Утренняя заря разгоралась над бескрайней заснеженной равниной. Было настолько холодно, что каждый вдох больно отдавался в голове. Вокруг виднелись лишь овцы, которых выгнали наружу задолго до рассвета.

Эта картина не менялась веками. И, скорее всего, не будет меняться веками. Лишь солнечное небо, бескрайняя равнина и овцы на снегу – больше ничего.

Лоуренс сделал глубокий вдох, потом выдох. Почему-то его глаза при каждом выдохе провожали облачка пара, уносимые ледяным ветром.

Особа рядом с ним, похоже, еще толком не проснулась. Она стояла на коленях, играясь со снегом.

– Быть может, его уже и нет вовсе.

Ответ на неожиданные слова Лоуренса прозвучал обыденно:

– Что ж, нельзя снова потерять то, что уже потерял.

Ее маленькие руки слепили снежок и бросили. Снежок упал на белый наст и утонул, оставив после себя лишь маленькую дырочку.

– Мы, люди, иногда теряем то, что уже когда-то теряли.

В снежном покрове появилась еще одна еле заметная дырочка, и лишь потом спутница Лоуренса ответила:

– Мне это понять трудно.

– Ты можешь представить себе, что, когда ты умрешь, все действительно закончится? Едва ли. Когда мы умираем, мы либо возрождаемся на небесах, либо снова умираем в преисподней. Потерять то, что и так уже потеряно, не очень-то трудно.

Третий снежок она решила не лепить, вместо этого принялась дышать на красные ладони, чтобы согреть их.

– Так страшно быть человеком.

– Да.

Лоуренс задумчиво кивал, пока не услышал ее следующую фразу.

– Так как можно потерять то, что уже потеряно?

– Люди говорят: что выкопано и вырезано, от того не остается и следа.

Она согнулась от смеха; Лоуренс услышал шорох одежд.

– О да, поистине ужасно быть человеком! Лишь щенок мог бы такое придумать; мне бы и в голову не пришло.

Она выпрямилась, но все равно была на две головы ниже него. Когда Лоуренс был маленьким, все взрослые, на которых он смотрел снизу вверх, представлялись ему страшными людьми. А сейчас все женщины, на которых он смотрел сверху вниз, выглядели слабыми и хрупкими. Однако эта девушка, несмотря на малый рост, казалась стойкой и сильной – и едва ли только казалась.

– И все же я была немножко рада это услышать.

– …Рада?

– Мм. Я потеряла нечто, но, поскольку меня там не было, я все равно ничего не могла поделать.

Она впечатывала в снег шаг за шагом, будто притворяясь тяжелее, чем была на самом деле. Следы в насте были маленькими, но отчетливыми.

– Но на этот раз… – она откинула капюшон и улыбнулась, подсвеченная сзади лучами солнца. – На этот раз я смогу там побывать. Пусть даже в посмертии.

Из-под ее улыбающихся губ выглядывали клыки.

– Я раньше думала, что ничего не могу сделать, но теперь у меня появился второй шанс. Такие радостные вещи нечасто случаются. Я могу действовать, а могу бездействовать – как сама сочту нужным. Это гораздо лучше, чем когда все решается у тебя за спиной, ты согласен?

Внутренняя прочность бывает двух видов: одна – которая нужна, чтобы защищать что-то или кого-то, другая – которая остается, когда терять больше нечего.

– Довольно редко случается видеть тебя такой смелой.

Очередное облачко пара поднялось ото рта Лоуренса, когда он произнес эту шутку.

– Ну, потому что так у меня есть оправдание. Чем бы все ни закончилось, я буду участвовать в происходящем. И это служит утешением. А успехом закончилось это «что-то» или нет – быть может, не так уж важно.

Если проследить за ходом ее мысли, получается, что, даже если она в конце концов окажется в проигрыше, ее это не сильно расстроит. Но когда кто-то что-то очень долго в себе держит, а потом вслух делает такое заявление… конечно, любой бы протянул ему руку помощи.

Проиграть – это одно; суметь проиграть с достоинством – совсем другое, это гораздо сложнее.

– Мне предстоит еще прожить долгую жизнь, и мне нужен очаг хороших оправданий, чтобы спать холодными ночами. И еще кто-то, с кем вместе спать, кто-то, на кого можно смотреть, когда просыпаешься.

Такие слова было трудно встретить улыбкой, но Лоуренс отлично понимал, что должен. Девушка смотрела бесстрашно, словно предлагала ему вместе отправиться за сокровищами всего мира.

– Я не могу быть с тобой вечно. Не могу отдать всего себя на то, чтобы тебе помогать. Но в том, что по моей части, я буду с тобой.

Вместо ответа девушка встала во весь свой невеликий рост; утреннее солнце светило ей в спину.

Ей не было интересно, какую Лоуренс поставил перед собой далекую цель, которая неизвестно даже, будет ли достигнута. Она хотела знать, каков предел, до которого он дойдет наверное. И она была слишком великодушна, чтобы желать от него пафосных речей вроде «я готов ради тебя бросить все, встретить любую опасность!».

Держаться за руки, не требуя друг от друга слишком многого, – вот что, по-видимому, значит проводить вместе годы.

Ее лицо сияло счастьем.

– Тогда пойдем скорее завтракать; посмотрим, насколько ты силен «по своей части».

Этой шуткой она показала, что разговор ей надоел и пора его заканчивать. Но тут же подскочила к Лоуренсу и взяла его за руку, прильнула, точно ласкаясь.

– Предупреждаю: если ты будешь есть слишком много, этот завтрак может стать последним в твоей жизни.

Даже в лучшие времена держать ее живот в довольстве обходилось недешево. Однако еще дороже Лоуренсу обходились ее коварные мысли.

– Все потому, что ты меня любишь сильно-сильно. Ты поэтому позволяешь мне есть сколько захочу, даже если мой живот рискует лопнуть.

Она была подобна неуязвимой крепости; найти слабое место было так же трудно, как змею, затаившуюся в высокой траве. Лоуренс пожал плечами, показывая, что сдается.

– Мне не хотелось бы тебя убивать.

– Ммм.

Янтарные с красноватым отливом глаза покосились на заснеженный монастырь, а потом закрылись.

– Да уж. Мне тоже совершенно не хотелось бы, чтобы меня убила твоя доброта.

Невольно Лоуренс подивился, не потому ли утро – самое холодное время дня, что Единый бог желает, чтобы люди ценили приход тепла.