсом… Фалма, ты же сама лучше всех знаешь своё тело.

Ксео немного приподнял взгляд. В его голосе слышалось невыразимое никакими словами негодование.

— Но… ведь это твой собственный выбор, да?

Часть 2

Прямо посреди дуэли девушка без какого-либо предупреждения упала на землю.

В первую секунду Ксинсу показалось, что это просто какая-то шутка.

— Фал… ма?..

Ответа не было.

В тот миг Ксинс даже позабыл о парящем над ареной драконе и попытался шагнуть к девушке…

— Не… п-по… подходи!

Но его остановил крик самой Фалмы.

— Ты… что… за…забыл? У нас… дуэль.

Рядом с девушкой встала невесть когда призванная мантикора. Кое-как уцепившись за неё, Фалма еле-еле сумела подняться на ноги.

— Но ты же…

— Сказала же: не подходи!

По взмаху руки девушки дракон вновь выпустил из горла ревущее пламя.

Времени уклониться у Ксинса не было, поэтому он сунул руку в пристёгнутый к поясу мешочек. Жидкость из стеклянного сосуда расплескалась по земле, и поднявшаяся из неё ледяная стена остановила огонь дракона.

Когда лёд растаял, перед глазами у Радужного певчего осталась лишь одна тяжело дышащая девушка.

— Исход… ещё не определён. Я ещё жива.

Благодаря Шанте, Ксинс знал, что для своих песнопений Фалма пользуется кровью в качестве катализатора, и, тем самым, сокращает собственную жизнь. Но он до сих пор не услышал причину для этого.

«Да плевать на причину…»

— Фалма, хватит, перестань. Если ты и дальше будешь исполнять песнопения, то…

— Умру? Ну и что с того? — широко улыбаясь спросила девушка, и теперь у Ксинса не нашлось слов для ответа.

— Тебе настолько необходим этот катализатор, чтобы идти на подобное?.. — сдавленным голосом пробормотал он, будто разговаривал сам с собой.

В его груди родилось какое-то яростное чувство, чем-то напоминающее гнев. Но не на жадность девушки, готовой отдать свою жизнь, сражаясь за катализатор… а на сам катализатор, который настолько сильно разъедал человеческие сердца.

— Да, это одна из важных причин. Но, как я уже говорила: я здесь для того, чтобы разобраться в своих чувствах. И для этого мне нужно, чтобы ты пользовался своими песнопениями Радуги.

Ксинс не мог ничего понять по поникшему лицу девушки. Ясно было только одно: она вновь и вновь повторяла те же самые слова.

— Мои песнопения?..

Вместо ответа, Фалма обратилась к парящему над ней дракону:

— Вперёд.

Дракон взревел и нырнул вниз. Порыв ветра от его крыльев поднял целое облако песка, которое ударило в куртку певчего.

Песчаная буря причиняла боль даже закрытым глазам. Задержав дыхание, Ксинс, ориентируясь на одно осязание, вновь протянул руку за катализатором.

Beorc [Песня Зелёного]

Один яростный ветер был подавлен другим, зелёным ветром.

Рядом с Ксинсом парил эриал — малый дух, относящийся к благородным ариям зелёных песнопений.

Сквозь рёв сталкивающихся ветров послышался кристально чистый голос девушки:

— Ксинс, я… говорила, что восхищаюсь тобой, но иногда я думаю, что, наоборот, ужасно ненавижу тебя.

Он не был слабым и хриплым, как когда она сплёвывала кровь.

С этим чудом природы не могли сравниться ни щебетание певчих птиц, ни любой, даже сделанный самым искусным мастером, музыкальный инструмент. Это был подобный колоколу небес, и считающийся самым красивым в истории голос. Голос Фалмы Фел Фосилбел.

— Ты сказал, что не очень привязан к прозвищу «Радужный певчий», но я думаю, что это не так. Ты единственный певчий, способный пользоваться песнопениями Радуги, и этого ничем не изменить.

Опиравшаяся на мантикору девушка вновь подняла руку над головой.

Багровый дракон, за которым следовал воющий ветер, снова набрал воздуха в грудь.

А в то же время…

— Ты полностью отличаешься от меня, той, кому даны лишь эти жалкие песнопения. У тебя по-настоящему много возможностей, и ты умеешь ими пользоваться… Но ты всё время смотришь только на Евамари!

Дракон в третий раз исторг пламя.

Его, как и в прошлый раз, отразили бабочки с радужными чешуйками.

То же самое радужное песнопение.

Однако наблюдавшая за этим девушка медленно покачала головой.

— Должно быть, ты сам ограничиваешь песнопения Радуги, поскольку дорожишь ими, ведь это те песнопения, что предназначены только для неё. Это я могу понять. Но даже если это так, настолько убогими радужными песнопениями меня не победить. И главное, я сама с этим не соглашусь. Как ты думаешь, что я чувствовала, когда ждала тебя в замке? Я так хотела, рвалась высказать тебе своё желание… но не смогла. Такими песнопениями Радуги его не исполнить!

Дракон приземлился на трибуны. Посадка была очень тихой, совершенно не подходящей его гигантским размерам.

— Прошу тебя, Ксинс… покажи мне свои радужные песнопения.

Казалось, будто он старался ничем не помешать словам девушки.

— Я всё время ношу в себе «то желание». Я хочу узнать только одну вещь: действительно ли оно настолько неосуществимо, что даже твои песнопения Радуги не могут его исполнить… Я уже не хочу, чтобы моё желание на самом деле сбылось… Но я предпочитаю увидеть, что оно действительно неосуществимо, чем тянуть эту незаконченную мечту на себе дальше. Если моё желание невыполнимо, то я хочу признать это и сдаться.

Мантикора с принцессой Фелуна на спине прыгнула на стену и взобралась на трибуны.

Ухватившись за ограждения первого ряда, бледная от потери крови девушка поднялась на ноги.

«Ей неизвестно, могут ли исполниться неясные надежды…

Но чем вечно держаться за эту мечту, она хочет убедиться в том, что её желание невыполнимо и сдаться…

И определить это могут песнопения Радуги?..»

— Да что же это всё значит, Фалма?.. О чём ты хочешь меня попросить…

От бушевавшего вокруг пламени по голове у Радужного певчего ручьями стекал пот. Смахнув рукой капли с промокших волос, Ксинс сделал один единственный шаг в сторону девушки.

«Она принцесса с замком, владеет песнопениями, которые превосходят даже чемпиона колизея, и обладает несравненно чистым голосом. Чего же она желает больше чем всего это?... Не понимаю. Я совсем ничего не понимаю, но чувствую, что она пытается что-то мне сказать, ставя на кон всё, что у неё только есть».

— Сколько раз повторять? Не скажу!

И словно ради какой-то последней иронии, девушка немного смягчила лицо.

— Сейчас я уже не думаю о том, чтобы высказать тебе своё желание. Я не собираюсь о чём-то просить. В конце концов, я здесь как одна из спутников Ксео и твой враг.

Девушка отпустила ограждение…

— Как минимум, я отказалась от мечты о том, что с помощью твоих радужных песнопений можно положить конец противоречиям в моих чувствах! В расплату за это я заставлю тебя послушать песню. Мою единственную песню.

...развела руки в стороны и тихо закрыла глаза.

Близилась финальная мелодия.

Часть 3

Два копья играли громкую и пронзительную металлическую музыку. Если бы её услышал кто-то посторонний, то, наверное, подумал бы об игре на колокольчиках.

Два копья, отполированных столь тщательно, что в них можно было увидеть собственное отражение, взлетали навстречу друг и другу, а затем громко сталкивались.

Момент удара не превышал и секунды, а поскольку вслед за одним ударом тут же следовал другой, мелодия металлических звуков не обрывалась ни на мгновение.

— Замечательно. Твоё лицо горячо, но копьё спокойно. Мне нравится эта твоя черта, — воскликнул полностью ушедший в оборону парень-гилшэ.

И диагональные удары, и тычки снизу, и боковые замахи — все серебряные вспышки, которые не простили бы ему и секундного замешательства, он замечал и умело отражал в самый последний момент.

— Не хочу слышать это от тебя!

Отбросив копьё Арвира вверх, Ада направила гил в его беззащитное плечо.

Она совсем не сдерживалась: при попадании, копьё наверняка раскрошило бы кость. Однако Арвир одним лишь движением избежал и этого удара. Этого Ада и ожидала.

Повернув наконечник гила набок, девушка рубанула им в бок. Позади парня была стена, спереди копьё, бежать ему было некуда.

— Вау, опасненько!

За мгновение до того, как гил коснулся одежды Арвира, парень ударил снизу древком своего копья по древку копья Ады.

Наконечник гила немного подлетел вверх и врезался в стену лишь чуть-чуть выше Арвира.

— Неплохо, но только для середнячков.

— Замолчи!

Опустив древко копья к полу, Ада остановилась. Её дыханием сбилось настолько, что этого невозможно было скрыть. Девушку невыносимо раздражали как указание на недостаток выносливости, так и невозможность ничем на него ответить.

— Арвир.

— А?

— Почему… ты настолько против того, чтобы я ходила в школу песнопения. В прошлом ты… ни за что бы не стал возражать против того, что я выбрала сама.

«Какую бы шалость я ни устраивала, как бы ни валяла дурака, когда на меня злился отец или отчитывали другие взрослые, только он один смеялся и говорил: «Мне нравится эта твоя черта».

Так почему же он… так настойчиво требует, чтобы я бросила школу песнопений?

Наверное, что-то изменилось. Сам Арвир, вроде бы, не изменился. Да и я тоже нет. Значит… изменилась дистанция между нами».

— Кто знает. Может, потому, что не хочу смотреть на то, как ты не можешь определиться?

— А что… выбрать и школу песнопений, и гилшэ нельзя?

— Дура.

Прямо перед глазами у Ады оказался гил Арвира.

— Ч-чт?..

Раздался гулкий металлический звук. Ада приняла размашистый удар гила на центр древка.

«Больно…»

Больше похожий на чистую боль, чем на вибрацию от удара, импульс пробежал по рукам девушки.

— Не говори со мной, когда почти плачешь. Такого быть не должно.

— Ничего я не плачу!

— Похоже… необходимо такое объяснение, чтобы и до младенца дошло.

Вдруг весь вес, который Ада чувствовала от копья, исчез.

Арвир притянул гил к себе и отскочил назад на несколько метров.

— Ну ладно. В конце концов, ты и сейчас зависишь от мира гилшэ. Школа песнопений затронула тебя только внешне.

— На каком основании…

— Тогда почему ты так сильно реагируешь на каждое моё слово?

Аде послышался звук, будто где-то пошли трещины. Где-то внутри её тела. Казалось, что что это нечто разбилось на бесчисленные осколки, которые пронзили ей грудь.

— Потому что я сказал тебе бросить школу песнопений? А разве тебе не всё равно, ты могла бы спокойно отмахнуться от меня фразой: «тебя это не касается». Однако же ты разозлилась и к тому же ещё раз спросила моего мнения: «А что… выбрать и школу песнопений, и гилшэ нельзя?»

— Ну… это!..

— Даже как гилшэ ты полагаешься на меня.

Арвир не стал даже указывать пальцем, а лишь пристально посмотрел на …

— Вот этот твой гил однажды ведь разбился.

Ада сразу же поняла, что пытался ей сказать парень. Её гил разбился во время боя с истинным духом серых песнопений в Фиделийском отделении Келберкского института. И починил копьё не кто иной, как Арвир. Парень внезапно исчез, оставив за собой только выправленный гил.

— А теперь вопрос. Что если я предполагал возможность встретиться с тобой в бою и во время починки заложил в твой гил маленький фокус? Например, оставил какую-нибудь трещину.

— Что?!..

Ада невольно обратила взгляд на древко.

«Ни на наконечнике, ни на древке внешних повреждений нет. Ощущения во время замахов такие же, как и раньше. Фокус?.. Такого просто не может быть. Я с самого детства всегда держала в руках свой гил, отпуская только тогда, когда отправлялась спать. Я почувствовала бы разницу в весе, даже если бы это был всего грамм».

— Впрочем, это всего лишь ложь.

— Хватит нести ч…

— Сейчас ты на одно мгновение сомневалась в своём гиле. Ты на секунду поверила моим выдумкам больше, чем тем ощущениям от копья, которые запоминала с потом и кровью… я не прав?

— Неправда… Я…

«Я… не собиралась…»

— Ты совсем не друг для всех… Готовься.

На этих словах парень-гилшэ подтянул к себе гил и встал в позу.

Он казался несравненным лучником, натянувшим тетиву и теперь выбиравшим свою цель.

— Выбери только одно: меня или себя, гилшэ или песнопения.

Арвир смотрел вниз, поэтому Аде не было видно его лицо, но ей на глаза попалась ярко сверкавшая в свете ламп серебряная цепочка, висевшая у него на шее.

«Я помню, как во время поездки с отцом, упросила его купить пару таких в ларьке. Среди всего множества украшений я специально выбрала именно пару. Ребёнком я была счастлива просто от того, что у нас с Арвиром будут одинаковые украшения… Помню, что очень засмущалась, когда узнала, что такие парные украшения предназначены для парочек».

«Ты… до сих пор носишь её?»

«А? Эй-эй, ты так говоришь, будто потеряла свою».

«Мне было достаточно и того, что взглянув на неё, я могла вспомнить о времени, проведённым с ним.

Нет, я не хочу этого…Неужели и правда можно выбрать только одно из двух?

Я не могу выбрать одно, ведь… Я действительно дорожу друзьями из школы… А ещё я… его тоже…

Я… его… даже сейчас…»

В это мгновение глаза Ады застлала чернота.

Совершенно ничего не понимая, девушка подняла гил.

А подняв, так и осталась стоять, не дав рукам команды опустить его…

Раздался глухой стук.

Когда Ада пришла в себя, гил уже выскользнул из её рук, а сама она упала на колени.

Что-то стекло у неё по щеке.

«Я… плачу?..».

Ада горько плакала, но даже не понимала причины своих слёз.

— Ты лишилась духа, хотя я даже не нанёс удара. Эх, видимо, это уже совсем последняя стадия. Мне больно на тебя смотреть.

Ада сопустила глаза и поэтому не видела Арвира, и только его голос продолжал звучать.

— Похоже, я всё-таки ошибся. Снимаю требование бросить школу песнопений. Теперь оно уже не имеет смысла… Ты должна бросить не школу песнопений, а путь гилшэ.

— …

— Раз тебе так нравится школа песнопений, делай что хочешь. Но больше не бери в руки за гил. Ты сама отпустила его и разрыдалась. В таком жалком состоянии хрупкой принцессы ты не можешь никого защитить. Ты стала одной из тех, кого защищают.

«Бросить быть гилшэ. Отказаться от гила, с которым я жила с того момента, как начала хоть что-то осознавать. Отказаться от звания «гилшувешер». И наконец, после всего этого…»

— Всё, забудь обо мне.

Ада не могла ответить. Её слёзы уже высохли, но горло дрожало и отказывалось произносить слова. Всё, что смогла сделать девушка — изо всех сил закусить губу.

— Вот и всё, что я хотел тебе сказать. Прощай.

Не показав и малейшей эмоции, Арвир развернулся к Аде спиной. По-прежнему закусив губу, она просто сидела и смотрела ему в спину…

До боли сжав зубы, Ада ощутила во рту горечь, а затем со всех сил ударила по полу наполовину сжатым кулаком.

— Не… шу… ой.

— А?

— Не шути… со мной.

Ада всё ещё сидела на коленях, но крепко сжала в руке упавший рядом с ней гил.

— Похоже… я и правда стала плаксой… Я готова это признать, но… и что же в этом плохого?

«В школе я видела множество слёз. Проигравший в клубном соревновании ученик плакал от досады. Бывало, кто-то так злился, что срывался на плач. Но и наоборот, почти столько же раз я видела, как победивший плакал от счастья, или все вместе так много смеялись, что у кого-то на глазах выступали слёзы.

Насколько же ослепительный свет это был для меня, гилшэ, которую всю жизнь учили, что слёзы — это слабость».

— Если бы мы сейчас находились в школе песнопений, это был бы серьёзный аргумент, но здесь и сейчас ты не можешь убедить меня такими словами, — так и не обернувшись, ответил Арвир. Перед глазами у Ады была лишь его суровая и молчаливая спина. — Если хочешь мне что-то сказать, то сначала победи меня. Но как минимум, такой, как ты сейчас, я проигрывать не собираюсь.

— Арвир! Я…

— Приходи ещё. Сейчас, сколько бы сотен раз ты ни старалась, результат будет тем же.

Беззаботно опустив копьё, тощий парень-гилшэ громко зашагал к выходу из комнаты.

— Соберись и подумай, что ты сама хочешь делать. Пока не найдёшь ответа — не сможешь меня победить.

***

Колизей, в подземном хранилище…

Мрачное помещение было объято ослепительным золотым сиянием.

— Это ведь…

Свет был столь ярким, что казалось, будто посмотрев на него прямо можно потерять зрение, однако Лефис, прикрывая глаза правой рукой, пристально всматривался в стоявшее перед ним призванное существо.

В самом центре воронки золотого света стояла испускавшая его птица.

Всякий раз, когда она с криком взмахивала крыльями, с них слетали золотые перья. Каждое из танцующих в воздухе, подобно снежинкам, перьев испускало молнии.

Размах крыльев гигантской птицы с изумрудно-зелёными глазами и клювом составлял около семи метров, шире суммарного роста трёх взрослых людей.

— Птица грома!..

Это был один из истинных духов жёлтых песнопений. Лефис впервые видел его в реальности.

— Удобно, что не нужно тратить время на объяснения. Ну что, устроим поединок настоящих чемпионов?

Тесейра щёлкнула пальцами, и в тот же момент птица грома запела.

Её голос был слишком громким и пронзительным, чтобы его можно было называть щебетанием. Этот таинственное звучание было рождено для того, чтобы разрывать барабанные перепонки всех слушающих. От одного этого звука волосы на голове вставали дыбом, а по спине пробегал холодок.

«Что же это за чудище…»

Сначала Лефис даже не мог поверить, что перед ним действительно птица грома. Какое-то время его смущали размеры существа. По сведениям из книг, размах крыльев птицы грома составлял около четырёх метров, но этот истинный дух был почти в два раза больше.

«Тесейра — великая сингулярность Жёлтого. Все призываемые ей существа аномальные виды. Подумать не мог, что даже истинные духи становятся аномальными видами. Но с другой стороны…»

— Не понимаю…

— А?

Лефис указал рукой не на властвующую над подземным хранилищем птицу грома, а на песочно-жёлтый шарф в руках у Тесейры.

— Я не понимаю, почему ты решила воспользоваться этим катализатором, хотя он давно преступный и непригоден для использования. Разве не лучше было бы воспользоваться чем-то другим?

— Моя привязанность. Мне спокойнее всего пользоваться знакомыми вещами, — ответила женщина и, обернув шарф вокруг шеи, ухватилась пальцами за его край. — Ткань уже совсем распустилась, но цвет до сих пор красивый, не так ли? Когда-то давно я носила такую же робу, но, к сожалению, отдала её. Теперь я дорожу тем, что осталась.

— Отдала только робу?..

— Ага, старику-певчему, Джошуа.

«Джошуа?..»

— О, какое совпадение. Твоего пожилого наставника, вроде бы, звали так же.

Приложив палец к губам, Тесейра насмешливо склонила голову на бок.

— …Не шути со мной.

С трудом подавив рвущуюся наружу ярость, Лефис вспомнил наставника.

«В тот день, во время ливня, разлучаясь со мной…»

«Лефис… ты не должен стать таким же, как я. Таким как же я или Мишдер».

О том дне, когда пришла буря и дождь начал слепить глаза, Лефис запомнил лишь момент разлуки с наставником, тогда его совершенно не интересовал цвет одежды старика. Но…

«Вспоминай! Вроде бы, в тот раз Джошуа был одет как раз в робу такого же цвета, как и шарф Тесейры».

— Почему… Почему… Джошуа носил твою…

— Вот такие у нас с ним были отношения. Впрочем, та роба была моим прощальным подарком, — наигранно пожав плечами, абсолютно безразличным тоном ответила певчая. — Финальная цель у нас с Джошуа одинаковая. Но вот пути к ней мы выбрали разные: Джошуа — Ластихайта, а я — Миквекс. Вот и всё.

Затем Тесейра тихо пробормотала себе под нос «А теперь…» и высоко подняла руку над головой, туда, где парил жёлтый истинный дух.

— Лефис, твой истинный дух — это ведь наилучший защитник, да?

Её взгляд был устремлён на стоявший сбоку от юноши «щит» — истинного духа «Двенадцать серебряных блюд — королевские щиты».

— С того момента, как я увидела твой бой в колизее, я с нетерпением ждала возможности увидеть истинного духа, служащего ученику Джошуа.

— Как по мне, это слишком хлопотно…

— Правда? А мне кажется, тебе самому интересно: на самом ли деле твой истинный дух является сильнейшим щитом и прав ли был Джошуа?

Лефис верил, что его истинный дух, которому повиновались двенадцать летающих щитом разных размеров, обладал почти абсолютной защитой. Какое бы призванное существо его не атаковало, ещё никогда прежде им не удавалось пробить стену двенадцати щитов.

Лефис верил, что это сильнейший щит, но даже при всё этом, он постоянно ощущал беспокойство. Сколько бы юноша не убеждал себя, грудь ему постоянно разъедала какая-то ржавчина.

«Что если даже мой дух и является сильнейшим щитом, но…»

— Уничтожь, — отдала приказ Тесейра.

Крылья птицы грома напряжённо вздрогнули, и сорвавшиеся с них электрические разряды разбежались по хранилищу.

«Что если её птица грома тоже является сильнейшим копьём?..»

Золотой свет поглотил всё помещение.

Подземное хранилище никак нельзя было назвать тесным, однако порождённые гигантской птицей разряды захватили его в мгновение ока.

От крыльев жёлтого истинного духа выстрелили бесчисленные молнии.

Серебристый истинный дух выставил щиты навстречу воющему, словно хлыст потоку электричества. Сначала атаку, сколько могли, сдерживали двенадцать летающих щитов, а оставшиеся молнии приходились на пару рук-щитов.

Вспышка от столкновения серебряного света с молнией обожгла веки юноши.

В последний момент перед тем, как Лефис закрыл глаза от ослепительного, он увидел…

Что щиты смогли удержать поток электричества меньше чем на долю секунды и…

Что все до единого они были разбиты на куски ревущей молнией.

— Ч-что!..

Разбившая щиты стрела электричества отскочила в сторону, а искры от неё рванулись к истинному духу и, наконец, к самому юноше…

В тот же миг, как в голове Лефиса промелькнула мысль «Надо уклониться», по всему его телу прошла острая боль от электрического удара.

«К… как такое…»

Лефис чувствовал боль, словно его пронзили множество острых иголок.

Серый истинный дух, в которого он безгранично верил, упал на колени. В глазах юноши навсегда запечатлелся вид того, как его истинный дух исчезает в сером дыму.

«…Что со мной случилось?»

Немногим ранее, чем Лефис открыл глаза, его щека ощутила нечто холодное, напоминающее стену.

Довольно иронично, но последним, что помнил юноша, было то, как он упал лицом вниз на пол хранилища.

— О, весьма неожиданно. Уже очнулся?

От входа в хранилище раздался голос Тесейры, которая уже собиралась отправиться на арену.

— Ну вот, похоже, для столь горячего паренька маленького разряда недостаточно.

На лице женщины была видна презрительная ухмылка.

— Совершенно ясно одно: ты, паренёк, и правда не ровня Мишдеру.

«Что… она сейчас сказала?..»

— Неу… жели, и Мишдера тоже…

— Это давняя история. Ксео им заинтересовался, поэтому вместе со мной и Арвиром попытался заговорить с ним, но полностью провалился. Мы пытались заманить его именем Джошуа, но его реакция была полностью противоположна твоей.

Женщина прервалась, щелкнула шеей, а потом, потирая в руке край песочно-жёлтого шарфа, продолжила:

— По сравнению с тем мужчиной, ты слишком равнодушный. Дыхание, навыки — я могу назвать много различий, но главное: в тебе нет одержимости серыми песнопениями. В тебе нет упорной, настойчивой, слепой любви к ним. Ты всего лишь прилежно воспроизводишь то, чему научился у Джошуа. Одним только копирование его серых песнопений тебе до меня не достать.

— Не говори… мне того, что я и сам знаю…

— Вот именно. Я знаю Джошуа лучше тебя, паренёк.

«Она была знакома с Джошуа задолго до меня. Более того, они были так близки, что она даже отдала ему свою робу. Они вместе стремились к какой-то общей цели, но Джошуа выбрал Ластихайта, а она — Миквекс… На этом всё, обрыв».

— Да кто… ты вообще такая?

— Я же тебе говорила: «сестрица человек информированный, но не настолько добрый, чтобы вот так просто всё рассказывать». Сожалею, но ты не услышишь от меня что-то вроде «Я дочь Джошуа».

— Не взду… май… ухо…

Боль во всём теле Лефиса не только не утихала, а даже усиливалась. Её вызывали даже просто попытки говорить. Несмотря на всё это, юноша поднялся на четвереньки, но когда попытался встать, его руки и ноги лишились сил, словно поддерживающие их нити лопнули, и он снова упал лицом в пол.

— Превосходно, конечно, что ты так быстро проснулся, и сила воли на то, чтобы подняться уже сейчас у тебя есть, но тело не врёт.

Обмотав шарф вокруг шеи, Тесейра резко развернулась спиной к Лефису и прошла к дверям.

— Чё… рт…

Беспомощно валяясь на полу, Лефис смог лишь досадливо закусить губу.

«Значит я просто позволю этой женщине уйти на арену? Чешую Миквы, о которой так беспокоится Нейт, заберут прямо у меня из-под носа. Я так и не смогу ничего узнать о связи Тесейры с Джошуа».

Тесейра покинула хранилище, из коридора доносился лишь звук её шагов.

И вдруг, после одного громкого шага, этот звук полностью исчез.

«Тесейра остановилась?»

— Эта песня… неужели леди призывает Гаруду второй раз за день?...

Вместо шагов послышалось бормотание певчей. В её голосе было слышно изумление и очевидный гнев на что-то. Ни того, ни другого женщина не показала ни разу за время боя с Лефиса.

— Фалма, остановись! Если ты продолжишь исполнять песнопения, то… — крикнула она, обращаясь к кому-то, кого не было рядом.

«Что там? Что же там такое?»

Тело Лефиса ещё не повиновалось ему, но он сумел приподнять шею, чтобы осмотреться…

И вдруг по всему телу юноши, начиная с макушки и кончая пальцев ног, прошёл такой холод, какой ему ещё не доводилось испытывать.

Это была песня.

Её напев был невероятно холодным и грустным.

А поющий её девичий голос — несравненно красивым и чистым.

Это была оратория, состоявшая из бесконечно торжественных и настолько же величественных слов и мелодии.

«Эта песня… Нет. Она слишком отличается от всех известных мне ораторий».

Лефису оставалось лишь молча вслушиваться в песню неизвестной певицы.

Часть 4

— Твою песню?

«Для песнопений Фалмы не нужны обычные оратории. Шанте тоже ни разу не упоминала её песню».

— В тех песнопениях, которым я научилась у Гаруды не было ни слов, ни мелодии. Но от этого мне было грустно… И я всегда ждала того момента, когда смогу спеть.

Взгляд девушки был устремлён к далёкому-далёкому небу.

— Поэтому я каждый день по чуть-чуть готовилась. Ночами, когда я не могла спать из-за зуда, пение было моей единственной радостью. Сейчас я в первый раз запою всерьёз… и наверняка в последний.

Затем девушка развела руки в стороны, будто просила о чём-то ночное небо…

lu hec r-yubel phia kis nelar

[О недозволенные воспоминания]

Sec lube mis sin yulis-Ye-ckt-leya Ec ind

[Мой голос вдали исчезает эхом и не может тебя достичь]

Поющий голос совсем не был громким…

Само пение никак нельзя было назвать хорошим…

Однако же в этой песне…

deus Se ema sis yuty, sis lishe?

[Желания любви и счастья]

bie xin ves rein mi lihit alt lass

[Время мечтать о том уже давно прошло]

arma Selah, mille-s-dia phenoria Se hec ema ele peq Es

[Простите, рождённые дети, я не смогла жить вместе с вами]

Было нечто, отличавшее её от всех ораторий, когда-либо звучавших в стенах колизея.

В ней слышалась грусть… страстная надежда…

И наконец, такая эфемерность, которая заставляла ощутить красоту.

hiz ymy et r-dim uc elmei pheno, hec r-yubel-Ye-

[Тот запретный поцелуй, над которым смеются все люди]

hiz ymy hec leya Kyel Phi lishe, hec hem-Ye-

[Тот поцелуй, что не смог любимого коснуться и достичь]

Miqs, van nazal lef Calra ele

[Теперь уже обрёл расплавленного докрасна железа вкус]

«Разве можно существовать такой песне?»

Ксинс, сам того не осознавая, крепко сжал кулаки.

Он не был очарован песней — наоборот — чем больше он её слушал, тем больше прозревал.

— Такую песню…

«Песнопения — это то, что с помощью пения призывает желаемую вещь.

Но в этой песне нет ни тепла, ни надежды.

А значит, ни песня, ни само песнопение просто не могут быть её изначальным желанием.

Так почему же она по собственной воле исполняет её?»

— Фалма, остановись. Такую песню… желать нельзя.

Даже сам Ксинс, которого звали Радужным певчим, впервые подумал сейчас, что в самих по себе песнопениях слишком много печали.

lu hec r-yubel ole kis nelar

[О недозволенные мечты]

Is geen mis sin lass-Ye-solia Sec elen

[Времена года проходят мимо, сердце моё изнывает от жажды]

Но, несмотря на всё это, девушка не прекращала петь.

Опираясь грудью на ограждения первого ряда трибун…

Закрыв глаза…

Разведя руки в стороны…

Моля о чём-то ночное небо…

Не пытаясь укрыть окровавленное голое тело…

Она тихо напевала свою песню…

deus Se ema sis coda, sis nepies?

[Надежды на здоровье и покой]

bie xin ves harp mi lihit alt lass

[Время лелеять их уже давно прошло]

Стоявший на лестнице между трибунами багровый дракон расплавился от собственного жара и превратился в кроваво-красную жидкость. И вот на поверхности этой лужи появился крошечный пузырь.

Первый, второй, третий…

Пузыри постепенно росли, их становилось всё больше.

arma Selah, mille-s-dia phenoria

[Простите, рождённые дети]

Se hec ema dia peq Es

[Идти рядом с вами я тоже не смогла]

Вслед за пузырями, нечто начало выбираться из красной жидкости, словно какое-то чудище поднималось на поверхность озера.

Первой показалась гигантская лапа, багровая чешуя которой будто бы плавилась и отлетала в стороны. Сквозь промежутки между голыми мышцами были видны жёлтоватые кости. Два потрёпанных крыла, в которых зияли дыры, скорее всего, уже не могли поднять никого в воздух. Кожа на морде существа истончилась, а с его слишком широко раскрытой нижней челюсти капало нечто напоминающее лаву.

Это был гниющий дракон, который, казалось, должен был уже сгнить окончательно.

— Это…

По рассказу Шанте, именно гниющий дракон, которого не смог одолеть даже морской змей Нессириса, и был настоящим истинным духом Фалмы.

hiz ymy et r-dim uc elmei pheno, hec r-lihit

[Тот нежеланный поцелуй, над которым смеются все люди]

hiz ymy hec leya lishe Es, hec tyna

[Тот поцелуй, что не смог осуществиться и тебя любимого достичь]

Багровый дракон издал какой-то уж слишком странный крик, который даже тяжело было назвать рыком.

А затем…

Miqs, van nazal lef Calra ele

[Теперь уже обрёл расплавленного докрасна железа вкус]

Девушка опёрлась на ограждение трибун.

Нет, не опёрлась, а скорее упала на него, словно умерла.

— Фалма?!

— Не… под… ходи.

Будто отгоняя попытавшегося подбежать Ксинса, Фалма слабо ухватиласьза ограждение. На неё лице не было видно недавнего холода, а её голос дрожал.

— Слуш… ай меня… Кси… — едва вынося боль, девушка выдавливала из себя слова так, будто её тошнило. — Мой Гаруда назвал себя изначальным истинным духом. Он старейший и сильнейший истинный дух. Его не могут победить песнопения ни одного пяти цветов, ни даже великие сингулярности. Даже твоими песнопениями Радуги, да и вообще любыми песнопениями… изъять Гаруду из меня просто нево… невозмо…

«Изъять?..»

От этих слов, которые Фалма долго не хотела говорить, Ксинса на одно лишь мгновение царапнуло какое-то неприятное чувство.

««Изъять». Это слово не используется в сфере песнопений. Во время дуэлей, вроде нынешней, о призванных существах говорят «одолеть» или «изгнать».

Что же вообще значит «изъять»?»

— Фалма?

— …А, — будто придя в чувство, пробормотала девушка, а затем грустно улыбнулась и покачала головой. — Нет… ничего особенного… не беспокойся. Мы ведь с тобой враги.

Обратной стороной ладони Фалмы утёрла выступившие во время моргания слёзы.

— Прости, я всегда бросаю всё на полпути.

А в следующий же миг, словно поддерживающие её нити лопнули, девушка рухнула на пол. И тогда…

Одна единственная слеза упала с её глаза на землю. [Прошу, позволь мне отказаться от той мечты]

В этот самый момент Ксинс услышал крик души Фалмы.

Это был звук упавшей на землю слезы. В тот самый миг, когда девушка утирала слёзы, одна единственная капля скатилась вниз и упала.

И тогда все разрозненные фрагменты пазла и вопросы сложились в единое целое.

— Фалма, ты…

Ксинс вновь посмотрел на упавшую за ограждения лишившуюся сознания девушку. Одинокую певчую, которая раз за разом исполняла песнопения, сокращавшие ей жизнь.

«Она сражалась ради того, чтобы защитить чешую Миквы. Именно для этого она ждала меня на арене.

Однако прямо перед тем, как она потеряла сознание, её волновали только мои радужные песнопения, хотя я должен был быть для неё просто врагом.

И настоящая причина того, что она упорствовала до самого последнего момента, это…»

— Вот как…

Ксинс медленно перевёл взгляд с упавшей в обморок Фалмы вверх, к возвышавшемуся над трибунами, словно охранное божество, багровому дракону.

— Так ты…

Его крылья и чешуя гнили, а сквозь кожу сочилась красная жидкость. Из-под пульсирующих мышц выглядывали жёлтоватые кости. Всё это будто бы указывало на то, как будет выглядеть последняя стадия болезни Фалмы.

«Никто не знал причины её болезни, и ни один врач не мог её излечить. Теперь мне понятно, почему это так. Всё дело в том, что…»

— Так ты и есть главная причина её болезни?

«Этот истинный дух — источник её силы, и в то же время — корень её страданий.

Теперь я, наконец, понял, какое желание она так и не смогла мне высказать...»

«Фалма… Ты хотела, чтобы я тебя спас?»

«Она говорила, что болела ещё с тех пор, как начала осознавать что-либо. Терпя эту болезнь, которую врачи назвали неизлечимой, она провела в полузабвении много лет. С первого взгляда на её окровавленное тело ясно, какую неописуемой боль она испытывала.

Наверняка, изначально она должна была нестерпимо ненавидеть причину болезни — истинного духа.

Но ради того, чтобы быть полезной для того певчего, Ксео, она смирилась с Гарудой.

С настолько изъеденным болезнью телом она добралась до Эндзю, исполняла сокращавшие её жизнь песнопения, но при всём этом она ни разу…

Не сказала, что ей тяжело терпеть болезнь.

Не сказала, что ей больно.

Она упрямо и храбро скрывала от всех свои жалобы и просьбы о помощи.

Однако упавшую из глазу каплю, она скрыть не смогла, хоть и старалась. Излившийся наружу крик души яснее всего рассказал мне об этом».

«Ксинс, ты же помнишь, как мы встретились в первый раз?.. Как ты думаешь, с какими чувствами я тогда ждала тебя?»

«Должно быть, она всё время хотела прокричать мне об этом. Но она так и не крикнула, поскольку решила сражаться со мной, как одна из спутников Ксео».

«Прости, я всегда бросаю всё на полпути».

«Но хоть она и выбрала сражение, она так и не смогла отказаться от своего давнего желания, от мечты об избавлении от болезни. Она не смогла даже вести себя хладнокровно и горевала о том, что ранила Нессириса, который пришёл сражаться с ней. И в то же время, ей так и не хватило храбрости сказать мне, что больше всего она желает спасения.

Они и сама лучше всех понимала, что заблудилась в этих противоречиях, и именно поэтому пришла сюда, чтобы разобраться в собственных чувствах…»

— Ха… Ха-ха… ха…. Что же это за чувство? — приложив руку ко лбу, рассмеялся Ксинс, — Радужные песнопения, да?

«Всё именно так, как и говорила Фалма: это песнопения, созданные ради обещания с Евамари. И поскольку для меня и Евамари они являются чем-то особенным, я избегал пользоваться ими в любых ситуациях, не связанных с тем обещанием.

Но вот именно сейчас, разве можно допустить, чтобы всё закончилось вот так?

Я пришёл сюда, пообещав мальчику цвета Ночи защитить чешую Миквы. И я должен её защищать. Именно в этом моя причина быть здесь.

Но в то же время, что-то звенит внутри меня.

Даже если мне удастся победить в этой битве, но при этом я не смогу спасти Фалму, разве это можно будет назвать наилучшим исходом?»

«Я уже не хочу, чтобы моё желание на самом деле сбылось… Но я предпочитаю увидеть, что оно действительно неосуществимо, чем тянуть эту незаконченную мечту на себе дальше. Если моё желание невыполнимо, то я хочу признать это и сдаться».

— Смиряться с таким исходом неправильно… Обязательно есть какой-то другой выход.

«Такой, который закончится не отказом Фалмы от своего желания, а спасением для неё…»

Песнопения всех существующих ныне цветов не могли изъять из Фалмы самого древнего и самого сильного истинного духа — гниющего дракона Гаруду.

Именно поэтому она возложила последнюю надежду на песнопения Радуги.

««Не избавишь ли ты меня от этой болезни с помощью своих радужных песнопений?» — вот о чём она хотела меня попросить».

Ксинс поднял взгляд к небу и обратился к человеку, которого тут не было:

— Знаешь, это ведь по-настоящему загадочно.

«Когда-то песнопения Радуги были просто нашим с «ней» обещанием. Но сейчас эту созданную лишь ради пустякового обещания двух людей безделушку впервые настолько страстно жаждет кто-то другой».

— Скорее всего, я и сам знаю лишь малую часть того, чего можно добиться моими песнопениями, но…

Перед глазами у Ксинса лежала лишившаяся сознания девушка, которая хотела положиться на него и всей душой ждала такой возможности. По-настоящему хрупкая девушка, которая цеплялась за смутные надежды, но не нашла в себе смелость их высказать.

— Я уверен, что не пытаться спасти Фалму — неправильно. Я не хочу… отворачиваться и делать вид, что не замечаю её.

«Когда-то я не смог оказаться у постели больной Евамари. Я странствовал по миру, желая встретиться с ней, искал её, но, в конце концов, так и не смог поухаживать за ней.

А сейчас передо мной потерявшая сознания Фалма, тело которое изъедено странной болезнью.

Они обе предпочли свои песнопения своим жизням.

Причина моих встреч с обеими в песнопениях Радуги».

— Это не значит, что я вижу в вас с Фалмой хоть что-то похожее. Я просто не хочу испытывать такие же сожаления, как и в тот раз.

«Сейчас передо мной ситуация, которая может вызвать те же самые сожаления: девушка, которая несёт на себе груз обстоятельств, в которых совсем не желала оказываться, и потому просто ждёт своей смерти».

— Пусть тогда я и не смог ничего сделать, но я думаю, что стал таким, какой я сейчас, именно из-за досады на свою беспомощность.

«У взрослого меня есть то, чего не было в детстве. За время своего взросления я приобрёл одну единственную вещь — сияющие Радугой песнопения».

— Уж теперь я должен быть хоть на что-то способен.

«Если телу Фалмы вредит истинный дух… И если есть возможность спасти её с помощью радужных песнопений…»

— Я из своего эгоизма спою для кого-то кроме тебя….

«Певчий, не способный петь… Певчий, у которого нет слушателя. С того самого дня разлуки я всё время думал, что уже больше никогда не спою».

— Скажи, ты простишь меня?

Драконий рёв превратился в порыв ветра и качнул волосы Ксинса. Гаруда гордо шёл по трибунам, вызывая ужасающий грохот.

Полная длина его тела составляла около десяти метров, однако главным, что привлекало к нему внимание, была окружавшая его аура безумия. От одного вида приближающегося гигантского дракона, разбрызгивающего во все стороны горячие и едкие телесные жидкости, спина застывала от холода более острого, чем зимняя стужа.

И вот перед таким противником Ксинс двинулся вперёд сам.

Он шёл к центру арены, то есть к самой заметной для истинного духа точке.

Хоть пред ним и стояло вышедшее из-под контроля призванное существо, изначальный истинный дух, в глазах Радужного певчего не было страха.

— Когда-нибудь я обязательно извинюсь. Но вот сейчас…

Радужные песнопения начались с клятвы и обещания одной единственной девушке.

С тех пор прошло много лет, и вот на состязании в некой академии…

Радужный свет объял мир, словно откровение, и благодаря ему певчий смог на мгновение встретиться с «ней» снова. То особенное песнопение существовало только ради того самого момента в тот самый день. Ксинс и сам не знал, сможет ли повторить его ещё раз.

Однако сейчас ему было нужно не оно.

«Сейчас мне нужно не обещание, а нечто намного проще — Радужное песнопение, которое сможет ответить на мольбу о помощи… Песнопение, которое, я надеюсь, способно спасти Фалму».

— Надеюсь, что именно сейчас ты будешь наблюдать за мной, Евамари.

Вокруг возвышались лишь безлюдные трибуны колизея, где не было ни одного человека, который мог бы пронаблюдать за происходящим и оставить воспоминания…

Однако же безо всяких сомнений именно в этом месте…

Стоял тот, кому навсегда отдала своё сердце девочка цвета Ночи, — заветный мальчик — Ксинс Эирвинкель.

— Дурачок. Ты каждый раз так беспокоишься обо мне. Это совсем не в твоём духе, — послышался тихий-тихий смех. — Ага. Прими свой обычный беззаботный вид: засунь руки в карманы, сделай лицо, по которому никто не поймёт, шутишь ты или серьёзен… И наконец, поверь в себя. Вот это и будет тот Ксинс, которого я знаю.

Te shanis pel cela-Ye-soa

[Торжественно греми, блестящий колокольчик]

eis qo, elmei pheno et xiss ferm lef I

[В тот день в мире повсюду все дети внимали]

Его звали певчим, неспособным петь.

Из-за сомнений в том, кто и когда создал музыкальный язык Селафено, Ксинс до сих пор не хотел петь оратории. Эти подозрения оставались у него и сейчас.

И все жё песня переполняла его. Потому что ничто другое уже не могло достичь Фалмы, которая раз за разом исполняла истощающие её собственную жизнь песнопения и в итоге потеряла сознание.

Uhw et pile kyel missis-l-Egunis elen, fears

[Той мольбе, что когда-то упала в сердца дальний разлом]

phias lue nazyu peq huda

[Тот напев, что я видел в мечтах, высох вместе с фонтаном]

eis evhe kis eyen losh

[Точно так же, как музыка та брызгами стала]

Снеся несколько зрительских мест, гниющий дракон взмыл в воздух. Взмахи крыльев, в которых зияли многочисленные дыры разных размеров, выглядели ужасно неуклюжими, движение дракона даже нельзя было назвать полётом, только прыжком.

Истинный дух приземлился на арену, от чего по земле поползли разломы. Часть каменной стены расплавилась от едкой телесной жидкости и обрушилась вниз.

Кислота текла изо рта дракона, из кожи — из каждой дырочки в его теле, просачивалась в трещины на поверхности земли и заполняла их. Во мгновение ока арена превратилась в красное озеро.

Одно прикосновение к кислотному морю означало сильнейший ожог.

Дракон заревел, и одновременно с этим красная жидкость набухла, будто обладала собственной волей. Собравшись у края арены, она взметнулась вверх и взорвалась, разлившись по арене, подобно гигантской волне.

Её целью был тот, кто стоял в самом центре арены — певчий, одетый в куртку цвета пожухлой травы.

Волна невероятной горячей жидкости надвигалась, брызги разлетались от неё во все стороны, подобно искрам.

Горячая и едкая жидкость расплавила поверхность арены. Однако певчего пожухлой травы там не оказалось.

Потеряв свою цель, дракон осмотрел арену свысока: певчего нигде не было.

Но в тот же момент, когда истинный дух поднял голову…

viefa quo, missin roo, ferm lef I

[Далеко-далеко, где-то в мире осталась]

tih-l-Iesis yahe, van delis kamyu et ele Miqs

[Только память о том, что забыт был стих семицветный]

Песня зазвучала не с арены, а с самого последнего ряда трибун.

Ксинс стоял там, в самой высокой точке колизея, откуда можно было глядеть свысока на дракона, попирающего лапами арену.

Певчего отнесла туда гигантская птица. Призванное существо и сейчас парило над ним, размахивая радужными крыльями.

mihas kis lishe-di-elfa

[Через эту любимую боль и тоску]

Phi E yum xedelis clar uc getie arsic

[Этот маленький шрам поможет тебе вспомнить песню]

Оратории не было конца.

Встав на лестничной клетке между рядами трибун, Ксинс расслабленно опустил руки, но при этом крепко сжал кулаки и закрыл глаза.

Calra-l-Bediws Leo Lecie [Гаруда — печальная зимняя принцесса красной болезни]

Расплёскивающий телесную жидкость рот дракона исторг «слова», которые явно отличались от предыдущих криков.

Истинный дух объявил своё имя.

В следующий же миг по арене прокатился треск, будто что-то сломалось.

Два драконьих крыла подломились у самого корня и упали на землю.

В ту же секунду, как они коснулись песка, раздался шипящий звук разъедаемой кислотой земли, а вокруг распространился сильнейший запах гниения. Из расплавившихся крыльев образовался багровый пруд вязкой жидкости.

Со всех сторон от лишившегося крыльев истинного духа взметнулись кроваво-красные фонтаны.

Поверхность багрового моря вновь пошла пузырями.

Te shanis pel cela-Ye-soa

[Торжественно греми, блестящий колокольчик]

bie evhe Is, yum edel noi xearc huda

[И звук твой проникнет в прозрачный фонтан, что блуждает по миру]

Одновременно с возникновением пузырей, поверхность кровавой жидкости мелко задрожала. Эта дрожь постепенно становилось всё сильнее…

Прорвав красную плёнку наружу явились гигантские багровые лапы, с которых слетали тёмно-красные чешуйки.

Сначала показались лапы, за ними крылья и часть головы.

Из четырёх фонтанов полностью одновременно появились багровые призванные существа.

Рядом с первым, лишившимся крыльев багровым драконом, встало ещё четверо таких же.

Арена диаметром пятьдесят метров была полностью занята пятью истинными духами.

Пять драконов одновременно издали вой, похожий на свист парового гудка. Каждый из них выл с разной громкостью, составляя искажённый диссонансный музыкальный квинтет.

Звуковая волна прокатилась по песчаной поверхности арены и заставила содрогнуться трибуны.

Ощутив сквозь куртку созданный их воем импульс, Ксинс снова открыл глаза и осмотрел арену свысока. Певчий прямо встретил взгляд десяти глаз.

Истинный дух Гаруда состоял из пяти тел, каждое из которых жило внутри Фалмы: двое — в руках, двое — в ногах, а последний — в голосовых связках. Он свил гнездо в теле девушки, вызывая у неё мучительный жар и зуд.

Взгляды стоявшего на самом верхнем ряду трибун певчего и возвышавшегося над ареной истинного духа плотно переплелись. Однако… это переплетение длилось всего мгновение.

Пять драконов закрыли глаза и замерли, будто заледенев. Если бы Шанте находилась сейчас в колизее, то, скорее всего, её бы поглотил ужас. Ведь это было предвестие взрыва, которым драконы выпускали наружу весь скопившийся внутри них жар.

Telma yehle syuda noi missin elen, sfrei ciel

[Глубоко-глубоко где-то в сердце живёт клятва-связь с далёкой иной стороной]

kyel raqis huda, kei tes lue bloz-Ye-miel

[Из покрытого мхом фонтана изливаются капли и звуки]

noe elmei pheno et xiss, Uhw kis r-delis uz clar

[Песни той, что должна была быть забыта, но которой когда-то внимали все дети]

Гигантские тела замерших на месте драконов в одну и ту же секунду раздулись.

Их главная особенность заключалась в том, что с каждой секундой температура внутри их тел быстро росла. Что же должно было произойти, когда наступил бы предел их возможности сдерживать собственный жар?

Термическое расширение, а вслед за ним — взрыв. Даже белая мгла морского змея, призванного великой сингулярностью Синего, оказалась неспособна сдержать взрыв всего трёх драконов, во время которого во все стороны разлетелась невероятно горячая кислота, после чего пришла опустошительная волна жара. Теперь же драконов стало пять.

Но несмотря на всё это…

Находясь ближе всех к истинному духу, и чувствуя приближения взрыва лучше кого-либо ещё, песнопевец пожухлой травы не прерывал своей песни.

viefa quo, missin roo, fel ferm

[Из дальних далей, с края света]

tih-l-Iesis yahe, van Sophit Is riss loar

[Звучат чувства из мира стихов семицветных]

«Посоревнуешься со мной?... Я освою все пять цветов раньше, чем ты создашь песнопение цвета Ночи. Через двадцать... нет, я сделаю это меньше чем за десять лет. Поэтому ты тоже пообещай. Пообещай, что покажешь мне завершённое песнопение цвета Ночи, пока ты жива», — вспомнились Ксинсу его собственные слова.

«Интересно… сумел ли я стать Радужным певчим?»

Он поднял взгляд вверх, к ночному небу. Сквозь открытый купол колизея проглядывала маленькая ночь.

— Я надеюсь…

Ксинс достал из кармана правую руку, в которой сжимал пёстро сияющие драгоценные камни. Их яркие цвета равномерно смешивались друг с другом и составляли гармонию.

В руке певчего уже появилось нечто, испускающее цвет Радуги.

xin kis lishe-di-elfa

[В тот желанный и памятный миг]

van getie phes leya Phi Es wincle clar

[Только это тепло принесёт тебе песню]

Багровые драконы превратились во вспышки света и взорвались.

Поток кровавого света в одно мгновение окрасил арену и трибуны в тёмно-красный цвет. За ним следовали опустошительный жар и ударная волна, от грохота которой можно было лишиться сознания.

Каменные стены рушились, закреплённые на винтах зрительские сиденья разлетались в стороны, будто опадающая листва, но посреди всего этого…

— Оно достигнет тебя, Евамари.

Ris sia sophia, Heckt ele, Selah pheno sia-s-Heckt Laspha

[Через Радуги цвет, что на песню похож, что в тот день и в тот час прозвучала]

***

«Что?.. Почему так тепло?..»

Прикоснувшись к объявшему её тело неясному теплу, Фалма медленно подняла голову.

«Что это?.. Этот свет… какого он цвета? От красного к зелёному, затем к синему. От жёлтого к белому. И тёплые, и холодные цвета, все они так красиво переплетены…

Цвет Радуги?..»

Девушка не знала, сколько времени она провела без сознания. Ещё не совсем осознавая происходящее, она полузакрытыми глазами принялась искать ограждение и, шатаясь, поднялась на первый ряд трибун…

Весь мир перед ней блестел, усыпанный радужным снегом.

Семицветные снежинки падали повсюду: над ареной, над трибунами, даже во внешнем мире над открытым куполом.

Фалме показалось, что она попала внутрь огромной-огромной радуги. Несмотря на то, что окружающее разноцветье сияло несравненно ярко, сколько бы девушка ни смотрела на него, она не только не чувствовала дискомфорта, а даже наоборот — приятное тепло.

Касаясь её кожи, снежинки таяли и превращались в маленькие капли. Это был тёплый снег.

— А-ах…

Из груди Фалмы вырвался голос, который просто невозможно было обратить в слова.

— Красиво…

Это слово произнесла не девушка. Его ровно в одну и ту же секунду затихающим голосом пробормотали пять стоявших на арене драконов.

— Теп… ло…

Вдруг стоявший в самом центре дракон упал на колени.

И словно скованные одной цепью, за ним рухнули все остальные.

«Что… Не может такого быть… Ярость Гаруды утихла? Это же изначальный истинный дух. Его сила столь велика, что даже вызывает жар у призвавшего».

Подобно снегу, тающему под светом солнца, с тел багровых драконов в небо начали подниматься красные крупицы света.

Гаруда исчезал.

Более того, он даже не оказывал никакого сопротивления, будто бы сам того желал. Фалма не могла сразу в такое поверить, однако окружавший её свет был полон такого спокойствия, которое позволяло не видеть в исчезновении Гаруды ничего необычного.

Состоящий из пяти тел истинный дух пропал, и на арену опустилась полная тишина.

И в тот же момент радужный свет начал понемногу втягиваться в ночное небо.

— Ах…

Фалма отчаянно протянула руку к возвращающемуся на небеса свету.

— С-стой… Ещё…

«Я пока хочу смотреть на это сияние. Я ещё хочу чувствовать это тепло. Я хочу, позабыв обо всём, погрузиться в него».

— Прошу, ещё совсем чуть-чуть…

Но даже поднявшись на ограждение переднего ряда трибун, она всё равно не смогла достать не него.

«Пусть я и не схвачу его, но хотя бы коснусь кончиком пальца…»

В тот же самый момент, когда рука девушки ощутила одну из уносимых ветром частиц света…

Фалма упала с трибун.

«Ах…»

Тело не слушалось её.

«Сколько там метров от трибун до арены?.. Наверняка, одними лишь травмами не отделаюсь…»

Девушка не могла даже пальцем пошевелить и просто смотрела на приближавшийся твёрдый песок.

Фалма закрыла глаза, но за мгновение до этого она успела увидеть нечто цвета пожухлой травы.

— Оп!

Прямо перед столкновение с зёмлёй, её тело вдруг мягко воспарило в воздухе.

— Ну ты меня и напугала. Как ни посмотри, падать с трибун — это чересчур.

— Ксинс?

Прямо перед глазами у Фалмы, очень-очень близко к ней оказалось лицо певчего, на котором висела смущённая улыбка. Девушка не могла оторвать глаз от неё, пока не осознала, что Ксинс поймал её на руки.

— Это…

— А?

«Такое красивое песнопение…» — собиралась сказать Фалма, но застеснялась и решила притвориться непонимающей.

— Это песнопение Радуги?

— Думаю, судить об этом должна ты, а не я.

— …Почему песнопения Радуги называются Heckt?

Слова используемые для песнопений пяти цветов были определены по цвету:

Keinez [Красный], Ruguz [Синий], Surisuz [Жёлтый], Beorc [Зелёный], Arzus [Белый].

Ещё с того момента, как Ксинс призвал радужных бабочек, Фалму заинтересовало, почему он использовал в качестве слова, запускающего песнопение, Heckt [Песня Радуги].

Строго говоря, в музыкальном языке Селафено слово «Heckt», точно так же как и «Neckt», означало «отрицание».

— Ты… отрицаешь песнопения Радуги?

Фалма не могла понять, что именно отрицает то радужное сияние. Лишь немногие люди могли увидеть в слове «отрицание» какой-то положительный смысл. По мнению девушки, оно не соответствовало блеску радужных песнопений.

— Думаешь, оно не подходит? А я с самого начала хотел использовать для песнопений Радуги именно Heckt.

— Наоборот, я хочу узнать, почему подходит… — начала было Фалма, но резко прервалась на середине фразы.

Потому что лицо певчего, одетого в куртку цвета пожухлой травы, расплылось в точно такой же улыбке, с какой ребёнок рассказывает взрослым какое-то невероятное открытие, и он произнёс:

— Отрицание отрицания — это ведь наилучшее утверждение, не так ли?

Не может быть невозможно.

Невозможно освоить все пять цветов песнопений — такого просто не может быть.

Невозможно создать песнопения Радуги — такого просто не может быть.

Фалма наконец поняла мечту, которая зародилась у Ксинса Эирвинкеля больше десяти лет назад — вырваться за ограничения песнопений в область того, что называют невозможным.

«Так вот почему это слово…

Радужные песнопения отрицают не утверждение, а само существование каких-либо отрицаний, которые мешают человеческому росту. Именно потому, что он мечтал об этом, песнопения Радуги и выбрали его…»

— Что?! Такая детская идея.

— Похоже, и правда не подходит.

Фалма не смогла высказаться откровенно, поэтому лишь отвернулась в сторону.

— Могу я тебя опустить?

Девушка глубоко кивнула и певчий аккуратно опустил её на песок.

«Что?..»

Однако же, избавившись от веса на руках, он почему-то смущённо отвёл взгляд, а когда Фалма попыталась посмотреть ему прямо в глаза — отвернулся.

— Ксинс?

— Сейчас уже немножко поздно об этом говорить, но я был бы благодарен, если бы ты что-нибудь одела.

И только сейчас, сравнив себя с одетым в куртку Ксинсом, Фалма вдруг вспомнила, что на ней совершенно ничего нет и выглядит она совершенно неподобающе для леди.

«А впрочем, что с того? Когда он вышёл на арену, на мне уже не было бинтов и одежды, и в течение боя я всё время ходила так».

— А? Я ведь и раньше так ходила.

— Нет… До этого между нами было определённое расстояние. А сейчас, вблизи… это и правда нехорошо. Для нас обоих.

— Но я же не возражаю.

— Хорошо-хорошо, сдаюсь. Прошу тебя, пожалуйста, оденься.

Ксинс взглядом указал на лежавшее неподалёку шёлковое платье, которое Фалма сбросила с себя ещё во время боя с Нессирисом.

От прикосновения платья к голой коже Фалма скривилась, но всё просунула руки в рукава. Ещё не высохшая кровь быстро впиталась в одежду и показалась на поверхности тонкой ткани.

«А… Вот в чём дело…»

Ещё раз осмотрев свою кожу, Фалма тихо вздохнула, стараясь, чтобы Ксинс этого не заметил.

«Даже если причина моей болезни, Гаруда, исчез, это, конечно, не значит, что все мои раны вдруг исцелятся. Возможно, я теперь и пойду на поправку, но это зависит только от меня самой».

Сейчас девушку больше беспокоило не её тело, а…

«Ведь когда он поймал меня, его куртка…»

— Ксинс, э-эм…

— А?

Когда Фалма взглянула прямо на развернувшегося к ней певчего, у неё невольно перехватило дыхание.

Куртка цвета пожухлой травы, начиная от плеч и до края рук, была заляпана пятнами свежей крови. И появились они все из-за того, что Ксинс поймал упавшую девушку.

«Думаю, как бы тщательно её не стирали, все пятна вывести не удастся. С моей одеждой много раз было тоже самое. Я даже не знаю, можно ли вообще стирать его куртку. Что если она теперь навсегда останется такой…»

— Твою куртку… заменить… нельзя, да? Это же подарок…

В ответ Ксинс лишь смущённо улыбнулся и шутливо покачал головой.

— Не беспокойся об этом. Я сам виноват… А кстати, теперь можно с этим разобраться?

Певчий бросил короткий взгляд на белый камень такого размера, что даже взрослому человеку пришлось бы держать его обеими руками — чешую Миквы. Даже во время недавнего боя этот катализатор остался абсолютно невредимым.

— Я не смогла его защитить. Делай что хочешь.

«Гаруда исчез, и к тому же тело почти не двигается. Наверное, я заставила Ксео и остальных беспокоиться. Те трое наверняка больше волнуются о моём состоянии, чем о том, что я проиграла. Вот такая это компания. Именно поэтому я тоже хотела что-нибудь сделать для них, поэтому и приехала в Эндзю… Но в самый последний момент я всё-таки проиграла. Это моё полное поражение».

— Что ты будешь делать с чешуёй Миквы, Ксинс?

— К сожалению, я не знаю всех обстоятельств. Наверное, для начала передам её Старшему из «Ля минор», он приехал вместе со мной.

— Но переда…

«Но одной передачей ты ничего не решишь», — собиралась сказать Фалма, но ощутила в горле вкус крови и замолчала.

«Ах да, Ксинс же не знает…. Ни о споре настройщиков Миквекс и Армадеуса, ни о мантрах Селафено, ни о «саде Села». Он прыгнул в воронку этого спора, ничего не зная о нём. Можно сказать, он незваный гость даже для настройщиков.

Он не знает, что насколько важен этот катализатор, какое бесчисленное множество певчих прошлого сражались за него. Наверняка он воспринимает чешую Миквы лишь как непонятный катализатор, полный разных опасностей и готовый в любой момент выйти из-под контроля».

— Послушай, Ксинс, этот пульсирующий камень не прост ката… — начала объяснять Фалма, указав на лежащую у противоположного входа на арену чешую Миквы, но… — Э?

Она не смогла поверить своим глазам и застыла с поднятой рукой.

Чешуя Миквы выглядела как камень, на поверхности которого был вырезан узор, похожий на змеиную чешую. Главной особенностью катализатора заключалась в том, что этот узор периодически испускал вспышки тусклого света, отчего казалось, будто камень движется и пульсирует.

Так должно было быть, но… сейчас пульсация камня полностью остановилась.

Катализатор перестал излучать свет и спокойно лежал на месте, ничем не отличаясь от обычного белого камня с берега какой-нибудь реки.

— Движение катализатора прекратилось?

Даже Ксинс, сощурив глаза, пристально разглядывал чешую Миквы.

«Что это вообще…»

Сразу после этого начались странности.