Глава 9: Последние дни - Часть 2

В целом, наркотики можно поделить на три больших группы: возбуждающие, подавляющие и психоделики. Возбуждающие― это наркотики, которые наполняют вас энергией. Кокаин и стимулянты ― самые известные примеры. Подавляющие наркотики ― это штуки вроде героина, от которых становишься сонным и вялым. Никогда их не пробовал, так что сам не знаю, но говорят, что они дарят непередаваемое удовольствие. А психоделики ― это галлюциногены. Эту группу представляют LSD и галлюциногенные грибы.

По большей части я предпочитал разрешённые галлюциногены. У них, в отличие от возбуждающих или подавляющих наркотиков, мало побочных эффектов, и кроме того, их легко достать, поскольку они не запрещены.

На следующий день после свидания я снова принял наркотики. Я решил применить довольно агрессивный подход.

Для начала я прощупал почву тридцатью миллиграммами AMT. AMT ― это антидепрессант, разработанный русскими учёными. Когда они выяснили, что в больших дозах он вызывает галлюциногенный эффект, его запретили использовать в медицине. И всё же сначала он считался простым антидепрессантом. Приняв его, первые два часа человек будет мучиться от ужасной тошноты, в дальнейшем, однако, наркотик доставляет только приятные ощущения. К слову, он ещё и лучшее средство против плохих приходов.

Затем я отварил семена гармалы и выпил жёлтый слой жидкости, плававший сверху. Гармала ― это трава, кажется, из семейства парнолистниковых, родом из Тибета. В ней содержатся индольные психоделические вещества гармин и гармалин. Сама по себе эта трава не вызывает никакого эффекта, но в сочетании с другими галлюциногенами вроде грибов или DMT, усиливает их действие в десятки раз. Это так называемый метод Айяуаска. Поскольку гармала ― МАО–ингибитор, принимать его вместе с сыром или другими молочными продуктами может быть опасно для жизни. Но при воздержании от этих блюд больше он никаких проблем не вызывает.

Наконец явился мой настоящий шанс. Сознание уже тускнело, зрение по краям вовсю плыло ― но теперь настало время для настоящего прихода. Я не собирался останавливаться, только идти вперёд!

Размолов пять грамм сушёных грибов в ступке пестиком, я запил этот порошок одним глотком апельсинового сока. Помимо того, я собрался с духом и проглотил десятимиллиграммовый кристалл 5–MeO–DMT. DMT― это наркотик, содержащий только эффективные компоненты галлюциногенных растений вроде чакропанги, которую туземцы Амазонки используют в своих церемониях Айяуаска. Хоть он и не запрещён, наркотик считается одним из сильнейших среди доступных. По словам одного исследователя, галлюциногенные эффекты более чем в сто раз превосходят эффект LSD. Это самый настоящий король психоделиков!

В ту же секунду я застыл, парализованный! Наркотики подействовали!

Коктейль «Сато Особый» ― мой чудесный, неповторимый рецепт, выведенный долгими исследованиями методом проб и ошибок― был готов.

Смешав в одном коктейле четыре подходящих типа наркотиков, я обеспечил себе королевский приход, подобного которому не испытать даже с запрещёнными веществами. Меня изо всех сил прижало к полу, как при старте ракеты, и я понёсся в бескрайние пространства космоса. Время полностью остановилось. Пространство вокруг совершенно исказилось.

Моё физическое тело исчезло.

***

― Какой кошмар, Сато. Мне открылось ужасное! Мне было видение! ― говорил Ямазаки, ― Очень, очень большой секрет.

Я хотел что–то ответить, но губы не двигались.

Ямазаки распалялся всё больше:

― Ты меня слушаешь? Слушай внимательно: огромная, чудовищная тайна!

Поскольку больше ничего я поделать не мог, оставалось лишь внимательно слушать.

Поднявшись в полный рост, с улыбкой, шире которой нельзя было вообразить, Ямазаки объявил:

― Я сумел логически доказать, что я единый сущий господь, сотворивший вселенную!

Я умер.

Затем я воскрес к жизни.

― Смотри внимательно, сейчас при помощи моего всемогущества я уберусь в твоей комнате,― Ямазаки ткнул пальцем в разбросанный на полу мусор и крикнул:

― Прочь!

Разумеется, мусор даже не дрогнул.

― Эй! Я повелеваю тебе! Как ты смеешь сопротивляться? ― гневался Ямазаки.

Глядя на эту сцену, я ощутил, как что–то зарождается во мне. Чувство было странным, оно всплывало из самых глубин моего тела. Сложив руки на груди, я всерьёз задумался над этим чувством. Наконец, после вечности размышлений, я сообразил, что это было такое. «Конечно же, это…»

Это тошнота! Меня страшно тошнило. Я постарался броситься в туалет, но путь туда был тяжёлым. Ноги не шагали прямо. Прихожая словно вытянулась, превратившись в пятисотметровый туннель. Ванная была так далеко. Успею ли я? Смогу ли я добраться до туалета, прежде чем начну поливать всё вокруг рвотой?

«Спокойно. Я успею».

Ямазаки только что сказал кое–что. Он сказал: «Я бог».

Но я знал. Я знал, что он ужасно заблуждается. Откуда я знал? Потому, что богом был я! В этой истине я убедился только что, подтвердив её стройными и логичными мыслительными конструкциями.

Я несомненно успею вовремя. «Ведь я бог. Я успею добежать до туалета.»

И я успел.

Распростёршись перед унитазом, я выблевался. Затем мне стало намного лучше. Энергия сочилась из меня. Мне стало хорошо. Медленно дотащившись до комнаты, я обнаружил Ямазаки, сидящего на корточках, с той же улыбкой.

― Нет. Не думать о младшеклассницах, ― бормотал он себе под нос, с таким видом, как будто замыслил какое–то преступление.

Эта сцена почему–то вызвала во мне невыносимое чувство дежавю. «Кажется, что–то подобное уже случалось раньше?..» Пока я размышлял над первой мыслью, меня внезапно посетил ещё десяток чудовищных ощущений дежавю подряд. Казалось, всё, что я видел, уже происходило в прошлом.

Я решил поговорить с Ямазаки об этом чувстве. Не прошло и секунды, как я запутался и перестал понимать, что происходит.

― Стой, мы ведь об этом уже говорили?

― Ты о чём, Сато? Я понятия не имею, что ты…

― Погоди секунду. Дай–ка я как следует подумаю.

Упав лицом на пол, я задумался изо всех сил. И задумавшись, я, наконец, вспомнил… Я был солдатом древней цивилизации, жившей несколько тысяч лет назад; я прибыл в этот мир, пронзив пространство и время. Естественно, я не стал рассказывать Ямазаки о своём открытии. Всё–таки это был вопрос жизни и смерти.

Вскоре голос Ямазаки прервал ход моих мыслей:

― Не забывай дышать. Ты умираешь.

Я вздохнул. Я вернулся к жизни. Изо всех сил благодаря Ямазаки, я задумался, насколько же этот мир полон любви. Кланяясь раз за разом, я повторял:

― Спасибо, спасибо.

Но, как будто чтобы скомпенсировать моё возвращение к жизни, Ямазаки внезапно повёл себя словно при каком–то сильном недомогании. Вцепившись себе в глотку, он начал кататься по полу, корчась в муках. Я спросил его, в чём дело, но он лишь издал нечеловеческий вопль и без единого слова продолжал биться в конвульсиях.

Наконец, он схватил блокнот и шариковую ручку, чтобы рассказать мне о своей беде. Дрожащими руками он начеркал что–то в блокноте.

Внимательно вглядевшись, я разобрал его почерк:

― Я забыл, как использовать голос.

Ямазаки сжимал своё горло с жалким видом. Я изо всех сил ударил его по спине.

― Ай!― сказал он, а затем показал мне большой палец. На лице его снова была широкая улыбка.

Мне показалось, что пришло время нам отправиться на улицу. Было уже заполночь, так что меня не страшила возможность попасться на глаза полиции или соседям.

Мы отправились в окрестный парк. Ямазаки двигался как робот. Может, он и был роботом. И вообще, раз мне приходят в голову такие мысли, получается, я и сам робот? Это предположение показалось мне немного загадочным.

Тогда я попробовал удариться головой о фонарный столб в парке. Ничего не вышло: боли не было. Боли не было вовсе. «Я и вправду робот…»

Так мне открылась новая истина.

Как бы там ни было, ночь в парке очаровывала. Хотя единственными источником света были уличные фонари, парк сиял и мерцал как на фотографии с большой выдержкой. Парк был полон жизни. Во всём здесь билась жизнь: мягкие скрипы старой скамейки, ровное дыхание огромных деревьев по сторонам дорожки, широкие колебания ветвей и листвы. Всё это, всё до последнего, было живым.

― Я застыл, поражённый этим зрелищем. Ямазаки сказал:

― Я слышу музыку.

Я тоже её слышал. Откуда–то из парка лилась невыразимо прекрасная музыка.

Мы стали искать её источник― вытаптывая траву, засовывая головы под скамейку, и довольно долго прочёсывая парк― и, наконец, мы нашли динамик. Он был погребён меж корней самого большого дерева у дорожки.

Но что–то было не так. Мы никак не могли понять механизма динамика. Ямазаки и я вместе исследовали его. Мы заключили, что динамик был «белой дырой»,― той, что выталкивает материю, вместо того, чтобы её засасывать.

Мы зашли в эту белую дыру и очутились возле прекрасного озера. Ямазаки медленно разоблачился и ласточкой прыгнул в воду. Однако…

― Аргх! Это песочница!

На поверку озеро оказалось просто старой песочницей. А сначала выглядело прямо как озеро. Я решил, что не стоит больше доверять словам Ямазаки.

Так или иначе, казалось, будто время играет с нами злые шутки. Сначала мы летели в прошлое, затем неслись обратно в будущее. Я глубоко задумался. Сейчас ― это вообще когда?

― Эй, Ямазаки. Какой сейчас день недели?

Ответа не было. Похоже, Ямазаки уже ушёл домой.

Опечалившись, я забрался в заросли, выбрав то самое место, где мы подорвали бомбу в субботу вечером.

В кустах уже сидели мы с Ямазаки ― трёхдневной давности!

― Отлично, она рванёт через три минуты. Пожалуйста, отойди подальше.

Мы с Ямазаки и ещё один я отошли в сторону.

― Я хотел перевернуть мир, но этой мечте не суждено было сбыться. Я хотел стать солдатом, но этой мечте не суждено было сбыться. Мой папа умирает и вскоре у меня не останется выбора, придётся возвращаться домой. Знать бы, чья это вина. Наверное, виноват какой–нибудь злодей. Я бы взорвал его этой бомбой, как в голливудском кино. Знаешь…

Отсюда было видно только наши затылки, так что я не мог видеть выражение лица Ямазаки. Но я и так всё знал.

― Э? Три минуты прошло, а она не взрывается,― Ямазаки вылез и пошёл к бомбе. В ту же секунду я услышал громкий хлопок, и Ямазаки упал на землю.

Я знал. Я знал, что он плакал.

― Вообще никакого эффекта. Я так долго в поте лица собирал бомбу, а получилась какая–то дешёвая петарда. Тьфу ты. Я домой. Пока.

А потом он уехал домой к себе в деревню.

Когда я вернулся в свою квартиру, меня ждала только кукла в полный рост, которую подарил Ямазаки. Она спросила меня:

― Тебе не одиноко?

― Ничего подобного…

***

Как–то тёплым, солнечным днём я ходил на свидание с Мисаки. Всё прошло настолько целомудренно, насколько могло бы пройти свидание между школьниками из провинции.

На поезде мы поехали в город. Было так людно, что мы чуть не потеряли друг друга из вида. Ни у кого из нас не было мобильного, так что стоило нам раз потеряться, и сделать мы бы ничего уже не смогли. В таком большом городе нам ни за что не найти друг друга снова. Нужно было быть внимательней.

И всё же Мисаки продолжала беспечно блуждать. Я, по большей части, лишь брёл за ней.

― Куда пойдём?― спросил я.

― Куда–нибудь.

― Может, пообедаем?

― Мы же только что перекусили?

― Тогда в кино?

― Ага.

Мы пошли в кино. Шёл оглушительный голливудский экшен. Кого–то отшвыривало взрывом бомбы, и он, размахивая руками, уносился высоко в небеса. Потом он умер. Хотел бы я быть на его месте.

― Было очень интересно. Может, купить буклетик с дополнениями[48]?

Однако Мисаки отпугнула бирка с ценой в тысячу йен, так что в итоге буклета она не купила.

― Почему они такие дорогие?!

― По–моему, буклеты всегда столько стоили.

― Вот как?― похоже, она не знала об этом.

Выйдя из кинотеатра, мы снова стали ломать голову, решая, чем бы заняться.

― Куда пойдём?

― Куда–нибудь.

― Может, пообедаем?

― Мы же только что перекусили.

Мы всё бродили и бродили без всякой цели. Нам некуда было податься, и я не знал, чем занять себя. Мисаки тоже, и это беспокоило нас обоих. Через некоторое время мы добрались до обширного городского парка. Разумеется, тут было много людей, а в самом центре парка стоял большой фонтан. Вокруг нас порхали голуби.

Я отдыхал на скамейке. Мы мило болтали до заката. Когда у нас закончились темы для разговоров, и воцарилась неловкая тишина, Мисаки извлекла из сумки свой Секретный дневник.

― Нужно стремиться к своим мечтам!

Я ответил:

― Это уже неважно. Такими вещами ничего не изменишь.

― Не будь таким пессимистом.

― Даже если я заставлю себя поверить в это враньё, в конечном счёте, я всё равно ничего не смогу поделать.

― Но мне–то оно помогло.

― Это где же оно тебе помогло?

― По–твоему, я не похожа на нормальную девушку?― спросила она.

― Ты странная,― ответил я,― Всегда была странной. Ещё впервые тебя увидев, я решил, что с тобой что–то не так.

― Нда…

Мы замолчали.

Прямо перед нами важно прогуливался голубь, и Мисаки попыталась поймать его. Естественно, голубь сбежал. Мисаки пробовала снова и снова, а когда все попытки кончились ничем, просто уставилась на фонтан перед нами.

Затем она произнесла:

― Скажи, Сато, вот если взять тебя и меня, и посмотреть, кто из нас никчёмнее, ты же, наверное, будешь никчёмнее меня?

Я был с ней полностью согласен.

― В этом и дело. Поэтому я выбрала тебя для своего проекта, Сато.

Кажется, она решила, что хочет, наконец, раскрыть мне суть дела. Теперь, впрочем, разницы не было никакой, поскольку это всё равно ничего не могло изменить. Во всяком случае, так я считал.

Мисаки улыбалась настолько фальшиво, что любому стало бы не по себе. Улыбка была неуверенной, искусственной, она касалась лишь её губ, неестественно выгибая их вверх.

Мисаки заговорила:

― Начнём с того, что ни один человек никогда не полюбит девушку вроде меня.

― Серьёзно так думаешь?

― Так уж повелось с самого моего рождения. Даже папа с мамой ненавидели меня, а со всеми остальными людьми было ещё хуже.

Я ничего не ответил.

― Тётя и дядя взяли меня к себе, но и им я причиняю одни лишь проблемы. Их отношения становятся всё хуже, они говорят, что собираются разводиться. Во всём виновата я, и мне ужасно неловко за это.

― Ты просто забиваешь себе голову ерундой.

― Ничего подобного,― сказала она,― Наверно, я просто родилась бесполезной, и обычным людям нечего связываться со мной. Рано или поздно все начинают меня презирать, и я вызываю у каждого только неприязнь. У меня есть доказательства моей правоты.

Мисаки закатала рукава и вытянула руки. На белой коже виднелось множество старых болезненных ожогов.

― Мой второй отец постарался. Я даже не помню его лица. Он всё время пил. Напившись, он чувствовал себя лучше― но даже в хорошем настроении всегда злился на меня и жёг меня сигаретами,― её яркая улыбка не дрогнула, когда она говорила всё это.

― Меня даже школа пугала, я не могла туда ходить. Неудивительно, что я боялась… мне ни за что было не ужиться с другими школьниками. Я была в ужасе. Ведь они все были нормальными людьми, а значит, вне всякого сомнения, возненавидели бы кого–то вроде меня.

― А прихожане из твоей церкви?

― Они хорошие люди. Все совершенно нормальные, стараются изо всех сил. Так что, разумеется, они стараются держаться от меня подальше.

Я промолчал.

― И вот, наконец, мне удалось найти ещё более жалкое существо: совершенно никудышного человека. Настолько бесполезного, что подобного ему так просто не сыскать. Неспособного смотреть людям в глаза при разговоре и страшно напуганного в чужом присутствии. Человека, живущего среди отбросов общества, человека, на которого даже мне можно было бы смотреть с презрением.

― И кого же ты нашла?

― Тебя, Сато,― такого ответа я и ждал.

Затем Мисаки достала клочок бумажки из сумки и протянула его мне. Это был второй контракт.

Я плохо представлял себе, что делать. Солнце почти скрылось за горизонтом, и гуляющих людей в парке заметно поубавилось. Мисаки дала мне маркер и красную штемпельную подушечку[49], сказав:

― Достаточно отпечатка пальца.

― Ведь такому человеку, как ты, я могла бы нравиться, а, Сато?― спросила она,― Ты ведь, всё–таки, ещё хуже меня. И я столько времени приводила в исполнение этот план, так что теперь ты должен быть моим пленником, верно? Пожалуйста, будь добр ко мне, и я тоже буду к тебе добра.

― Нет. Так не получится.

― Почему?

― Бесполезно. Ничего не изменить. Такой договор просто сделает всё ещё тяжелее. К тому же, он слишком несодержательный,― я поднялся и вернул Мисаки маркер с чернилами. Я старался говорить с энтузиазмом:

― Всё будет в порядке, Мисаки! Просто твоя уверенность в себе на мгновение дрогнула. Делай обтирания сухим полотенцем, тренируй свои разум и тело! И тогда все эти глупые мысли уйдут сами собой. Симпатичной девушке вроде тебя легко жить счастливой жизнью! Не оглядывайся! Смотри только вперёд, и будешь в порядке!

Затем я убежал прочь.

Текст контракта надёжно запечатлелся у меня в голове.

***

***

― Послушай! Тебе не одиноко?― позвала Мисаки.

Обернувшись, я громко ответил:

― Нет, мне не одиноко.

― А мне одиноко!

― А мне нет.

― Врёшь.

― Ничего я не вру,― сказал я,― Я сильнейший хикикомори в мире, я вполне могу жить сам по себе. Боль мне нипочём. Тебе, Мисаки, тоже стоит бросить полагаться на других. В конечном счёте, каждый сам по себе. И это прекрасно. Сама подумай, разве нет? В итоге ты всё равно окажешься совершенно одна; так что одиночество естественно. Если принять его, не будет никаких бед. Потому я и заточил себя в однокомнатной квартирке размером в шесть татами.

― И тебе не одиноко?

― Мне не одиноко.

― Тебе не одиноко?

― Мне не одиноко.

― Врёшь,― произнёс кто–то тихим, приглушённым голосом.

Я обернулся взглянуть.

Я стоял посреди своей комнаты размером в шесть татами. И я сидел в углу, поджав ноги, обхватив их руками и сливаясь с тенью.

Стояла ночь, и невозможно было ничего разглядеть, услышать или сделать. Хоть сейчас было лето, в этой лишённой мебели и прочих вещей комнате царил холод. Закрытое помещение наполнял мрачный и пугающий мороз. Я поднял голову, дрожа.

Я сказал:

― Я одинок.

― Я не одинок.

― Врёшь.

― Не вру.

― Я так одинок.

― Да, я одинок!

Один «я» дрожал, трясся и клац–клац–клацал зубами. Другой «я», стоявший в центре комнаты, наблюдал за мной. Мне казалось, я свихнулся. Но я не свихнулся.

Только две вещи я понимал: я был один, и мне было ужасно одиноко. Я не хотел, чтобы так всё оставалось. Я не хотел быть одиноким.

― Однако,― воскликнул я,― в этом и дело!

― Быть одиноким естественно!― кричал я дальше,― Разумеется, я ненавижу одиночество! Поэтому я и спрятался от всего мира, поэтому и заточил себя наедине. В долгосрочной перспективе это наилучшее решение. Понимаешь, да? Эй! Понимаешь меня, да?

Ответа не было.

― Не понимаешь? Слушай меня внимательно. Если постараешься, поймёшь. Это несложно понять. Попросту говоря… попросту говоря, я избегаю контактов, поскольку мне одиноко. Поскольку я не хочу сталкиваться с ещё большим одиночеством, я прячусь от других. Эй, слышишь меня? Вот тебе решение проблем!

Никто не ответил.

― Я самый жадный человек на свете. Половинчатое счастье меня не устраивает. Мне не нужно частичное тепло. Я хочу такого счастья, которое длилось бы вечно. Но это невозможно! Не знаю уж, почему, но в нашем мире счастью обязательно что–нибудь помешает. Хорошие вещи быстро ломаются. Двадцать два года живу, и хотя бы эту истину усвоил. О чём бы речь ни шла, что угодно― всё испортится. Так что лучше с самого начала ничего не ждать.

«Именно! Тебе тоже стоило бы это понять, Мисаки. Если поймёшь, бросишь выдумывать свои бестолковые планы. Перестанешь искать помощи у людей вроде меня».

Она была ужасно глупой. Впасть в такое глубочайшее отчаяние. Мне было страшно представить, какое одиночество заставило её искать помощи у ничтожества вроде меня. Я проклинал несчастья, свалившиеся на её голову. Я проклинал тот несправедливый факт, что дети не выбирают себе родителей. Мне хотелось, чтобы такая светлая девушка, как она, жила здоровой, счастливой жизнью.

«Пожалуйста, будь счастлива, хоть где–нибудь, хоть как–нибудь. Со мной всё в порядке. Я справлюсь сам. Мне лучше быть одному. Я живу один и один умру».

И всё–таки я не оставлял надежд. Не оставлял…

«Смотрите, вот он – светлый, сияющий, нежный».

Это мой родной город, один из тех, что вызывают горьковато–сладкие ностальгические слёзы. Осенние равнины, растянутые в бесконечность. Воспоминания далёких дней. Вечные мимолётные взгляды смешливых маленьких девчушек. Спокойствие сбитого машиной чёрного кота. Мне больше не было больно и тяжко. Теперь я в порядке.

― Верно. Теперь, да,― сказала маленькая девочка.

На меня смотрела анимешная кукла в натуральную величину, которую Ямазаки оставил в подарок. Она была ангелом. Она взяла меня за руку и повела за собой.

Мы перенеслись на другую планету, далеко отсюда. Там было очень красиво: белые облака плыли по синему небу, холодный ветер дул в протянувшемся до горизонта весеннем поле. Мы стояли посреди поля; девочка выбрала прелестный белый цветок, сорвала его и протянула мне. Своими тонкими пальчиками она сжала и выдернула один лепесток:

― Жизнь.

Затем выдернула ещё один:

― Смерть.

Она гадала на цветке.

― Жизнь … Смерть … Жизнь … Смерть … Жизнь … Смерть … Жизнь … Смерть.

Последний лепесток, кружась, упал на землю.

Девочка тихо улыбалась.