Глава 10: Прыжок - Часть 3

Во мне вскипал неистовый гнев. Я чувствовал, что меня выставляют дураком. Заставив себя подавить эти эмоции, я сказал с такой мягкостью в голосе, на которую был способен:

— Ну что ж, пойдём домой! Здесь холодно!

— Я не хочу.

Как это, ты не хочешь?! Ты, ах чёрт, хватит делать из меня дурака. Я почти начал ругать её в полную силу, но как–то смог сдержать этот порыв.

Я попытался вспомнить прочитанную давным–давно книгу: «Психология самоповреждения». В ней была теория, «Пытающиеся совершить самоубийство, в действительности, хотят, чтобы кто–то спас их. Они хотят, чтобы их выслушали, поэтому попробуйте делать это в дружелюбной манере, настолько мягко, насколько возможно, не перебивая какими–либо неприятными комментариями».

Кажется, это и есть основные пункты.

Поправляя воротник, я повернулся к Мисаки. Это в доказательство моего дружелюбного отношения. Потом, я сказал:

— Не умирай. Жизнь продолжается!

Мисаки улыбнулась. Это была ироничная улыбка.

Мне хотелось рассказать ей, сколько я натерпелся, чтобы добраться сюда; конечно, я сдержался.

— Почему ты вдруг попыталась покончить с собой? — мягким голосом спросил я.

— Это не по твоей вине, Сато.

— Я знаю. Итак…

— Я устала от жизни.

— Опиши более подробно.

— Меня тошнит от всего. Нет никакого смысла жить дальше.

Она бормотала эти абстракции с той же улыбкой на лице. Она делает из меня дурака, после всего случившегося?

— Да, верно. Не думаю, что смогу и дальше принимать твою помощь, Сато. В конце концов, ты всего лишь хикикомори.

Злость охватила меня.

— Вперёд, умирай!

— Я умру.

— Нет! Это была шутка. Не умирай. Если ты умрёшь, то отправишься в ад.

— Да не волнуйся ты так. Прежде всего, если подумать, я уже мертва, ведь я приняла все скопленные за год таблетки. Если бы дядя меня не нашёл, у меня бы вышло. Не важно, что ты сделаешь, Сато, я полна решимости принять смерть.

Здесь, посреди зимы, на мысу, в чернильной темноте, мы продолжали обсуждать — жить или умереть. Этот разговор был бесконечно далёк от нормального, будничного мира.

Было уже за полночь, от леденящего холода у Мисаки стучали зубы.

— В любом случае, я собираюсь умереть, — она продолжала упорствовать. — Вперёд, если хочешь, можешь попробовать остановить меня. Даже при том, что это невозможно.

Очевидно, традиционно сохраняемые нашим обществом суждения о самоубийствах нельзя было больше называть достойными. Нисколько не стыдясь, она оправдывала смерть.

— Если ты заявляешь подобное, Мисаки, тогда у тебя, на самом деле, нет желания умирать, верно? — возразил я.

В ответ Мисаки достала из кармана своего пальто что–то металлическое.

— У меня нож, — из рукоятки её канцелярского ножа выдвинулось лезвие, — сейчас я порежу им свои вены!

— Это опасно! — я попытался схватить Мисаки за руку.

— Не подходи ко мне! — уворачиваясь, она поспешно вскочила со скамейки. — Я не знаю, что делать. Уверена, я сошла с ума. Если ты приблизишься, я могу даже порезать тебя!

Выкрикнув это, Мисаки вытянула правую руку с зажатым в ней ножом, убрав левую за спину. Было похоже, что она пытается встать в какую–то фехтовальную стойку.

— Что ты делаешь?

— Я обучилась этому по книге «Искусство убивать», которую прочла в библиотеке. Использую стиль ножевого боя сицилийской мафии.

В нескольких шагах от меня Мисаки взмахнула ножом, угрожая.

— Разве ты не чувствуешь отвращение? Отвращение от того, что человек, ради спасения которого ты проделал весь этот путь, оказался сумасшедшим? Но с этим, Сато, я ничего не могу поделать. Уверена, ты думал о чем–то таком, верно? Вроде как хочешь показать насколько ты крут, спасая какую–то сумасшедшую девчонку на грани суицида. Ты об этом думал, да? Но это невозможно. Невозможно!

Луна за её спиной не давала разглядеть лицо, поэтому я не мог сказать, какое выражение у неё было. Хоть это походило на фарс, на самом деле, это было не так. Никакого фарса. Я серьёзно спросил её:

— Если я скажу, что безумно люблю тебя, что ты будешь делать?

— Ничего. Я всё решила. Я имею в виду, ты же просто хикикомори, Сато. И ты похож на того, кто может быстро поменять своё мнение. И вообще, на самом деле я тебе и не нравлюсь вовсе, верно? Если кто–то не будет моим с головы до пят, для меня будет лучше умереть. Не каждый сможет исполнить мои желания. Я всегда это знала. Именно поэтому, так или иначе, мне нужно просто умереть.

— Ты мне нравишься! Я люблю тебя! Прошу, не умирай!

— Ха, ха, ха. Ты такой забавный, Сато. Но это бесполезно. Я собираюсь умереть!

Наш разговор был словно взят из сёдзё–манги.

Однако, я знал, что слова вроде «любовь» и «ненависть» не так уж и важны. Похоже, что проблема лежит гораздо глубже. Я подумал, что должен постараться объяснить это ей. Я как–то должен выразить это словами. Но слово не воробей. В тот момент, когда я их произнесу, они потеряют всякий смысл.

Я просто не понимаю. Что мне делать? Чего я хочу?

О чём я думал тогда…? Мне всё равно, умрёт ли она. Вот о чём.

В конце концов, это ничего не меняет. Разница только в том, придёт смерть раньше или позже. Даже если я буду жить дальше, то получу только ещё больше страданий и невзгод. В этом нет смысла. В жизни нет смысла. Будет лучше умереть. Это логическое заключение, которое никто не смог бы опровергнуть.

По крайней мере, его не мог опровергнуть я. К тому же, я подходил на роль спасителя самоубийц менее кого–либо.(меньше всех на свете)

— Это неправильно, — я продолжал молоть этот вздор. — Не говори, что ты собираешься умереть.

Слова звучали фальшиво.

Решив положиться на силу, я сделал шаг в сторону всё ещё размахивающей ножом Мисаки. Она отступила. Не обращая внимания на её дикие движения, я сделал выпад вперёд с вытянутой рукой. За момент до того, как я коснулся Мисаки, лезвие впилось мне в ладонь. Секундой позже потекла кровь. Снег впитал её.

Было больно, но боль была чудесна.

Мисаки заворожено смотрела на окровавленный нож. Я улыбнулся ей.

Похоже, что она тоже была готова улыбнуться.

Дул ветер, снежинки кружили вокруг нас.

***

Наконец, я понял. Я знал, что мне нужно делать: я не должен дать этой девушке умереть. Я спасу её.

Как? Найдутся ли силы у такого хикикомори, как я, на помощь другим людям? Разве такое возможно? Разве не должен я знать своё место? Ну?

Всё же, где–то должно было быть чудесное решение. Я верил в это. Должен быть способ всё наладить. Должен быть способ исполнить желания Мисаки и мои собственные мечты. Конечно, я уже знал ответ.

Я уничтожил бы её боль и сделал бы реальной для неё жизнь, где она счастлива и смеётся. Я дал бы ей энергии дожить до завтра и сил жить дальше. Способ — каким–то образом, я уже знал его.

Однажды она сказала мне:

«Если бы существовал такой ужасный Бог, мы могли бы жить без всяких забот. Если бы можно было всю ответственность за наши страдания свалить на Бога, у нас прибавилось бы спокойствия духа, не так ли?

Если бы я могла поверить в Бога, я бы могла стать счастливой. Ну и что, что он плохой, я всё равно могла бы стать счастливой. Беда в том, что… у меня плохое воображение, так что мне не так–то просто поверить в Бога. Неужели он не может сотворить для меня какое–нибудь зрелищное чудо, вроде тех, что происходят в Библии?»

Ей хотелось верить в Бога, но её Бог был негодяем. Он был главным зачинщиком всего зла. Она говорила, что если поверит в существование кого–то настолько злого, тогда она будет жить дальше. Если прямо перед ней произойдёт чудо, это докажет существование злодея. Она утверждала, что в таком случае сможет жить дальше. Я исполню твоё желание!

Способ был невероятно сложен, ужасен, и, скорее всего, потребует огромных жертв. Это, собственно, было то, чего я так желал. Пожертвовать собой ради спасения героини – это самый благородный поступок, который я могу совершить.

Ах, как я хотел похвастаться перед Ямазаки:

— Я живу, прямо сейчас, в эту секунду, сжигая свою жизнь самым поразительным образом. Я воистину чувствую себя живым, — хотелось с гордостью поднять голову и хвастаться перед ним.

Если смотреть со стороны, это была весьма драматичная ночь. Девушка, размахивающая ножом и я, пытающийся уберечь эту девушку от самоубийства. Это было трогательно. Учитывая это, слова должны так и струиться. В такой ситуации я мог бы сказать нечто яркое, выразительное.

Мисаки трясло. Меня, кажется, тоже. Напуганный, я попытался набраться смелости.

В моей голове промелькнули все двадцать два года моей жизни. Я осознал, что существовал только ради этой минуты, когда мне нужно сделать хоть что ни будь, нет — всё возможное, ради спасения этой девушки. Возможно, это цель всей моей жизни. Если нет, тогда в ней и не было смысла… Не было смысла жить до сих пор, и нет смысла жить дальше. В этот миг я понял всё. Я всё знал, всё было связано.

Я помогу Мисаки, которую сейчас трясёт от ужаса. Отдам свою жизнь, чтобы спасти её. Должно быть, именно этого я желал всё это время. Развилки привели именно к этой концовке[52]. Всё что осталось, это мой диалог, и сцена придёт в движение. Поэтому я выдержу и дойду до конца. У Мисаки появится причина жить. Это будет хорошая концовка.

Было страшно. Пожалуйста, помогите мне…

И всё–таки, набравшись смелости, я обнял дрожащую девушку:

— Ты не виновата, Мисаки.

Я изо всех сил прижал её к себе и прошептал на ухо:

— Совсем не виновата, Мисаки. Ни капельки.

Худая и хрупкая, она прильнула ко мне, дрожа. Тьма окружала нас двоих.

Этой ночью дул сильный ветер. Медленно падал снег. Атмосфера неподвижности всё усиливалась. Почему мы такие печальные? Почему такие одинокие? Ты знаешь причину? Ох, я понял. Это потому, что мы готовы расстаться, сказать друг другу прощай. Поэтому мы дрожим. Мы всегда одни, всегда одиноки. Так было во все времена, это естественно. У всех так, поэтому, хватит ненавидеть себя. Не презирай себя. Есть другие вещи, которые заслуживают твоей ненависти. Тебе нужно знать об этом.

— Верно, существуют плохие люди. Именно эти люди ранят тебя, Мисаки.

Не нужно печалиться. Совсем не нужно. Зачем огорчаться? Если тебе всё время приходится мириться с болью, одиночеством и страданиями, то это не логично. Даже странно, не так ли? Абсурд. Вот почему за всем этим должен кто–то стоять. Злодей, вынуждающий тебя страдать.

Поэтому…

Поэтому, в этом мире существуют заговоры.

Однако, с девяносто девяти процентной вероятностью, правдоподобные истории о заговорах, которые вы слышите от других людей, являются обычными заблуждениями или даже намеренной ложью. Если вы зайдёте в книжный магазин, вы увидите книги с названиями вроде «Великий еврейский заговор разрушает японскую экономику!» или «Суперзаговор: ЦРУ скрывает секретный договор с инопланетянами!», являющиеся обыкновенными выдумками.

Но всё же…

Всё же…

Крохотный процент людей становятся жертвами настоящего заговора. Существует человек, который стал свидетелем заговора, который действует и сейчас в строжайшей тайне.

Кто же этот человек?

Это я.

Как звать этого врага? Я знал имя. Я знал его долгое время, название злой организации, мучившей нас, ужасного Бога, так искренне желаемого Мисаки. Его имя…

N.H.K.

Верно! Теперь я вспомнил всё: имя моего врага, свою миссию, причину своего существования, причину, по которой я жил до сих пор, и причину, по которой я каждый свой день проводил пресно и пусто. Да, вся моя жизнь была только ради твоего спасения. Должно быть, это так. Это всё правда, так что слушай меня!

Всё ещё обнимая Мисаки, чтобы она не смогла вырваться, я объяснил вкратце:

— Слушай, Мисаки. В нашем мире существует злая организация. Она называется N.H.K. N.H.K — гигантская структура, охватывающая весь мир. Это злое секретное общество, причинившее нам столько боли. Это всё из–за N.H.K. Поэтому, если рядом с тобой случается нечто плохое, это происки N.H.K. Всё по вине N.H.K.!

— Вообще, само название N.H.K. — условность. Настоящее имя ничего не значит. Если тебе не нравится «N.H.K.», можешь назвать по–своему. Хочешь, назови хоть сатаной. Или злым Богом. Всё это одно и то же.

— Правда. Имена совсем ничего не значат. Это просто набор звуков. Условный враг, мучающий тебя: вот настоящая суть N.H.K. Например, возьмём эту старшеклассницу из литературного клуба. Для неё это может расшифровываться, как «Nihon Hiyowa Kyokai»[53] , потому как её собственная слабость постоянно одолевала её. Она слаба как духом, так и рассудком.

Прошу, хватит пытаться резать себе вены. Прошу, будь счастлива.

Я продолжал:

— В твоём случае, Мисаки, N.H.K. означает «Nihon Hikan Kyokai»[54]. Потому что из–за неудач, преследовавших тебя с рождения, ты всё видишь в чёрном цвете. Прошу, простите меня за то, что живу. Не презирайте меня. Тебя всегда одолевали такие пораженческие мысли.

Так, теперь моя N.H.K. …

— На самом деле, именно N.H.K. сделала из меня хикикомори, так же, как заставила тебя страдать, Мисаки. Вот истина. Я познал её путём специальных техник. Я боролся с ними. Боролся долгое время, но теперь это бесполезно. Они наконец настигли свою жертву, меня, и скоро убьют. Но ты, Мисаки, будешь в порядке. Ты должна продолжать жить полной жизнью.

Выслушивая этот бред, Мисаки выглядела всё более напуганной.

Я отпустил её и сделал шаг назад. Сейчас я покажу ей чудо, великое чудо, в доказательство существования N.H.K. Явлю свою истинную сущность — сущность борца, воюющего с N.H.K. Я одержу победу ради неё.

Если это сделать, Мисаки, возможно, поверит во всё это. Она продолжит жить и улыбаться. И, возможно, даже прекратит ненавидеть себя и излечится от пессимизма.

Вот ответ. Я дам ей вечную любовь. Ты боялась. Боялась, что тебя станут ненавидеть. Боялась, что чувства других могут перемениться по отношению к тебе. Но с тобой всё будет отлично. Мои чувства не изменятся. Я люблю тебя, и это чувство не изменится никогда.

И причина этому…?

— Ох! Я не могу больше! Это психическая атака N.H.K.! — кричал я, катаясь по снегу.

— Я похож на сумасшедшего? Если да, это тоже из–за N.H.K. Меня скоро убьют! Убьёт N.H.K.! Но я успею нанести им ответный удар! Просто смотри! — я поднялся и побежал к обрыву.

Поначалу, медленно.

— Прощай, Мисаки! Я не управляю своими ногами. N.H.K. сейчас расправится со мной. Но в момент свой смерти я хочу нанести свой удар. Я уничтожу их!

Я разгонялся всё быстрее.

— Правильно! Для победы над N.H.K. я должен пожертвовать своей собственной жизнью, использовав свою спец–атаку. Поэтому я должен уйти, но я защищу тебя!

Теперь я бежал со всех ног.

Я должен со всех сил вбежать в ночное небо. Обрыв был уже близок. Ах, я прыгну. Я нырну. Использую спец–атаку.

Из–за моей невероятно идиотской кончины Мисаки будет вынуждена поверить в существование злой организации. Но в моей спец–атаке она может увидеть её конец. Возможно, это и принесёт ей счастье.

И, несмотря ни на что, Мисаки не нужно будет чувствовать себя виноватой.

Это всё, чего я хотел. Я всё равно собирался умереть.

***

Я исполню цель своей жизни и спасу Мисаки. Идеальный способ разом убить двух зайцев. Именно я был тем, кто планировал умереть. Я всегда, всегда планировал умереть.

Ведь я даже пытался насмерть заморить себя голодом. Как оказалось, это невозможно. Такие слабовольные люди, как я, не могут вынести голодовки: моим пределом были четыре дня. После этого я вынужден был зарабатывать на жизнь. Это был первый и последний раз, когда мне пришлось трудиться. Я всегда искал способ умереть.

Ведь я гораздо безумнее тебя. Всё указывает на то, что эмоционально я ненормален. Если бы был нормален, то не смог бы сделать что–то вроде этого, так? Мисаки, даже если ты смотришь на меня свысока, прими мою любовь, или что бы это ни было. Скоро я умру, но ты, Мисаки, должна жить дальше. Я одержу победу над N.H.K. и разделаюсь со злобной организацией. Прошу, поверь в это. Если поверишь, сможешь остаться в живых. Мисаки, ты можешь продолжить жить.

Посмотри на мою спец–атаку и запомни её навеки. Взгляни, ты видишь это? Видишь Бомбу Революцинера, ярко сияющую в моей правой руке? Это та самая бомба, которой Ямазаки так и не решился воспользоваться, легендарная бомба, истребляющая злодеев. Её мощности мало, слишком мало, чтобы подорвать N.H.K. Но этого более чем достаточно, чтобы разорвать такое крошечное, жалкое и бесполезное существо как я. Ведь если я умру, моя N.H.K. умрёт вместе со мной. Потому, что N.H.K. это Бог, а Бог во всём. С моей смертью мой мир исчезнет, а с ним и N.H.K. Вот поэтому я должен сейчас же использовать мою спец атаку знаменитой Бомбой Революционера.

Я собирался умереть. Я собирался нырнуть со скалы вниз. Позади меня Мисаки кричала что–то, но звук её голоса уже не мог достичь меня. Никто теперь меня не остановит.

Восхитительно! Я летел как ветер. Ах, как мне хорошо. Изо всех сил бежав по скале, во тьме, я чувствовал воодушевление.

Ещё я был напуган. Я не хотел умирать.

Для меня нет причин жить. Я не хотел жить.

Вскоре я умру. Всего несколько метров отделяют меня от обрыва. Пара мгновений, ещё один удар сердца, и я влечу в распахнутое настежь небо.

Ещё несколько секунд, и я, со всех сил махнув руками и насколько можно вытянув ноги, нырну. Впервые я смогу на самом деле вырваться, оставить свою однокомнатную квартирку на шесть татами и лететь всё выше и выше в раскрытое небо. Я прыгну и взлечу.

Ах, ещё немного. Скоро я полечу.

Я прыгну в Японское море, как если бы прыгал в длину. Я прыгну…

Я прыгаю…

Я прыгнул.

Я прыгнул!

Мои ноги оторвались от земли. Я парил в воздухе, но через секунду моё тело начнёт своё падение.

Я упаду и разобьюсь о Японское море.

Близится концовка — в точности, как в эротической игре Ямазаки, я использую свою спец–атаку против N.H.K. Защищая героиню, прорываясь вперёд, к финальной битве. Я желал именно этого игрового сюжета, и сейчас умру именно так, как хотел. Это идеальный хеппи–энд.

Скоро я буду спасён…

***

Потом случилось это. Неожиданно мне в голову пришла беспокойная мысль. Концовка этой игры — как ни пытался, я не мог вспомнить её. Главный герой победил злую организацию? И была ли там концовка вообще?

— Здесь невозможно победить, — заметил кто–то.

Это может быть сон. Может, я уже потерял сознание какое–то время назад. Но пока что я погружался в небытие, и чернильно–чёрное Японское море с ярким, усыпанным звёздами небом, распахнулись перед моим взором.

И тогда я увидел их. Они насмехались надо мной.

Я скоро начну падать. Я умру. Вот что будет.

— Вспомни, — сказали они.

На этом утёсе было совершено слишком много самоубийств, и строительство защитной ограды уже завершено. Бомба Революционера исчезла без следа.

— Так вот вы как!? Трусы! — вскричал я.

Никто не ответил мне.