Когда я сфокусировал взгляд на первой странице нот, мелодия показалась мне похожей на порхающих мотыльков.

Контрмелодия кружит вокруг пылающих внутренних голосов главной темы, затем бросается в пламя, сгорая. Из танцующего в воздухе пепла рождаются новые мотыльки. Вот такое вот произведение.

Соната в ля-бемоль мажор, с пометкой "opus postuhmus", которая означает, что работа опубликована посмертно. И раз уж этой сонате не было даровано имя, я по привычке употребляю «Мотыльки».

С самого начала как я стал пронырой в индустрии классической музыки, меня несколько раз озадачивали вопросами, один из которых звучит так: «Почему у классических произведений нет названий? Разве это не добавляет сложностей, когда имеешь с ними дело?» Я поверхностно затронул эту тему во время интервью для журнала, состоявшегося после выхода альбома, где я был автором, правда, всего лишь одной песни.

– Господин Нао, это ведь вы дали название альбому – «Моль-мажор»?

– Да, это так. Тогда никто не мог придумать название альбому, поэтому менеджер сказал: «Эй, Нао, назови свою любимую песню!» На что я ответил: «31 соната Бетховена в ля-бемоль мажор». Но он расслышал только последние слова: «Моль-мажор»…

Репортер разразился смехом. Затем он озвучил тот самый вопрос…

– Всё-таки, почему классические произведения в заголовке имеют номер и тональность вместо названий, которые воспринять куда легче?

Меня спрашивали об этом прежде, поэтому я уже имел подготовленный ответ.

– Что ж… Вот вам аналогия. Любители военного дела обычно называют истребители по их засекреченным именам, не так ли? Они говорят, например, «Ф-14» вместо «Томкэт»*, и ссылаются на «SR-71», очень редко называя его «Дроздом»*. То же самое для ценителей классики. Когда называешь опус по его номеру, звучит круче и более узнаваемо, не так ли?

– Понятно!

Разумеется, я просто валял дурака.

Впервые с «Мотыльками» я столкнулся на двадцать четвертый день рождения.

День до него – последний день моего 23-летия – совпал с окончанием американского турне Мафую и её возвращением в Японию. Закончив все дела, я спозаранку поехал в аэропорт Нарита.

Не уверен, по вине ли весенних праздников, но в десять утра, когда я подъехал, аэропорт полнился туристами, причем многие путешествовали целыми семьями. Как результат, аэропорт оказался практически забит. Я тут же приметил сверкающие каштановые волосы Мафую, как только она миновала терминал в зоне прилета. Девушка увидела меня прежде, чем я сумел даже помахать рукой, и немедленно побежала ко мне .

Последний раз мы встречались во время празднования Нового года. Минуло три месяца, и такое чувство, будто она стала еще красивее.

Эбисава Мафую теперь всемирно известная «пианистка с ртутными пальцами». Кто придумал ей такое странное прозвище? Жаль признавать, но это был мой отец, Хикава Тэцуро. И так как это прозвище подходит к манере её игры, «холодно-красивой» внешности, а также к критичной позиции по отношению к СМИ, оно прижилось и даже пересекло океан.

Хотя мы уже повзрослели, для меня Мафую всё та же обычная девочка, которая может зареветь или рассердиться по малейшему поводу. Когда она подошла ко мне нетвердой походкой, я лишь укрепился в своём мнении. Три месяца мы не виделись. Думаю, не будет странным заключить её в по-настоящему крепкие объятия, верно? Но эту ничтожную мысль тут же вытеснила моя рациональность, когда я предположил, что подумают о нас окружающие.

– С возвращением.

Лишь только я замолк, Мафую остановилась в двух метрах передо мной. По неясной причине она с опаской оглядывала зал прибытия позади меня.

– Ч-что-то не так?

Она прочитала мои мысли и узнала, что я хочу обняться?

– За нами никто не следит, верно? И нас не поведут опять в какое-нибудь странное место, да?

– Нет! С чего бы это?

– Таковы мои воспоминания об аэропорте Нарита...

Когда она, опустив голову, пробормотала это, я вспомнил те случаи.

Мафую летала по всему свету во время своих турне, и вот уже в третий раз я встречал её в аэропорту. Первый был, когда мы учились на первом году старшей школы, второй раз – зимой; и в обоих случаях за нами гонялась охрана. Не выпало и шанса поговорить. Да, то были непростые деньки...

И вот в третий раз – сегодня – Мафую сама попросила забрать её из аэропорта. Такое случилось впервые, и это значит, Эбичири здесь не будет. Поэтому всю ночь я разгребал дела, чтобы утром ничего не мешало выехать за ней.

– Эм-м… это были мимолетные порывы юности … – Я криво усмехнулся. – Но сегодня можешь не волноваться. Я приехал специально за тобой!

Мафую решительно кивнула и вплотную подошла ко мне.

– Я дома...

Слабый голосок Мафую почти потонул в звуках от колесиков багажа. Что не так? Она выглядит не очень-то счастливой.

Но и сердитой она тоже не выглядит, значит, просто устала от путешествия? Она пересекла целое полушарие, а еще стоит учесть разницу во времени. В этот час у неё по распорядку сон.

– Куда направимся?

Я взял багаж Мафую и неуверенно зашагал.

– Я на колесах, подбросить тебя до дома? Ты, должно быть, смертельно устала. Не слишком хорошо выглядишь.

– Подбросить до дома?

Мафую метнулась вперед и обернулась. Похоже, я вывел её из себя.

– Я недаром запланировала вернуться именно сейчас, так почему я должна ехать домой?

– П-прости, ты собралась в какое-то определенное место?

Мафую энергично замотала головой.

– Ничего определенного, но точно не домой. Куда-нибудь в другое место.

– Эм-м… как тебя понимать?

– Это значит, неважно куда, главное быть вместе с тобой, Наоми!

У меня, должно быть, сейчас невероятно глупое выражение лица. Мафую покраснела, приподняв брови.

– Я-ясно … М-м-м, я понял. Прости.

Я осторожно сократил между нами дистанцию и бережно взял её за руку. Она ответила крепим пожатием.

Мы ступили на эскалатор, и, под несмолкающую череду объявлений о посадке, я мягко озвучил вопрос:

– Тогда… что, если ко мне домой?

Мафую кивнула. Глянув на неё искоса, я подумал, что она двумя руками за.

Мы валились с ног от усталости, когда добрались до моего жилища, так что, наспех приняв душ, мешками рухнули на мою кровать.

Мы еще раз помылись в душе, как проснулись. Часы показывали десять вечера, когда я принялся готовить ужин. Что касается Мафую, она с усталым видом вышла из ванной, обмотав влажные волосы полотенцем. Хотя наш вид деятельности не совсем тот, который можно назвать нормальным, всё равно проспать с утра до вечера это слишком. Есть над чем подумать.

Пока я возился с рыбой на кухне, Мафую уселась на кровать и принялась шарить взглядом по комнате. По некой причине на её лице застыла досада.

– Извини, моя квартирка тесновата…

Мафую уже бывала у меня несколько раз, но я всё равно извинился. Однако она замотала головой.

– Я не поэтому. Твоя комната слишком чистая. Мне даже нечем помочь.

– Правда? Мне казалось, тут местами просто свалка.

Гитары и басухи, висевшие в ряд, а также электронное фортепиано и синтезатор на двухуровневной стойке практически полностью закрыли собой одну из стен. Недавно я оцифровал свою музыку, так что дисков осталось мало. Но нет времени конвертировать в электронный формат книги, поэтому полки забиты под завязку.

– Наоми, почему ты такой чистюля, хотя и сын сам знаешь кого?

Мафую очень хорошо знакома с деструктивной ленью Тэцуро. Тем не менее, внутри меня возникло сложноописуемое чувство, когда я услышал её вопрос. Нельзя было выразиться как-то иначе?

– Ну, ребёнок растет с оглядкой на родителей. Но бывают и такие, как я, что называется, «пример наоборот».

– По крайней мере, позволь мне помочь со стиркой! – встала Мафую.

– Но я уже закончил с этим, пока ты была в душе.

– Зачем ты всё постирал?

Почему она так сердится?

Мафую надулась и снова села на кровать.

Она всё еще хмурилась, пока мы ужинали: жевала молча, лишь изредка кидая на меня недолгие взгляды.

– Эм-м… прости, невкусно вышло?

– Я пробовала множество блюд в различных отелях и ресторанах Америки, но твой суп мисо, Наоми, всё равно самый лучший.

Что ж ты тогда такая нахохленная?..

– Хотелось бы каждый день есть приготовленную тобой пищу …

– Не-е, это невозможно. У меня не получится отправлять посылки в Америку каждый день!

– Со следующего месяца я собираюсь осесть в Японии. Постоянно давать турне слишком утомительно.

Вот так сюрприз. Я чуть не уронил тарелку на пол.

– Э? Осесть в Японии… Значит… будешь жить здесь?

– Разве это плохо?..

– О чем ты?! Разумеется, это замечательно! Я в восторге! – Я вытянулся вперед от возбуждения. До этого Мафую задерживалась в Японии, самое долгое, на месяц, и при этом мы не могли видеться каждый день.

– И в общем… поэтому… я смогу есть твою готовку… каждый день, – произнесла Мафую, смущенно на меня взглянув.

– Но приезжать ко мне каждый день… не слишком ли хлопотно? Ты живешь довольно далеко от меня…

Я получил пинок по ноге под столом. А? За что? Она хочет, чтобы я возил ей домой еду каждый день?

– Забудь! Дурак. Считай, что я ничего не говорила.

С этими словами Мафую отправила полную ложку сашими в рот.

После ужина Мафую изъявила желание помыть тарелки. Я остановил её немедленно.

– Почему нет? – возмутилась Мафую. – Тоже собираешься нудеть, что пианист не должен рисковать пальцами?

– Но это так!

– Ты ведешь всё хозяйство, а я ничем не помогаю. Меня это не устраивает!!

– Но я не против, если ты ничего не будешь делать по дому.

– А я – да!

Не бей по столу! Чего, черт возьми, ты добиваешься?

Мафую, закинув ноги на кровать, прижала их к груди и отвернулась к стенке – похоже, она не на шутку вышла из себя. Поэтому, отмывая посуду, я осторожно поинтересовался:

– В общем, я… Я купил новое электрофортепиано. Не хочешь испробовать?

Мафую, всё еще одержимая гневом, куталась в одеяло, но в конце концов слезла с кровати и села рядом с инструментом. Щелкнул переключатель. Как только Мафую положила свои «ртутные пальцы» на клавиши, моя рука сама опустила тарелку и закрыла кран.

Одной из непревзойденных умений Мафую является бережный способ нажимать клавиши, описанный как «слабейший звук, словно ночной туман». Жалко, что электрофортепиано не может воспринять такую игру и воспроизвести соответствующие звуки. Тем не менее, приторно-сладкая ми-мажорная мелодия напоминала сироп: нечто невероятно приятное для уха.

«Салют любви» Эдварда Элгара – теплое, сердечное фортепианное сочинение, преподнесённое Кэролин Элис, женщине, впоследствии ставшей его женой. Композиция длится менее трех минут, так что я приостановил мытье посуды и прослушал исполнение до конца.

– Я впервые услышал, как ты играешь Элгара! Тебе он так нравится?

– Не-а. – Мафую, обращенная к клавишам, мотнула головой. – Мне не нравится ничего, кроме его концерта для виолончели в ми минор.

Вот теперь это действительно внятный ответ о её любимом и нелюбимом! Но тогда зачем играть эту композицию?

– Ты так ничего и не понял, но ладно… Что бы ты хотел послушать?

– Э? Ну…

Я не был уверен, сердится ли она до сих пор. Переживая об этом, я быстренько сполоснул тарелки и вернулся поближе к Мафую.

– Так много разного мне хотелось бы услышать в твоем исполнении… я и впрямь могу выбрать? Но уже так поздно…

– Я переночую здесь.

– А? – Переливающиеся звуки «Салюта любви» были напрочь снесены моим восклицанием. – А, эм… ну… эм, я хотел сказать… я совсем не против, но всё ли будет нормально? А твой отец? Он должен был вернуться обратно в Японию, разве нет? И раз уж ты всё равно останешься здесь надолго, не обязательно стараться успеть всё за сегодня…

– Папа всё еще в Америке… хотя уже должен быть на пути в аэропорт Далласа.

– Что за… фигня?

– Ну, просто… если бы я вернулась в Японию с папой, то не смогла бы безмятежно коротать с тобой время. Поэтому я тайком сбежала и вернулась на день раньше… И я надеялась, что смогу увидеть тебя, пока мы одного возраста…

Услышав от Мафую это объяснение, я присел на маленькую банкетку* рядом с ней и прижался к её спине. Я прятал от неё лицо – уж слишком было неловко. Ясно, так вот почему её багаж оказался мал.

– Кажется, папа хотел с тобой кое-что обсудить по возвращении в Японию. Но, так как это редкий шанс – побыть наедине в твой день рождения, я не хотела видеть рядом с нами его.

– У Эбичири ко мне дело?

Что же это может быть? Наверняка имеет отношение к Мафую, верно? Каждый раз, когда Эбичири меня ищет, его внешность и манеры «всемирно известного дирижера» преображаются под стать глупому отцу со скверным характером, который слишком сильно печется над своей дочерью. Исходя из этого, я очень надеюсь, что он ждет нашей встречи, чтобы обсудить какой-нибудь пустяк вроде оборудования или выступлений.

Тем временем стрелки настенных часов незаметно наложились друг на друга, указывая вверх. Четвертое апреля наконец наступило.

– С днем рождения, Наоми!

– Угу, спасибо.

– Я подготовила особый подарок для тебя. Купила в Манчестере, когда Симфонический оркестр Би-Би-Си пригласил меня в Англию.

Тряпичный мешочек, который она мне передала, был полон мини-пластинок и кассет. Обложки гласили, что это записи живых выступлений артистов родом из Манчестра, сделанные до того, как те стали всемирно известными. Среди них были Oasis, The Stone Roses и прочие. Никогда не думал, что стану обладателем подобной редкости.

– Ты не очень-то любишь музыку Манчестера, не так ли?

– М-м-м… ты хорошо меня знаешь.

Так называемая «музыка Манчестера» – это группы жанра брит-поп. Сам не знаю почему, но я не очень жалую коллективы подобных направлений.

– Может, ты полюбишь их после прослушивания этих записей. Или наоборот – разлюбишь еще больше.

– А ты?

Я повернул голову; мы сидели практически вплотную. Она нахмурилась, задумавшись над ответом.

– Не могу определенно сказать, нравится или нет, но… после прослушивания у меня появилось желание поделиться ими с тобой, Наоми.

– Я очень люблю такие подарки…

И это правда. Причина, по которой существует музыка, кроется в том, что она может очаровывать сердца, унося их в неведомые дали; будет ли это оазис или пустыня, полная шипов и булыжников, – мы сможем узнать это, лишь когда окажемся там.

– Это еще не всё… Я сыграю любую композицию, какую хочешь.

Прямо как в то самое Рождество – Мафую и я одновременно вспомнили об одном и том же. Мы улыбнулись, и наши лица соприкоснулись.

– Ну, так как уже поздно… – Я глянул на часы. Скучно слушать лишь тихие мелодии наподобие «Салюта любви». Я надеюсь, она сможет дать волю эмоциям.

Я соединил электропианино с микшером и подключил две пары наушников. Провода и теплые электрические сигналы связали меня с Мафую.

– И каким же будет твой первый запрос? – пробормотала Мафую.

– Я еще не успел подумать. Всё равно время еще есть…

Я направился к кровати, которая располагалась недалеко от фортепиано, и погрузился в раздумья.

– Ничего, если это будет долгая композиция?

– Если ты хочешь услышать «Кольцо нибелунга» Вагнера, реаранжированное для фортепиано, я сыграю его.

Нет! Ты хоть представляешь, сколько времени это займет?*

– Но зато мы проведем это время вместе!

Втайне я порадовался, что Мафую сидела ко мне спиной. Я стал настолько счастливым в этот момент, что на моём лице, наверное, появилось просто отвратительное выражение.

– Эм… Ну… Тогда как насчет сто шестого сочинения Бетховена?

Её каштановые волосы слабо качнулись. Высоко подняв руки, она с силой опустила тонкие пальцы на клавиши. Первая тема, напоминающая величественные фанфары, заиграла в наушниках.

Соната для фортепиано № 29 си-бемоль мажор.

Во времена Бетховена клавишные инструменты неустанно совершенствовались. Диапазон фортепиано становился больше при неизменном тембре. Только-только какой-нибудь мастер заканчивал изготовление фортепиано новой конструкции, а у Бетховена уже была наготове соната, которая использовала все возможности передового инструмента. А 29-я соната даже превосходила возможности инструментов и умения музыкантов того времени.

Неведомым даже для себя образом Бетховен сочинил пьесу, исполнить которую могло лишь будущее поколение пианистов, и назвал её «Большая соната для Хаммерклавира», что по-немецки означает фортепиано.

Мне тоже нравится этот термин, потому что он четко отражает конструкцию инструмента – словосочетание переводится как «молоточки и клавиши».

Однако композиция зависит не только от инструмента – большое влияние оказывает и сам исполнитель. Пианист должен оставаться собранным на всем протяжении пятидесятиминутного концерта, а это непростое испытание даже для опытного музыканта.

Но Мафую играла сонату прямо на моих глазах – и всё благодаря полностью восстановившимся пальцам.

Я закрыл глаза и вслушался в адажио третьей части. Казалось, будто я вглядываюсь в дно родника.

Время, когда мы наедине с Мафую… У нас впереди еще множество подобных вечеров.

На следующий день мне позвонили. Сонно растирая глаза, я вытащил вибрирующую трубку из-под подушки. Чей это номер?

– Алло. Это Эбисава, – раздался чуть недовольный голос из динамика.

Спросонья я едва не спросил: «А который именно Эбисава?»

– Гм? А! Который…э-э-э Эбисава Чисато?

Не уверен, разбудил ли я своим воплем Мафую, которая спала рядом, но она что-то промычала и перевернулась на другой бок, кончиком носа уткнувшись в мою руку.

– Да. Сто лет не звонил, ты уж прости.

– Ой, да нет, ничего страшного. – Я вылез из-под одеяла и по привычке сел в сейдза.

– Я только что вернулся в Японию и сейчас в Токио. Мафую должна была прилететь на день раньше, но я не могу до неё дозвониться… М-м-м, вот я и подумал, может, ты знаешь, где она. Ну, вдруг. Извини, что позвонил так внезапно, но я хочу удостовериться, что с ней всё в порядке.

В его словах между строк читалось: «Я догадываюсь, что происходит, но лучше бы это оказалось неправдой!» – так что я понятия не имел, как ему ответить. Но в следующий миг Мафую открыла глаза. Полусонно меня обняв, она проворковала: «Наоми? Что случилось? Который час?» Судя по тому, что на другом конце Эбичири болезненно замычал, словно душили корову, её слова достигли его ушей. Мне захотелось выкинуть телефон в унитаз и поскорее смыть.

– Ну…эм-м… Мафую…Мафую-сан… сейчас у меня дома. Ага, со вчерашнего дня…

Хотя Эбичири души не чает в своей дочери и готов ради неё на всё, он всё же не выходит за рамки положенного – да уж, вот бедняга. В трубке раздавалось лишь горячее сопение, словно он говорил: «Понимаю, что вы с Мафую уже взрослые и можете сами о себе позаботиться, а я не вправе вам указывать, но у меня тоже есть чувства, и если ты попадешься мне на глаза, я с тебя шкуру спущу!» Это безмолвие было просто невыносимым.

– Сегодня выходной, но это не значит, что вам, молодые люди, можно спать до обеда!

В общем, он решил высказаться по иному поводу и пожурил нас за неправильный распорядок дня. Но как он узнал, что я только что проснулся? Только лишь по голосу?

– Мне всё равно, что ты идешь по скользкой дорожке вслед за Хикавой, но не утягивай за собой вниз Мафую.

– Слушаюсь… Извините.

В следующий миг телефон был вырван из моих рук.

– Папа? Это ты, папа? Не суй свой нос в чужие дела! Разве я не сказала, что взяла перерыв до понедельника?.. Ну и что?! Это касается только меня и Наоми!

О чем они говорят?.. Я укутался в одеяло и немного послушал их перебранку. Холодная поверхность мобильника снова коснулась моего уха, когда я почти провалился в сон.

– Папа говорит, что хочет с тобой встретиться.

– Эм, зачем?

Не для того, чтобы набить мне морду, надеюсь? Пока мои мысли беспорядочно метались, вновь раздался голос Эбичири:

– К делу. Хочу попросить тебя об одной услуге. Не против сегодня прогуляться? Дело непростое, поэтому я бы предпочел встретиться, если у тебя есть время.

Местом встречи Эбичири назначил музыкальный университет в Икэбукуро. Мафую, извинившись, сказала, что не желает видеться с отцом, и решила ехать домой. Если начистоту, это решение меня просто спасло. Выяснять отношения с её отцом при ней – последнее, чего я хотел. Более того, я не был уверен, что этот разговор имеет к ней отношение.

Мафую предстояли всевозможные репетиции, интервью, записи и концерты, поэтому собирались мы с неохотой, стараясь оттянуть нежеланное расставание. Так что на часах было уже четыре пополудни, когда я добрался наконец до университета.

– Простите, что опоздал!

Я впопыхах вломился в дверь преподавательской и был встречен добродушного вида старичком под шестьдесят и Эбичири, чья шевелюра в последнее время белеет всё быстрее. Они что-то увлеченно обсуждали, сидя за заваленным документами и нотами столом. Они посмотрели сначала на меня, потом на часы, и лишь затем до них дошло, что стрелки показывают много позже назначенного времени.

– Я не спешу, но перед профессором стоило бы извиниться. Он любезно предоставил место для беседы, а ты заставил его ждать.

– Приношу глубочайшие извинения, – попросил я прощения у человека в свитере поверх белой рубашки, низко опустив голову.

– Пустяки, пустяки. Давайте познакомимся. Моя фамилия – Катасэ. А вы сын Хикавы, верно? Бог мой, вы весь в отца.

– Э-эм, во-от как?

Я слышал подобное уже тысячу раз, подавшись по стопам Тэцуро в музыкальную индустрию, но сейчас мне почему-то стало не по себе.

– Это профессор Катасэ, он преподает историю французской музыки. Можно сказать он… гм, мой сэмпай.

– Эм-м… так вы ученик Коконоэ Хирофуми?..

– Да, верно. Мы с Эбисавой изучали теорию музыки у Коконоэ-сэнсэя, – подтвердил профессор Катасэ.

Коконоэ Хирофуми был признанным японским композитором и дирижером. Расцвет его деятельности пришелся на период сразу после Второй Мировой. Он много сочинял для фильмов, и о нем тепло отзывались даже за пределами Японии. Говорят, он был очень энергичным человеком и даже вышел дирижировать за день до своей смерти. Немалое внимание он также уделил обучению следующего поколения музыкантов. Многие его ученики стали хорошо известными в Японии исполнителями. Одним из наиболее успешных был Эбичири (а самым провальным… боюсь, что Тэцуро).

– Услуга, о которой я упомянул по телефону, связана с профессором Коконоэ, – сказал Эбичири, знаком пригласив сесть.

– И… вы хотите, чтобы я написал рецензию?

Если честно, я не слишком знаком с творчеством этого композитора.

– Нет, вовсе нет. Я надеялся, что ты проведешь исследование.

Эбичири положил передо мной стопку рукописных нот. На старой, пожелтевшей бумаге был очень аккуратно заполнен нотный стан. В заголовке значилось лишь «Sonate pour deux». Так как ноты имели и скрипичный, и басовый ключ, скорее всего оно было написано для фортепиано или другого клавишного инструмента. Еще была пометка 'tendrement'. Мои познания французского были никудышными, но кое-какие музыкальные термины я понимал – это слово означало «ласково». А указателя темпа я не нашел.

На первый лист была прикреплена записка с пометкой «OPUS POSTHUMUS» (посмертное сочинение). Она была написана недавно, так что её наверняка оставил человек, который нашел ноты.

– Гм, это и есть сочинение Коконоэ Хирофуми?..

– Так заметно? – спросил Эбичири.

– Нет, я не могу сходу определить автора лишь по нотам… – Я пока еще зеленый новичок в этой области. – Просто по разговору предположил, что это может быть его работой.

– Я тоже думаю, что это сочинение принадлежит Коконоэ-сэнсэю, но доказательств нет, – сказал профессор Катасэ.

– В общем, мы хотим узнать, кто настоящий автор, – произнес Эбичири.

Заметив моё замешательство, он решил рассказать обо всём по порядку с самого начала.

Если вкратце, профессор Катасэ помогает с материалом для съемок обширного документального фильма, составляя полный каталог сочинений Коконоэ Хирофуми. На эти ноты он наткнулся в университетском кабинете композитора. Работу посчитали посмертной, так как её нашли только после кончины автора, но когда именно она была написана, неизвестно. Чтобы разобраться во всем, профессор попросил помощи у Эбичири.

– Но это ведь просто черновик, вам не кажется? Мелодия, конечно, довольно изящная, но в фуге лишь два голоса. А басовый нотоносец практически пустой.

– Твоё подозрение, что это незавершенная работа, обосновано, но Коконоэ-сэнсэй был педантичным человеком. Трудно представить, что он не закончил произведение.

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу сказать, что он очень щепетильно относился к своим работам!

Профессор Катасэ продолжил с того места, где остановился Эбичири:

– В молодости, работая над саундтреком к фильму, он пришел в ярость, когда киностудия без спроса взяла и назвала его сочинение «Прибрежной симфонией»!

Кстати да, я слышал, что Коконоэ Хирофуми был эксцентричным человеком, который очень легко выходил из себя и даже без видимого повода кусался с продюсерами. Также ходили слухи, что он родился в знатной семье с древней родословной, но рассорился с семьей, когда обвенчался с француженкой. И они после этого практически не общались.

– Вот почему… он бы не стал давать название незаконченному произведению. Даже больше, Коконоэ-сэнсэй непременно уничтожал незаконченные черновики. Возможно, не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их «неполноценность»…

– Ясно. Гм-м, а… – Я сместил внимание на ноты. – Вы уже играли это произведение?

Эбичири и профессор Катасэ кивнули.

– Да, играли, но можем назвать сонату не иначе как незавершенной работой…

– Разве это не противоречит вашим же словам?..

– По заголовку мы предположили… – начал профессор Катасэ, указав на слова «Sonate pour deux». – Что, если соната представляет из себя дуэт? Возможно, есть еще один набор нот.

Название грубо можно перевести как «Соната для двоих», вроде бы. Никаких явных указаний, для какого инструмента написана соната, не было, но судя по виду партитуры, задумывалась она для чего-то клавишного. То есть, она написана для двух фортепиано? Я никак не мог выбросить этот вопрос из головы и неосознанно барабанил пальцами по листку с нотами.

– Здесь… даже нет партии для левой руки.

– Сперва я тоже так подумал… – Эбичири вытянул руку и перелистнул несколько страниц. – Но вот здесь множество фраз, которые играются обеими руками, так что это не так.

Вижу, продолжительные трели и восходящие арпеджио – такие фразы одной рукой не сыграть.

– А еще… вот, взгляни вот на это слово, – указал профессор Катасэ на нижний правый угол последней страницы.

Там значилось: «ensemble».

Ансамбль. Термин, которым обозначают маленький коллектив. Еще один довод в пользу того, что эта соната написана для более чем одного инструмента. С другой стороны, на нотах нигде не указано количество, так что утверждать об этом с уверенностью нельзя.

Пока что объяснения меня не слишком удовлетворяли. Да плюс к этому, зачем писать «ансамбль» на последней странице?

– Это определенно почерк Коконоэ-сэнсэя, но я не уверен, его ли руке принадлежит сама композиция. Он мог просто переписать чьи-то ноты…

Профессор Катасэ после этих слов снял и протер свои очки.

– Эм-м…

Я почесал голову. Всё слишком туманно.

– Могу я спросить… Почему вы решили обратиться ко мне? Я почти ничего не знаю об этом человеке и его музыке…

– Сын Коконоэ-сэнсэя вертится в тех же кругах, что и ты. Всё имущество композитора сейчас в его распоряжении. Однако же он весьма известный ненавистник классической музыки, поэтому нам тяжело найти с ним общий язык.

– Ага, понятно.

Ну, они правы. Шарлуа Тоору, сын Коконоэ Хирофуми, музыкальный продюсер. Я видел его несколько раз в офисе звукозаписывающей компании.

– Э-э, но ведь он большая шишка! Он просто не станет разговаривать с такой мелкой сошкой, как я…

– Сперва я хотел обратиться за помощью к твоему отцу, но не смог с ним связаться. Если мне не изменяет память, они знакомы друг с другом.

Кстати о нем. Не имею ни малейшего представления, чем сейчас занят Тэцуро. Я не смог даже дозвониться до него. Он лишь прислал сообщение: «Улетаю в Польшу на несколько дней взять интервью». И – пуф! – больше никаких вестей. Поди разбери, где его черти носят.

– К сожалению, время поджимает. Эбисава сказал, что сын Хикавы – надежный человек, и я подумал, что стоит с тобой связаться. – Профессор подался вперед. – Ну, так что думаешь? Сможешь помочь нам в этом исследовании? Я покрою все расходы. Очень хочется знать, оригинальная ли это работа и есть ли другие части.

Под натиском двух человек я скосил взгляд на ноты.

– Ну… почему вы так вцепились в это произведение? Документальный фильм же не про полное собрание его сочинений, так что какая разница, если каталог нот будет неполным?

– Все знают Коконоэ-сэнсэя как оркестрового композитора. Если это произведение окажется его работой, то оно станет единственной сонатой, которую он написал. Вдобавок… – Глаза Эбичири стали серьезными, и он пробормотал: – Эти ноты хранились в футляре с дирижерской палочкой, которую он всегда носил с собой. Так что это особенные ноты.

Эбичири предложил довезти меня до дома, но я сдержанно отказался:

– Мне нужно заглянуть в издательство, не хочу вас утруждать.

Это была отговорка – на деле я не хотел неудобного разговора в тесном салоне автомобиля. Мне удалось избежать главной напасти, но по пути к парковке я всё равно получил порцию нравоучений.

– Давай начистоту. Кем ты сейчас работаешь? Я слышал кое-что от Мафую, но ничего определенного…

– Э-э… ну… – Если честно, я и сам не знал. – Кем угодно... Я имел в виду, работаю во всех направлениях.

Заполняя налоговый отчет, я всерьез раздумывал, не указать ли своей профессией «Проныра музыкальной индустрии» – до того неопределенной казалось мне моя деятельность. Я часто пишу статьи для журналов и даже как-то раз был соавтором одной книги. Так как музыкальные критики редко сами являются композиторами или исполнителями, меня считали весьма полезной фигурой в среде поп-музыки. Ко мне часто обращались с просьбой написать песню (хотя ни одна из них хорошо не продавалась), и один раз я даже выступал продюсером. Бывает, что меня зовут в качестве бэк-вокалиста для записи альбома.

– Ну, думаю, я мастер на все руки… в некотором роде.

– Гм… Я благодарен, что ты согласился нам помочь, но с такой работой… Я сомневаюсь, что твой образ жизни можно назвать нормальным, ты так не думаешь?

– С тех пор как я начал писать статьи, вся моя жизнь стала ненормальной…

– Выслушай меня внимательно…

Эбичири опережал меня на полкорпуса, и его шаги гулко отдавались по всему коридору. Он заговорил очень жестко:

– Мафую – профессиональная пианистка. Это значит, что она должна соблюдать строгий режим, как олимпийские атлеты. Я не хочу, чтобы ты своим «совместным житьем» пустил её карьеру под откос!

– Я очень сожалею… Но она ведь не живет у меня. Мы пробыли вместе лишь один день…

Эбичири развернулся и вперил в меня свирепый взгляд. Так вышло, что мы остановились у главного входа, поэтому проходящие мимо студенты недоуменно на нас косились.

– Я говорю не только о том, что было вчера. Это также касается будущего!

– М-м-м… Э? Чего?

– Разве Мафую не сказала тебе, что сейчас собирается работать в Японии?

– А, говорила.

– Ну так вы, наверное, обсудили совместные планы, разве нет?

– Какие планы?..

На лице Эбичири отразилась целая гамма чувств от жалости до отчаяния.

– Вот уж действительно весь в отца! Какая знакомая картина… В молодые годы он очень досаждал женщинам, начиная с Мисако-сан…

Э? Минуточку, о чём вообще речь?

Но едва мы вышли к парковке, располагавшейся сразу за университетскими воротами, Эбичири сел в свою Тойота Краун, закрыл дверь и мигом укатил прочь.

Хотя блистательное домашнее турне Feketerigó было в самом разгаре, после моего звонка Кагуразака-сэмпай вынудила менеджера выкроить свободное время, чтобы мы могли встретиться. И вот, в ночь с восьмого на девятое апреля у нас состоялась тайная встреча в отеле «Токио Доум».

– Америка оказалась нам не по зубам! Это был полный провал!

Я уже давно не виделся с сэмпай. Она сверкнула зубами и чокнулась со мной стаканом разбавленного виски.

Feketerigó, которая состоит из дуэта Кагуразаки Кёко (вокал, гитара) и Айхары Чиаки (барабаны), блистательно дебютировала пять лет назад как инди группа в жанре хард-рок. Девушка-революционер и рок-музыкант, сэмпай тут же стала предметом всеобщего обсуждения. Её новая прическа в более зрелом стиле и степенные манеры добавляли ей обольстительности, придавая её облику вид человека властного. Что хуже, в ночном халате она выглядела чертовски сексуально.

– А не рано ли вы сунулись на американский рынок? Могли бы завоевать его чуть позже, сначала прочно заняв позиции в Японии.

Сэмпай щелкнула меня по носу, едва услышав мою чушь.

– Лучше раньше, чем позже. Теперь нам остается лишь попытаться вновь, но с другими песнями. Америке нет дела до того, хороший ты или плохой. Они помнят лишь победителей, а неудачников забывают напрочь – вот что мне нравится в этой стране. Поэтому я вновь отправлюсь за океан. Набрав сигарет и печенек, то автостопом, то автобусами буду пересекать просторы Соединенных Штатов – гнаться за американской мечтой!

В улыбке сэмпай не было ни грамма грусти.

Хоть я и упомянул о «блистательном домашнем турне», продажи альбомов Feketerigó в Америке совсем не впечатляли. Тем не менее, в сэмпай дух революционера не угасал ни на секунду – она бы ни за что не отказалась от завоевания всего мира, ограничившись только Японией.

– Однако же, если ты скучаешь, я могу пересмотреть последовательность и остаться в Японии.

– Ну да, я скучаю, если мы долго не видимся… но что ты имеешь в виду под «пересмотреть последовательность»?

– Я планировала сначала захватить мир, а потом зачать от тебя ребенка, но я могу поменять порядок!

Зажав в руке бокал вина, я спрыгнул с кровати и ретировался к двери.

– Ты пришел в отель к одинокой девушке под вечер, но только сейчас до тебя дошло, что это может значить, и ты сбегаешь? Какой же ты всё-таки милашка!

– Эм-м, сэмпай… хватит…

«Шутить», – чуть не сказал я, но вовремя спохватился. Избегая смотреть ей в глаза, я повернулся спиной, прижав бокал к груди.

Это была не шутка. «Революционер любви» никогда не лжет ни себе, ни всему остальному миру. Она ничуть не изменилась – расправив крылья, с легкостью преодолевает границы моего воображения, что много раз уже случалось прежде.

– Расслабься, товарищ Хикава. Я просто шучу.

Ах да, кое-что всё-таки изменилось – она больше не зовет меня «молодой человек». Не потому, что я стал взрослым, разумеется, а потому, что она наконец-то увидела во мне верного соратника.

– Товарищ Эбисава только что вернулась в Японию, верно? И я не хочу видеть её опечаленной!

Я повернулся к сэмпай и вновь приблизился к кровати.

«Я наложу на тебя лапы, как только получу на то одобрение товарища Эбисавы», – она хотела сказать? Думаю, безопаснее всего будет сесть как можно дальше от сэмпай.

– Ты держишь связь с Мафую? Я не думаю, что новости успели осветить это событие.

– Мало того, мы даже встречались в Хьюстоне.

– Э?

– Видишь ли, узы между нами не так просто разорвать! Наши концерты пришлись на один и тот же день, поэтому я позвала товарища Айхару, и мы тихонько проникли в отель, где остановилась товарищ Эбисава.

– Нельзя прокрадываться в отели! – Это преступление!

– И мы втроем проболтали до утра!

– Как же я вам завидую…

– Мы с товарищем Айхарой после безжалостной атаки заимели весьма ценные сведения! Так значит, ты наклоняешь голову вправо, когда целуешься?

– Че-чего? Вы пытали Мафую такими вопросами?

– Не-а. Я только что выудила эту информацию из тебя.

– Чего?!

– Ты прост, как две копейки! В таких вопросах шансы угадать 50 на 50, ты должен был догадаться!

– Как вообще можно об этом догадаться?! Кому придет такое в голову?

– А еще, согласно статистике, которую я составила из личного опыта, большинство людей предпочитают наклонять голову вправо!

Когда же я перестану попадаться на уловки сэмпай? И кстати:

– Сколько же поцелуев потребовалось, чтобы собрать статистику?

– Много, но ты единственный мужчина, которого я целовала.

– Не перевирай факты! Я никогда с тобой не целовался!

Сэмпай, заливаясь смехом, начала кататься по кровати.

– О, мы затронули эту тему, пока болтали, и товарищ Эбисава сразу же пришла в волнение! Мысль о том, что здесь, в Японии, ты и я были близки, не давала ей покоя. Она даже заикнулась о том, что вернется домой без отца, как только закончится турне. К чему бы это?

– Так это из-за тебя она торопилась вернуться…

Однако я был очень рад, что Мафую прилетела раньше, и что даже сам забрал её из аэропорта.

– Еще я слышала, она пока не собирается покидать Японию, да? Ясно, вот почему ты не смог отказать Эбисаве Чисато! Ты просто хочешь произвести на него хорошее впечатление.

Сэмпай вдруг вернулась к главной теме, а мне оставалось растерянно хлопать глазами. Ах да, я даже забыл, зачем вообще позвонил сэмпай.

– Да я, в общем-то, не для этого согласился ему помочь… К тому же, мы очень давно знакомы, зачем мне производить на него хорошее впечатление?

– Ты всё такой же недалекий! – подколола меня сэмпай, махнув рукой. – Ну, а теперь рассказывай обо всём поподробнее!

Мне показалось, что в словах сэмпай был какой-то скрытый намек, но куда уж мне поспеть за её ходом мыслей. Так что я начал объяснять все тонкости с делом о «Мотыльках», а также о сыне Коконоэ Хирофуми – Шарлуа Тоору.

– Сочинение, написанное отцом Тоору, значит… Понятно, то есть ты просишь меня подергать за нужные ниточки?

– Ага. Помню, были какие-то планы, что он станет продюсером Feketerigó, верно? Вот я подумал, может, у тебя еще остались с ним контакты…

– Планы, что Тоору будет нашим продюсером, рухнули сразу же после серьезной ссоры…

– Э-э… серьезной ссоры?

– При самой первой встрече Тоору сказал, что хочет добавить к нам в группу бас и клавиши – новоиспеченных выпускниц школы идолов… Я не думаю, что он вообще слушал до этого наши песни. В общем, он планировал превратить группу в очередную штамповку для выкачивания денег. Ну, я во всех подробностях расписала, насколько эта идея глупая, и он в конце концов вышел из себя…

Ну еще бы! Кой черт тебя дернул перечить воротиле музыкального бизнеса, который почти на двадцать лет старше? Значит… я принял желаемое за действительное?

– Ну а после этого я и Тоору стали закадычными собутыльниками.

– Ну что ж, мне остается каким-то образом разыскать Тэцуро… Э-э-э? Что ты сказала?!

Разве вы с ним не поссорились?

– А разве не говорят, что «от любви до ненависти один шаг»?

– Но так говорят о близких людях! А вы разругались с ним при первой встрече!

– Тоору так занят, что ему после толчка даже подтереться некогда, поэтому я не уверена, получится ли устроить вам встречу, но постараюсь с ним связаться в ближайшие два дня.

– Спасибо тебе большое, это неоценимая помощь!

Самое ценное, чем может владеть человек, – это связи. Я осознал это, лишь войдя в мир музыкальной индустрии. Жизнь тогда ударила ключом. Гаечным. Вот так я столкнулся с жестокой реальностью.

– Не нужно благодарностей. Ты же понимаешь, что я не забесплатно помогаю?

Мне стало невыразимо жутко, когда я увидел ухмылку сэмпай.

– Эм-м… ну… я сомневаюсь, что мне заплатят много…

– А я и не говорила, что хочу денег! Можешь расплатиться своим телом… – сказала сэмпай, лежа на кровати лишь в ночном халате.

После её слов я вновь метнулся к выходу. Однако, когда я прижался спиной к двери, та вдруг открылась, и я упал на лопатки.

– Я вернулась, сэмпай! Черт, пришлось топать до супермаркета на станции за мятно-шоколадным мороженым – нигде рядом не продавали. Э? Нао? Что ты тут делаешь?

– Долго же до тебя доходило! Перешагнула через меня, вошла в комнату и только потом удивилась?!

Чиаки в свитере, с двумя пакетами в руках, замерла с широко открытыми глазами. Потом она неохотно помогла мне встать.

– Так что ты тут делаешь? Посмотри на часы!

– Если бы он пришел днем, то это было бы уже не ночное рандеву…

– Сэмпай! Помолчи-ка минутку!

Я даже не успел ничего возразить, как гневная Чиаки схватила меня за воротник. В следующую секунду мир перевернулся с ног на голову, а моя спина болезненно впечаталась в пол.

– Этот бросок через бедро – за Мафую.

Не успел я даже пискнуть, как Чиаки скрутила мне руку.

– А этот залом руки – за меня!

– Ой-ой-ой, сломаешь же, сломаешь!

Я отчаянно пытался объяснить Чиаки цель визита, а плечевой сустав устрашающе похрустывал между моими репликами.

– Почему ты не сказала, что придет Нао?

– А еще могла бы не скрывать, что делишь комнату с Чиаки!

– В этом случае я бы не насладилась теми сладкими мгновениями наедине с тобой, товарищ Хикава! И я отправила тебя за покупками именно ради этого, товарищ Айхара!

– Ты просто ужасна! Даже не дорожишь последним оставшимся участником!

– Нао, у тебя нет права так говорить, потому что ты нисколько не дорожишь Мафую!

Чего? Разве? А мне казалось, что дорожу…

– Мафую ведь надолго вернулась в Японию? И она наверняка спросила тебя о планах на будущее, верно?

– Ну, ага…

– Так что же ты не сделал ей предложение?

Я опешил. Предложение?

– Товарищ Айхара, ты знаешь, что невежливо задавать такие вопросы в лоб, а?

Кагуразака-сэмпай обеспокоенно помотала головой и вздохнула.

– Но если бы я не сказала, тупица Нао до конца жизни бы сам не додумался до этого! А мне так жалко Мафую…

– Но ведь еще слишком рано!

– Чушь! Скорее слишком поздно. Они встречаются уже целых шесть лет!

– Они просто ждут того дня, когда состоится моя всеобъемлющая революция и я сотру эти гнетущие варварские рамки нашего общества – моногамию.

– Нам стоит нацелиться на более значимые вещи! Я предлагаю изобрести абсолютно прозрачную ударную установку, чтобы слушатели на концерте видели барабанщика целиком.

– Когда мы на сцене, я всегда смотрю на тебя, товарищ Айхара, даже если моё лицо обращено к аудитории!

– Спасибо! Я люблю тебя, сэмпай!

Участницы Feketerigo напрочь позабыли обо мне, начав обсуждать какую-то нелепицу. Но я был не в настроении слушать их флирт.

– Сэмпай, Нао выглядит очень печально! – ткнула меня Чиаки в висок.

– Предсвадебный мандраж?

– Но о свадьбе еще речи не шло!

Свадьба, значит… Так вот на что намекал Эбичири? Мафую надолго задержится в Японии, и поэтому он спрашивал о моих планах на будущее?

Но, не только Эбичири… Даже Мафую обмолвилась об этом…

– На твоей роже написано: «Я наконец-то всё понял», знаешь, да? – приблизила ко мне лицо Чиаки.

– М-м-м, угу…

– Ну, я бы могла, конечно, предположить, что вы с Мафу-Мафу очень заняты… Но, зная тебя, сомневаюсь, что ты вообще думал об этом, я права?

Двенадцать лет знакомства дают о себе знать. Она хорошо меня изучила.

– И? Ты собираешься жениться?

– Я не знаю.

– Не знаешь?! Ты просто…

– Значит, должен?..

– Не в этом суть!

– Могу я высказаться со стороны обычного человека, хотя это мне не свойственно?

Кагуразака-сэмпай приподнялась и обняла Чиаки со спины.

– Не нужно так кипятиться. Всему виной роковая разница между мужчиной и женщиной, заложенная самой судьбой в наших хромосомах. Даже на смертном одре мужчина никогда не познает всю важность бракосочетания, так что недальновидность товарища Хикавы здесь ни при чем! Правда, остальных случаев это объяснение не касается.

– Что, правда? Ты слышал, что сказала сэмпай? Это же здорово, Нао!

Я не совсем понимаю, при чем тут «здорово». И кстати, сэмпай не столько меня защищала, сколько, как мне показалось, окольными путями пыталась назвать меня тугодумом, разве не так?

– Как бы то ни было, вам двоим нужно пожениться! Только тогда я смогу спокойно обручиться с сэмпай!

Затем Чиаки выставила меня за дверь, и я покинул отель. Уже было поздно, и меня шатало от сильного ветра, который носился между зданий и пропах выхлопными газами. Я прошел по навесному мосту, направляясь к станции Суйдобаси. До меня далеко не сразу дошло, что последняя электричка уехала давным-давно.

Рассеяно заняв очередь за такси, я думал о том, что сказали сэмпай и Чиаки. Я вспомнил обиженное лицо Мафую с надутыми губками.

Свадьба… моя и Мафую. Каково это… пожениться? Познакомиться с родителями и пригласить их в ресторан… Но Эбичири и Тэцуро уже знакомы. А потом мы с Мафую подыщем себе дом и будем жить там вместе. Напишем приглашения на свадьбу, в основном людям из музыкальных кругов, особенно это касается знакомых Мафую. И на этом всё?

Когда я остался один, то осознал свои истинные чувства.

Если честно, как же это всё хлопотно…

Два дня спустя Кагуразака-сэмпай позвонила мне после обеда. Я был в студии в Синдзюку, сидел и нудно склеивал из семплов зацикленные треки. Рингтон мобильника я принял за одну из нарезок и не сразу сообразил, что это трезвонит мой телефон.

– Я договорилась о твоей встрече с Тоору. Она состоится… через полчаса.

– Что… – Я потерял дар речи, когда на меня обрушилась внезапная новость. Тридцать минут? Из динамика телефона доносился громкий шум. Слышался грохот поездов, значит, сэмпай где-то на станции или железнодорожном вокзале.

– Извини, но я сейчас тоже очень занята. Я на станции Нагоя, и у меня скоро репетиция.

– А-а, прости, что тебе приходится звонить в такой неудобный час.

– Как бы то ни было, у него есть свободное время только с полвторого до трех.

– Эм-м, но… Я сейчас тоже весь в работе. Всё получилось так вдруг…

Как оказалось, Шарлуа Тоору организовал прослушивание в одной из студий в Синдзюку. После дальнейших расспросов я выяснил, что он в одном здании со мной. Вот так удача.

– Тем лучше для тебя. А еще… – быстро проговорила сэмпай. – Меня очень заинтересовала эта соната, если она существует, конечно. Мне очень нравится Коконоэ Хирофуми.

Сэмпай в любой ситуации оставалась собой – ошарашивала любого без особых проблем.

Прослушивание проводилось в просторном помещении в подвале. Я приложил все усилия, чтобы закончить работу за тридцать минут, а затем рванул к лифту, налетев по пути на группу людей с гитарными кейсами на спинах.

– Хикава? Что ты тут делаешь? Разве ты не должен быть в студии №3?

Один из звукоинженеров узнал меня, и я второпях ответил, что ищу господина Тоору. В конце концов я вообще пробежал мимо контрольной комнаты и, что еще хуже, ворвался прямо в студию, где проводилось прослушивание. Я растерялся, увидев целые ряды гитарных усилителей, синтезаторов и микрофонных стоек. Тяжелая звуконепроницаемая дверь захлопнулась позади меня.

– Следующий! Э? Где его анкета? Как тебя звать? – рявкнул грубый голос из мониторных динамиков, отчего я повернулся в сторону контрольной комнаты.

За толстым стеклом я узнал Шарлуа Тоору. Его острый орлиный нос был слишком необычен для японца, а по смуглому гладкому лицу этому человеку никак не дашь сорок. Хотя он открыто отказался выступать на сцене, его, тем не менее, окружала аура эстрадной звезды. Создавалось впечатление, что он смог бы с легкостью заполнить своими фанатами все места в «Будокане».

– А-а, эм-м… Добрый вечер. Меня зовут Хикава Наоми, – вырвалось из меня кроткое приветствие, пока я был ослеплен его харизмой.

– На чем играешь? Клавиши? Поставьте ему ритм-трек. Эй! Время – деньги, не стой столбом, быстрее готовься. Ноты должны быть где-то там.

– Д-да…

Стоя перед включенным синтезатором, я растерянно глядел на ноты. Аккомпанируя под демо-запись гитары и драм-машины, я импровизировал на клавишах. Да что за фигня?

– А теперь голос. Напой что-нибудь в стиле скэта.*

Я сделал, как сказал Тоору, и нагнулся к микрофону, чтобы напеть мелодию. Когда я закончил выступление, он неодобрительно причмокнул губами.

– Паршивая техника! Ты должен был забыть об инструменте и сосредоточиться на пении! Следующий! А? Это был последний?

– Эм… послушайте! – выкрикнул я, когда Тоору отвернулся и присоединился к разговору с другими людьми в контрольной комнате. – Я здесь не для прослушивания. Эм-м. Кагуразака Кёко из Feketerigó должна была вам позвонить и сказать обо мне. Меня зовут Хикава Наоми, и я бы хотел с вами кое-что обсудить.

Тоору нахмурился и посмотрел меня – казалось, что его взгляд сейчас пробуравит стекло контрольной комнаты.

Мне пришлось ждать снаружи почти двадцать минут. Я уже хотел всё бросить и вернуться к себе в студию, чтобы закончить работу. Я, конечно, не профессиональный клавишник, но всё равно обидно услышать нелестный отзыв о своих способностях.

Ребенок известной в музыкальных кругах личности, да еще и со смешанной кровью – он напомнил мне Мафую. Однако Шарлуа Тоору очень сильно от неё отличался. Он полностью разорвал отношения с отцом, когда ему исполнилось девятнадцать, и дебютировал на сцене поп-музыки. Он написал множество песен для различных вокалистов, и все треки хорошо продавались. Но собственная группа Тоору из-за его скверного, эгоистичного характера постоянно претерпевала изменения в составе. Всё закончилось ультимативным заявлением, что он никогда больше не выйдет на сцену.

В моих юных глазах этот человек был легендой. У меня сосало под ложечкой, стоило подумать, что мне предстоит с ним разговор – более того, я собирался просить его о весьма неразумном одолжении.

Когда дверь в студию открылась, я не мог двинуться с места. Тоору вышел в коридор, кивнул шишкам из звукозаписывающей компании и перекинулся с ними парой слов. Попрощавшись, он прошел мимо меня.

– А-а… извините, что беспокою… но вы обещали…

Тоору цокнул и устремил на меня пронизывающий взгляд.

– Я сделал вид, что забыл, и тебе тоже стоило не заострять на этом внимание.

Э-э-э? Что это за возмутительное отношение? Затем Тоору пустил в ход ребяческие уловки, чтобы отделаться от меня: попытался смыться, попросив купить пачку сигарет; сказал, что прихватило живот, но вместо туалета побежал к лифту. В конце концов он бросил попытки улизнуть и сел на одно из кресел в фойе.

– Прошу прощения за настойчивость, но я пришел обсудить с вами кое-что важное, а не в догонялки играть.

Я сам оторопел от собственной наглости. И кстати, этот тип своим поведением напомнил мне Тэцуро. Ах да, Тэцуро упоминал, что они знакомы…

– Ну, что там с Тэцуро? Он вечно таскался за мной по пятам, вынюхивая всё, словно пес. Хотя не так давно он ни с того ни с сего пропал, – сказал Тоору и закурил «Мальборо».

– Он сказал, что собирается в Польшу, а потом бесследно исчез.

– Вот как? Так ты выбрал ту же стезю и пошел по его стопам надоедливого медийного проныры? А я-то думал, почему это у Кёко по телефону был такой слащавый голос… Черт возьми!

Похоже, я был ему противен до такой степени, что он прожег бы меня сигаретой, будь у него такая возможность. Вот зараза… Но время уходит, поэтому мне нужно как можно деликатнее вернуться к основной теме.

– Эм… Вы ведь знакомы с Эбисавой Чисато и профессором Рёити Катасэ, верно? Они ученики Коконоэ Хирофуми… Не могли бы вы прекратить?! Жжется!

Он в самом деле запустил в меня окурок. Он что, ребёнок?

– Чё? Так ты из музыкального училища? Я даже слышать ничего не хочу о папаше, так что сгинь!

– Вы настолько… ненавидите… своего отца?

– Я же сказал, что не собираюсь больше это обсуждать, чего не ясно?

Тоору встал и попытался уйти, но я ринулся вперед и преградил ему путь.

– Я лишь надеюсь, что вы позволите профессору Катасэ осмотреть имущество покойного! Он сейчас исследует сочинения Коконоэ Хирофуми. Ключ к имению в Мэгуро ведь у вас, верно?

– Я не собирался туда возвращаться, так что черт его знает, куда я дел ключи! Когда шел дележ наследства, эти высокоблагородные семейства со своими мнениями были поперек горла. Я собираюсь вскорости снести этот дом, так что хватит произносить вслух эту раздражающую фамилию!

И вот до меня дошло кое-что.

А что, если Тоору выбрал фамилию Шарлуа не просто как сценический псевдоним. Возможно, это фамилия его матери. Он ненавидит всё, связанное с Коконоэ, так может…

– Работы моего папаши не более чем просто мусор – пройдет время, и его сочинения забудут! А эти старперы из музыкального училища только и могут, что цепляться за всякое барахло!

После этих слов Тоору направился к лифту, и я невольно остановил его за плечо. Ощутив моё прикосновение, он обернулся с яростью на лице.

– Слышь, ты чё?!..

– Эм, ну… простите... но…

Рациональная часть моего сознания кричала: «Хватит! Какого черта ты творишь?! Это большая шишка в масс-медиа! Стоит вывести его из себя – и музыкальной карьере конец!» Но я не мог молча снести оскорбления.

Классическая музыка – это не мусор, за который цепляются лишь старики.

– Я слышал… сингл… который вы выпустили в прошлом месяце…

Смуглое лицо Тоору – уже немолодое, но еще довольно привлекательное – недоверчиво скривилось. Стоящие позади него ассистенты и прочий персонал обеспокоенно следили за нами. Но я продолжил:

– Та вставка с валторнами в сольной части позаимствована из симфонии Коконоэ Хирофуми «Бодисатва-целитель душ». Хотя я слушал предрелизную версию альбома. Но ведь вы бы не стали зацикливать мотив, если бы не хотели выразить этим свое уважение?

Громкий шум наполнил подземную студию. Зеваки, собравшиеся вокруг нас, одновременно содрогнулись.

Пепельница со стола Тоору, которую он швырнул что есть мочи, полетела в мою сторону и, приземлившись, раскололась на мелкие части.

Под взором напуганных глаз Тоору скрылся в лифте. Каждый в толпе, казалось, имел, что мне сказать, но никто так и не подошел. Однако слова, которые я не договорил, до сих пор жгли сердце.

За музыку не цепляются. Она сама проникает в кровь и душу и никогда не забывается. Такова её сила. Тоору тоже должен это понимать, не так ли?

Когда я вернулся домой, то нацепил наушники и положил голову на стол. Я очень жалел о своем поступке. Что я натворил? Я не на шутку взбесил Шарлуа Тоору. Услышав о случившемся, несколько моих знакомых выразили сочувствие, а другие посоветовали взять отпуск и уехать на месяц к горячим источникам. Было даже предложение написать статью для порнографического журнала. Получив обильную порцию такой теплой поддержки, я вернулся домой в полностью опустошенном состоянии.

Что делать, если я в самом деле разгневал его и теперь мне не светит никакая работа? Мой единственный документ об образовании – аттестат старшей школы. Других умений у меня нет …

Ни наступления темноты, ни прихода Мафую я не заметил, пока она не вошла и не зажгла свет.

– Прости, что пришла без спроса, но ты не отвечал на мои звонки.

Мафую присела на колени перед столом и виновато опустила голову.

– М… всё в порядке. Прости, я не слышал.

– Неприятности на работе?

Это так очевидно?

– Потому что ты всегда слушаешь панк-рок, когда у тебя ничего не выходит! – пояснила Мафую, указав на компакт-диск Ramones.

Я и сам этого не заметил, пока она не сказала. Как же неловко. Я ничуть не повзрослел со школьных времен. Совсем не изменился.

– Мафую, я…

Вдруг моё беспокойство начало обретать форму слов.

– Я разозлил очень важного человека и поэтому… не получу в будущем какой-либо работы. Так что…

Еще не время говорить о свадьбе. У меня нет стабильного дохода, и я сам еще незрелый пацан.

Хотя Мафую ни словом о женитьбе не обмолвилась, я не мог не думать об этом. Однако Мафую ответила:

– Ладно. Я буду зарабатывать за двоих.

– Э? А…гм…но… ты не против?

То есть ей всё равно, если я буду альфонсом? А меня такая перспектива не радует. Готовить ей завтрак, провожать на работу… Хотя… подобный расклад не слишком отличается от существующих реалий.

– А нельзя ли оставить… всё как есть?..

Я выдал очень опасное предложение. Мафую вмиг покраснела, но не обрушила на меня обычную грубую речь. Лишь её губы чуть задрожали, когда она подползла и положила голову мне на колени.

Я запустил пальцы в её каштановые волосы. Хотя я не видел её лица, мне было не по себе от того, что она не хотела на меня смотреть.

– Я для тебя обуза? Мы поэтому не можем быть вместе?

– О чем ты говоришь?! Это не так!

Мафую подняла голову и мельком взглянула на меня влажными глазами, а потом снова её опустила и уткнула мне в ноги надутое лицо. Мы продолжали молча сидеть, касаясь друг друга.

Наконец я рассказал ей о случившемся за последние дни. О просьбе Эбичири и профессора Катасэ, поисках информации о Коконоэ Хирофуми и его сыне Тоору, а также о злополучной сонате. Мафую внимательно меня слушала, чуть приподняв голову.

Когда я закончил, то протянул ей ксерокопии нот, которые передал мне профессор.

– Можешь… сыграть для меня?

Мафую кивнула, пробежавшись по нотам глазами, и перелистнула страницу. Затем она пробормотала:

– Ноты, наверное, были в четыре руки.

И правда. На каком инструменте ни играй, басовой составляющей будет не хватать. Однако если сочинение написано для четырех рук – для двух исполнителей на одном фортепиано, – тогда в этом есть смысл.

Мафую села перед электрофортепиано и расслабила пальцы. Затем поместила ноты на пюпитр и начала нажимать на клавиши в медленном темпе.

Вялотекущий мотив было особенно неприятно слушать. В фуге отсутствовало противосложение, поэтому она словно тащилась вперед, не привнося в звучание какого-либо напряжения. Едва наметившись, блеклая мелодия неожиданно оборвалась, словно сон, который не можешь вспомнить после резкого пробуждения. Мафую сначала играла только правой, но позже вытянула и левую. Раздробленные ноты наконец превратились в блистающие частички света.

На середине произведения музыка вдруг прервалась. У меня словно ком в горле встал.

– Не выйдет. Я не могу это сыграть.

Я обратил взгляд к нотам. Она не может сыграть? Даже ей сложно?

– Я понятия не имею, как звучит вторая половина, поэтому не знаю, как должна звучать эта. Вот потому и не могу сыграть.

Вот оно что. Мнение профессионального пианиста. Музыка ведь не просто воспроизведение нот с листочка. Теперь мне захотелось услышать законченный вариант.

И вот тут в моей голове назрел вопрос. Автору захотелось разделить ноты произведения. Но зачем?

Ведь если брать, к примеру, симфонию, то там обычно, заимствуя часть из базовой партии, пишут ноты отдельно для каждого инструмента, так как оригинал включает в себя все голоса в различных октавах, отчего на странице умещалось бы всего четыре раздутых нотных стана. Для репетиций такой вариант не слишком удобен. Однако, что касается сонаты…

Современное значение термина значительно поменялось со времен возникновения. Теперь им называют небольшие сочинения для сольного исполнения или камерным оркестром в два-три человека. Поэтому использование полных нот не вызывает особых помех. Но, как и сказала Мафую, интерпретировать произведение, не имея всех партитур, попросту невозможно.

Главная проблема в том, что до Тоору теперь не достучаться. Эх, Кагуразака-сэмпай с таким трудом добилась для меня встречи…

Я безвольно опустился на кровать. Мафую села на краешек рядом и уставилась на меня.

– Значит… ты ищешь недостающую часть пьесы?

– Ага… Но я в тупике. Полагаю, единственная причина, по которой Эбичири обратился ко мне, кроется в том, что он думал, у меня есть связи с Тоору.

Мафую вдруг погрустнела.

– Я бы хотела сыграть это произведение, если ты сможешь собрать все части.

Я тут же приподнялся.

– С чего это ты вдруг?

– С чего?.. Ну, завершенная работа просто обязана быть хорошей. Да и сочинения Коконоэ Хирофуми мне очень нравятся.

Меня удивили её слова. Точь-в-точь повторила слова одной личности.

– Сэмпай точно так же сказала…

Сразу после своих слов я осознал, что совершил ошибку. Каштановые волосы тут же взвились.

– Кёко? Когда ты с ней виделся?

– Э? М-м-м, ну… сразу как взялся за работу… Где-то два дня назад.

– Они приезжали из Саппоро в Токио только на один день, и до поздней ночи у них был открытый концерт на стадионе «Токио Доум». Как тебе удалось с ней встретиться?

Откуда она знает все подробности? Она что, постоянно отслеживает все их гастроли?

– Эм… Мы встретились около полуночи в номере отеля.

– В полночь?! В отеле?

– Э-э… Ну… я там не только с ней встретился! И с Чиаки тоже!

– Ах, и с Чиаки тоже?!

Какого черта я копаю себе могилу всё глубже и глубже?

– Прости! Ну… не то чтобы я специально утаил это от тебя. Просто я услышал о том, что случилось в Хьюстоне, и мне было немного неловко говорить об этом с тобой…

– Они даже рассказали о случившемся в Хьюстоне?!

Лицо Мафую всё больше и больше наливалось краской, возможно из-за воспоминаний о сексуальных домогательствах сэмпай в Хьюстоне. Она схватила подушку и начала дубасить меня по лицу.

Неожиданный звонок телефона стал моим спасителем.

– Прости, Мафую… Погоди! Это звонит продюсер, хватит… тс-с-с.

Я спрыгнул с кровати и подбежал к окну, прежде чем взять трубку.

– Да, это я. Нет-нет. Я еще не сплю, всё в порядке… Э? А… Ага… точно. То, что случилось днем, это… Я не знаю, как объяснить… просто… Э? Что? Тоору сказал? Хорошо… Нет-нет, я согласен. Точно… Нет-нет, без вопросов. Хорошо, до свидания.

Мафую стушевалась, увидев, как я поспешно киваю в трубку.

– Что случилось? Он и правда лишил тебя работы?

– Эм… не совсем…

Если честно, я не мог поверить в услышанное по телефону. И только бессмысленно пялился в экран.

– Мне… предложили работу. Шарлуа Тоору сделал запрос.

На днях Эбичири огорошил меня вопросом, и неспроста. Ведь я сам не до конца понимаю, чем именно занимаюсь. Среди всего прочего можно выделить наиболее значимые дела: пишу статьи, чуть реже компаную всякие сэмплы, иногда сочиняю электронный аккомпанемент .

Едва я сунулся в студию, Тоору вывалил на меня кучу информации, тыкая в экран компьютера:

– Эти звуки с линии Тюо; эти – с Токайдо-синкансэн, а эти – с водяной мельницы. Басы – выхлоп Харлея, на фоне – квартет Бартока. Микс должен быть готов к восьми!

– К восьми?

Этот типчик вообще представляет, сколько времени требуется на получение качественного трека из немузыкальных инструментов? И я ведь только вчера довел его до белого каления. Зачем ему сегодня же потребовались мои услуги? Мне нестерпимо хотелось узнать ответ.

– Хорош ныть! Я тебе плачу, так что шевели задницей!

Несколько звукачей, а также парочка музыкантов моложе меня скривили улыбки.Похоже, выкрутасы Шарлуа Тоору им не в диковинку.

– Хорошо, примусь сию секунду.

Я поклонился и, изо всех сил изображая лицом смирение, сел перед экраном.

– Извините… А вы не сердитесь?

– А что, не похоже?

Я втянул голову в плечи.

– Я тебя вызвал, чтобы дать тебе возможность извиниться!

Это было так трогательно, что я едва не прослезился. Следующие несколько часов на меня сыпались упреки типа: «неправильно» и «так не пойдет», сопровождаемые потягиванием со спины за воротник. В конце концов я сумел скомбинировать ритмичный узор из шума поездов, водяной мельницы, рева мотоцикла и квартета Бартока. Как вообще можно было додуматься до смешения этих звуков?

Послушав окончательный вариант, лидер группы – еще совсем подросток – горячо потряс мою руку:

– Ого, господин Хикава в самом деле мастер! Мы обратимся к вам для записи следующего альбома, вы не против? Я подумывал совместить в новой песне лозунги из агитавтобуса ультраправых и сирену американской военной базы!

Лучше бы вам, ребята, бросить эту затею.

Вечером Тоору потащил меня в бар в Синдзюку. Что хуже всего, мы были только вдвоем. На большом экране показывали старинное немое кино под негромкий аккомпанемент джазового ансамбля. Занятное местечко.

– Эм… в общем, спасибо… за сегодня.

– За что это?

– Ну… что предложили работу.

Тоору опорожнил стаканчик бурбона и шумно втянул воздух через нос.

– Ты окончил музыкальное училище? – внезапно спросил он.

– Н-нет, я окончил лишь старшую школу.

– Гм… Откуда тогда знаешь о ключе «до»?

– Ну, потому что приходится учить нотную грамоту, чтобы писать критику… Так вы тоже узнали этот ключ? Неожиданно!

Ключ «до» не изучают на школьных уроках музыки. Я с ним столкнулся в партиях для альта, когда возился с миксами.

– А меня их заставил выучить папаша. Он сажал меня перед пианино, едва я возвращался со школы, и бил, если руки хоть на секунду останавливались.

– Ох, вот как…

– Перед тем как начать учить меня, он так же учил мою мать. Она до этого в жизни не касалась клавиш! Папаша познакомился с ней в госпитале, во Франции, когда лечился, ну и она там оказалась, обычная пациентка. Я слышал, дед с бабкой подняли хай, запретив ему жениться.

– Эм… и почему?

– Может, потому что иностранка, может, боялись, что здоровье не позволит ей иметь детей – поди разбери этих старых маразматиков. Прежде папаня не выказывал желания в брак вступать, хотя ему за сорок перевалило, вот знатная семейка и подыскивала подходящую жену, даже несколько раз смотрины устраивали. Ну они и ополчились на неё – столько усилий впустую.

А ведь несколько десятков лет назад это считалось нормой… Хотя, думаю, и сейчас подобное изредка встречается.

– Чтобы мать могла войти в родительский дом, они с папашей зачали меня, и он стал учить её музыке. По крайней мере, дед с бабкой так сказали.

Это доказывает, что он ей очень дорожил – и как женой, и как музыкальным партнером, – но так ли необходимо было это одобрение отеческого дома?

– Мамка померла, когда я учился в начальной школе. И всё пришло к тому, что меня силком сажали за клавиши. Папаня видел во мне лишь инструмент.

Я не нашел, что сказать, и пригубил горьковатый коктейль.

Однако ж… зачем он отдал дань уважения отцу той песней? Даже не так – зачем он вообще пошел по его стопам в мир музыки?

Тоору, опустошив стакан бурбона одним глотком, хлопнул им по столу.

– Эй, любишь кататься на поездах?

Еще один неожиданный вопрос. Я повернулся и посмотрел на рельефное лицо Тоору в профиль.

– Не очень… Не люблю давку.

– Я тоже. Но если звук поездов годится как материал, то почему бы им не воспользоваться?

Я растерялся.

– Эм… Значит… Вы предложили мне работу, только чтобы это сказать?

– С дуба рухнул? – Тоору ткнул меня локтем в бок. – Ничего ты не понял. Заруби себе на носу: я таких пустоголовых болванчиков, которые на побегушках у того сборища из музыкального училища, прямо на дух не переношу. Просто ты с синтезаторами умело управляешься, ну я и обратился к тебе. Вот и всё.

Ясно. Я беззвучно вздохнул.

– Я знаю, что моя жизнь не отличается от папашиной. Аж противно.

В общем, Коконоэ Хирофуми не любил жену и видел в ней только инструмент? Нет и нет. Это было бы странно. Ведь она клавиш до встречи с ним не касалась.

Её действия тоже не вяжутся. Если всё обстояло так, как сказал Тоору, зачем она последовала за тем мужчиной через моря и океаны и даже вышла за него замуж? А он зачем женился наперекор родителям?

Пока я размышлял над этим, перед глазами всплыло печальное лицо Мафую.

Зачем вообще люди сочетаются браком?

– Ну, потому, что семейная казна после свадьбы становится общей, и все займы супругов обнуляются! Если просто встречаться, такое не прокатит, верно я говорю?

То были первые слова, услышанные от Тэцуро (с которым я давно не виделся), когда он наконец-то вернулся в Японию.

– Вот мерзавец… Сколько ты ей задолжал?

– Не знаю. Миллиона два, может…

– Два миллиона? Ты выклянчил у неё два миллиона, хотя был обычным студентом?

– Да брось ты, это же не такая крупная сумма…

– Что значит «не такая крупная»?! Ты хоть представляешь, на сколько лет за такую сумму можно снять жильё?

– Кстати, о жилье… Папочка хочет жить в частном доме с цветочным садиком!

Тэцуро с самодовольным видом развалился на моей кровати и взбалтывал пиво в алюминиевой банке, шаря взглядом по комнатке на восемь татами.*

– Доходы у Мафую-тян весьма значительные. Может, прямо в столице купить? Первым делом реши, сколько спиногрызов собираешься наделать!

– Не твоего ума дело, так что заткнись!

Какого черта он вообще об этом беспокоится?

– К тому времени, когда я стану старым маразматиком, подготовьте для меня специальную комнату ухода за больным. И пусть Мафую носит костюм медсестры!

Да ты уже маразматик средних лет!

Тэцуро должен быть одного с Эбичири возраста, так почему он выглядит как абитуриент, вечно заваливающий вступительные экзамены?

– О чем думала Мисако, когда вышла за тебя?.. А, кажется, знаю: она таким образом хотела стрясти с тебя долги.

– Вот нахал! Мы поклялись быть вместе до гроба, потому что любили друг друга!

– Тогда почему развелись?

А как же «вместе до гроба»?

– Ну а когда ты сам будешь приносить клятву? Меня на церемонию не зови! Те доставучие старикашки из музыкального училища наверняка припрутся и начнут нудеть!

– Ну… я не собираюсь играть свадьбу.

– Почему?

– Гм…

Я повернулся к столу. Мой взгляд невидяще пробежался по экрану ноутбука. В голове пусто. Почему не хочу? Я и сам не прочь это узнать.

– Почему свадьба так необходима?.. Мафую даже не говорила открыто, что хочет замуж. Почему каждый начнет считать меня отпетым негодяем, если мы не поженимся?

Раздался смешок. Повернув голову, я увидел трясущиеся плечи Тэцуро, который сидел на моей кровати, скрестив ноги.

– Потому что это ты должен быть инициатором!

– Ага, парень должен делать предложение. Что за глупые предрассудки…

– Это не предрассудки! Есть вполне очевидные причины для этого. Свадьбу Мисако предложил я!

– То есть ты проявил инициативу и предложил: «Давай спишем мои долги после свадьбы!» Так и сказал? Правда?

Тэцуро без всяких сомнений худший человек на Земле.

– Да! Так нужно. Просто… Я не думаю, что сейчас ты сможешь понять…

Его манера речи просто бесит. Звучит так, словно я в его глазах всё такой же малыш.

Однако… Я, возможно, и правда неоперившийся птенец, а вот Тэцуро уже прошел через это. Поэтому возразить мне было нечем. Кстати, Кагуразака-сэмпай тоже что-то такое упоминала.

– Ну, если одним словом, то это любовь!

– Эта любовь, о которой ты толкуешь, не вызвана ли желанием обнулить долги?

– Нао-кун, любовь может принимать самые разные формы! Рано или поздно ты это поймешь. С Коконоэ было так же! Ты представляешь, какая у него родня была? Хватило бы собрать три оркестра! К тому же они все такие чопорные. Хотя я видел-то их лишь на похоронах, но атмосфера царила такая, что еще чуть-чуть, и мертвец бы воскрес и сбежал оттуда! Так вот, он выбрал жену против воли родителей, бабок-дедок, теть и дядь. Представляешь, насколько серьезно он был настроен?

Тэцуро затем подошел к стереосистеме и вытащил из своей коллекции один из альбомов Mr. Big. Натянутый до предела голос Эрика Мартина вклинился в дребезжание струнных.

«Nothing but Love».

Любовь… Я думал, она бывает только в песнях. И теперь, когда о ней зашла речь в разговоре с отцом, честно говоря, мне стало как-то не по себе.

– А, точно. Ты что-нибудь знаешь о жене Коконоэ Хирофуми, Тэцуро?

Я не имел о ней ни малейшего представления. Мне было известно лишь её имя – Розали Шарлуа, – да и его я узнал только на днях.

– Не-а, ничего. Его жена уже умерла к тому моменту, когда мы познакомились. Тоору тоже ни словом о матери не обмолвился, угадал? Остается лишь одно – расспросить о ней у остальной его родни.

Я погрузился в раздумья. Между тем Тэцуро самовольно полез в мой холодильник и, выудив оттуда бутыль саке, опорожнил её в себя. Устроив ему взбучку с рукоприкладством, я в итоге озвучил свою просьбу…

…представить меня издателю музыкального журнала.

Всю следующую неделю я был занят поисками. Количества полученной информации хватило бы для публикации книги. Профессор Катасэ признал, что результаты моей работы могут пригодиться и в другой области, так что я собрал данные в одну базу и разбил по тематическим колонкам. Визитка двадцатичетырехлетнего медийного проныры не имеет достаточного веса, чтобы можно было лезть с расспросами к семье Коконоэ. Так что пришлось брать интервью, прикрываясь именем издательства.

Разумеется, родители композитора уже давно отошли в мир иной. Что до братьев и сестер, при моем визите (хотя я заявился к ним в строгом деловом костюме) на их лицах отразилось явное неудовольствие, и ни один не пожелал откровенничать. Судя по всему, Коконоэ Хирофуми и впрямь разорвал все отношения с семьей.

Лишь один человек сумел поведать мне грустную, но ключевую историю. Это был его двоюродный брат, владелец небольшой торговой компании. Звали его Вакита.

– Давно минули те деньки, когда я частенько заглядывал в имение Коконоэ, так что многое нынче запамятовал.

Меня вышел радушно встретить полностью седой, но весьма энергичный старичок.

– Так вот, насчет их дома… Как зайдешь, задыхаться начинаешь. Моя мать там самой младшей из детей была, а отец так вообще родился в самой обычной семье. Прямо страх брал, когда мы в их особняк приезжали. А сам Хирофуми редко бывал в отчем доме, ну вся родня, собравшись, вечно перемывала ему кости.

– Они его так сильно… не любили?

– Вообще-то вся грязь в основном лилась на жену его, Розали. И слова были отнюдь не ласковые. Я даже как-то слышал, что её за человека принимать не хотели.

Я обмер. От осознания, до какой степени может доходить дискриминация, у меня холодок пробежал по спине.

– Совсем худые разговоры пошли, когда о беременности Розали узнали. Тетушки тогда кричали, что Тоору проклятым родится. Казалось, словно я драматичную пьесу смотрел. С того дня мой отец урок усвоил и носу больше в особняк Коконоэ не совал. Вместо этого мы сблизились с семьей Хирофуми.

Я сглотнул собравшуюся во рту горечь.

– Они так говорили только потому, что она иностранка?

– Ну, Розали так-то природа не слишком здравьем наделила. Возможно, это и стало причиной. Я в школе немного учил французский, вот и беседовал с ней помаленьку. Она с самого детства часто в больницах лежала. Когда Хирофуми её в Японию привез и в хорошую клинику положил, она совсем себя виной истерзала. «Лучше бы меня совсем не было!» – как-то обронила. Оно и понятно…

До чего же сильно она переживала…

– Розали, наверное, непременно во Францию вернуться хотела. Книжку как-то на родном языке купила. Втайне от Коконоэ. В Мэгуро есть специализированный книжный магазинчик с зарубежной литературой, «Сэёдо» зовется. Вот тамошнему работнику она заказ по телефону сделала и умоляла доставку организовать. Еще ребенком Тоору к матери сильно привязан не был и только со мной играл. Эх, были времена…

Без надежной опоры семьи, на чужбине, стиснутая в четырех стенах одинокая женщина, цепляющаяся за книжку из родных краев.

Хотя на сердце лежала тяжесть, новые вопросы продолжали не переставая возникать в моей голове в тех промежутках, пока я записывал ответы Вакиты.

Похоже, Коконоэ Хирофуми давно разорвал все отношения с семьей, причем по своей воле.

Если всё так, то слова Тоору не стыкуются с вышеупомянутыми фактами. Потому что ради одобрения родителей он не стал бы силой учить Розали игре на фортепиано. Если отталкиваться от этого, то что же им двигало?

Той же ночью я сделал международный звонок Юри во Францию.

– Только я подумал: «Вот так сюрприз, Наоми звонит», – а ты просишь оказать какую-то странную услугу?

– Извини, но мне больше не к кому обратиться…

– Ладно, тебе отказать не могу. Но что взамен?

– Эм-м… А что ты хочешь? Гм… как насчет статьи в музыкальный журнал о твоём альбоме?

– Не, не надо. Слушай, я же скоро снова в Японию.

– О, правда?

– Ты рад?

– Разумеется! Сколько мы уже не виделись?..

– И я тоже рад! Последний раз мы встречались в ноябре прошлого года!

Неудивительно, ведь Юри известный скрипач и загружен он больше Мафую. К тому же он француз, так что вертится преимущественно в европейском регионе.

– Тогда я остановлюсь у тебя, когда прилечу. Так и только так.

– Эм… Но у меня мало места, ты же знаешь. И у меня нет футона для гостей.

– Тогда я просто буду спать с тобой! Мы же всегда так делаем!

Такое было лишь однажды! Откуда он взял это «всегда»? Да и мы тогда были подростками. А сейчас-то мы даже не уместимся на одной кровати!

В итоге я поддался на уговоры Юри и согласился предоставить ему место у меня к его следующему приезду. Фиг с ним. Не такая большая цена за сведения.

Я получил ответ уже следующим вечером.

– Прости, я ничего не раскопал. Она лечилась там много лет назад, и за время моего звонка они ничего не смогли узнать.

– Ясно…

Я узнал у профессора Катасэ название больницы во Франции, где лечилась Розали, и попросил Юри навести справки. Я надеялся раздобыть информацию о её болезни или родных – хоть что-нибудь. По ходу, не сработало.

– Ладно, эм…

Какое-то время я медлил, не решаясь озвучить догадку, но в итоге продолжил:

– Этот госпиталь… Он ведь не для душевнобольных? Ну, я имею в виду, там ведь не закрытые палаты?

– Нет, а к чему вопрос?

Она с детства часто лечилась в клинике, да и вся семья Коконоэ упорно не хотела свадьбы – вот мои мысли и понесло в ту степь. С другой стороны, в этом случае она вряд ли встретилась бы с Коконоэ.

– Больше похоже на больницу с длительным сроком реабилитации. Это большой госпиталь с длинной историей. Мне кажется, там лечат врожденные заболевания.

Врожденное заболевание. Одно из тех, которое делало её странной в глазах других?

Хмуро поблагодарив Юри, я повесил трубку. На сердце лежала какая-то тяжесть.

Для музыкальных изысканий творчества Хирофуми пришлось заручиться поддержкой Эбичири. Однако две полные нотами сумки и выдержки рецензий на его главные работы привез весьма неожиданный человек.

– Я собиралась забрать госпожу и по пути привезла бумаги. В то же время я здесь для того, чтобы оценить вашу финансовую ситуацию, господин Хикава, и вынести заключение о степени обветшалости вашего жилья.

Женщина в классическом костюме кремового цвета сложила перед моей дверью стопку документов, объяснив в присущей ей формально-прямолинейной манере цель визита. Это Хитоми Мацумура, секретарь Эбичири, а по-совместительству и дворецкий их семьи. Давно уже я её не видел. Судя по всему, её чопорное поведение и ответственное отношении к работе изменений не претерпели.

– Вы ведь не собираетесь жить здесь вместе с госпожой? Хотелось бы знать точнее ваши планы касательно жилья.

– Эм… что?

И даже она спрашивает меня об этом?

– У вас нет никаких задумок?

О чем начнут шушукаться соседи, услышав такие разговоры с утра пораньше на лестничной клетке. Я подвис, гадая, не станет ли хуже, если её впустить?

– Ну… пока что этот вопрос мы с ней не обсуждали…

– Из Лос-Анжелеса скоро прибудет имущество госпожи, и знание даты бракосочетания и точного места вашего будущего жилья весьма сократило бы временные издержки.

А?! Почему в её голосе нет и капли сомнений?!

– Эм… Я в общем-то именно об этом и говорил, что мы еще не заглядывали вперед настолько далеко. Как вы сами видите, я даже не знаю, как описать мою занятость – то ли сессионный исполнитель, то ли музыкальный рецензент….

– Я заранее извиняюсь за сплетни, но вот что я хочу рассказать по поводу предложения господина Эбисавы бывшей супруге…

Услышать подобное от Мацумуры я никак не ожидал, поэтому невольно сделал шаг наружу, напрочь забыв обуться. Так значит, предложение сделал Эбичири? Я был заинтригован, но в то же время сомневался, хочу ли узнать об этом больше. Насколько я помню, мать Мафую – венгерка, профессиональная пианистка.

– В то время господин был никому не известным новичком на сцене, имея за спиной лишь победу на одном дирижерском конкурсе. И вот, подменяя на гастролях в Венгрии основного дирижера, он объявил своей будущей жене: «Может быть, сейчас эта палочка не имеет силы и не стоит и пальца твоей руки, но только подожди – и увидишь. Через два года я непременно стану значимым дирижером и заставлю даже известные оркестры внимать движениям моей руки!»

– Ничего себе…

Так в Эбичири когда-то тоже кипела кровь? Слишком пафосно, как по мне.

– Через год, делая запись с королевским оркестром Консертгебау, он попросил звукозаписывающую компанию сделать копию фортепианных концертов Листа без клавишного аккомпанемента. Получив неполноценную мелодию, он передал её возлюбленной со словами: «Ты единственная, кто достоин солировать».

Я потерял дар речи. Королевский оркестр Консертгебау не только лицо Нидерландов, но и один из известнейших в мире коллективов. И они согласились с условиями Эбичири. И… так, стоп. Судя по её словам…

– Это… Это и было его предложением руки и сердца?

– Именно так. Полезна ли вам эта информация?

– Черта с два!

– Значит, работайте усерднее, чтобы стать достойным мужем, господин Хикава.

От такой заботы мне захотелось расплакаться слезами благодарности.

Не уверен точно, есть ли в этом заслуга напутствий Мацумуры, но работы у меня прибавилось. После этого случая Тоору стал всё чаще прибегать к моим услугам. Это всё очень здорово, но после каждого трудового дня он брал меня с собой на попойку, которая длилась до утра, хоть он заливал спиртное в три горла. Неудивительно, что они с Кагуразакой-сэмпай стали собутыльниками.

Благодаря Тэцуро я умею находить общий язык с выпивохами. Однако Тоору из числа тех, кто никогда не пьянеет, так что с ним справиться сложнее. Когда он внешне задобрел и расслабился, я решил вскользь затронуть тему Хирофуми, но получил в ответ лишь удар с репликой: "Ни с-с-слова больше о родителях!" Да уж, не подступиться.

Но всё же я продолжил попытки. Больше всего меня интересовали детали о его матери.

– Да че ты прицепился к мамке моей? Она умерла, когда я был малышом, так что и не помню ничего.

– Она когда-нибудь играла это?

Я вытащил из кармана ксерокопию "Мотыльков" и разложил на столе. Тоору нахмурился, завидев ноты.

– Точно не помню. Но эта мелодия какая-то куцая.

– Может, ваш отец играл с ней в четыре руки или подыгрывал на другом инструменте?

– Папаня только и знал, как мамку колотить.

Я вздохнул и убрал руку с нот.

Перу Коконоэ, как и сказал Эбичири, принадлежит немало работ, однако большинство из них рассчитаны на исполнение с большим оркестром или хором. При этом нет ни одного сочинения для фортепиано. Поэтому я заключил, что это может быть композицией, специально написанной для Розали, ведь он всегда носил её с собой в футляре от палочки.

– Да чего ты так пристал к этой теме? Те стариканы из училища отвалили так много бабла?

– Нет, дело не в деньгах…

Я, сам того не заметив, увлекся и Хирофуми, и его женой. Какими людьми они были? О чем думали? Почему венчались за границей? Я не знал ответов ни на один из этих вопросов. Лишь только трепещущие крыльями мотыльки роились в моей голове.

Да, эта мелодия. Она захватила моё внимание, и не только моё: Эбичири, профессор Катасэ и даже Мафую попали под действие её чар. Именно благодаря своей неполноте музыка будоражила сознание.

Глубоко погрузившись в раздумья, я не заметил, как рука Тоору перестала листать ноты и зависла в воздухе. Прошло немало времени, пока из транса меня не вывела сигарета, которую он вертел в пальцах.

Окончательно я пришел в себя, лишь услышав звук сминаемой в ком бумаги.

– Господин Тоору, что вы?..

Под стопкой нот я также держал подшивку с собранным материалом. Тоору словно буравил взглядом каждую закорючку в плотных рядах строчек текста. Отрывая свежепрочитанный лист, он комкал его и бросал на пол.

И так вышло, что именно в этот момент он дошел до слов Вакиты о том, что она не человек, что ребенок беду накличет… Я слово в слово переписал рассказ двоюродного брата Коконоэ. Что я наделал?

– А… эм… это…

Тоору разорвал мой отчет надвое и встал.

– Что за чушь? Хочешь вызнать подноготную о моей семье и выставить меня посмешищем?

– Нет, я не собирался этого делать! Я просто пытался понять мысли ваших родителей…

Тоору вытащил десятитысячную купюру из кошелька и хлопнул ей об стол. Затем он вышел из бара. Взгляды персонала и посетителей обратились ко мне.

Я распластался на стуле и бессильно вытянул руки, аккуратно собрав ноты и разорванный отчет. Раскаиваясь в собственной твердолобости, я потягивал безвкусное теплое пиво.

К концу недели Мафую наконец освободилась и к полудню объявилась у моей двери.

– Почему ты уже приготовил обед? – гневно накинулась она на меня, держа в руке пакет с продуктами.

Запах мясного рагу, которое я приготовил заранее, добрался до входной двери.

– Ну, потому что ты сказала, что придешь. Я подумал, будет здорово, если ты сможешь сразу же подкрепиться.

Могла бы просто предупредить по телефону, что принесешь продукты.

– Ты бы меня остановил, если б узнал, что я собираюсь готовить!

– Не остановил бы, а порадовался. А рагу можно и в холодильник убрать.

Сказав это, я отдал кухню в распоряжение Мафую и стал следить за ней взглядом, который на 20 процентов состоял из соучастия и на 80 процентов из беспокойства. Считая, что занятие лицезреть девушку у плиты является наивысшим блаженством, я собирался молча насладиться процессом. Однако, когда она собралась насыпать сахар в картофель, я уже не выдержал.

Тридцать минут спустя на столе красовались четыре огромные тарелки с омлетом по-испански, которым можно было накормить восьмерых. Прогресс налицо – как минимум у блюд имеется различимая округлая форма.

– У меня получалось лучше… когда мы готовили вместе с Хитоми!

Длинная рука Мацумуры-сан и здесь успела подмешать карты. Похоже, ей удалось исполнить каприз юной хозяйки и в сжатые сроки обучить новому рецепту.

– Эм… получается… ты готовила только одно блюдо, верно?

Мафую покраснела, отряхивая руки, и я понял, что стоит поставить на разогрев рагу. Стоя рядышком с Мафую, я украдкой оценивал её настроение.

Она ведь не сердится на меня?

Не должна – я не делал ничего, что могло бы её рассердить, или, по крайней мере, у меня не было таких намерений.

Я молчал. И не потому, что Мафую тоже не проронила ни слова.

Даже не представляю, как вообще завести разговор о свадьбе. Да и вообще, я плохо представляю суть бракосочетания. О чем думали Эбичири и Тэцуро, когда делали предложение, какое хотели произвести впечатление? И, раз уж я об этом подумал, каково было Коконоэ Хирофуми?

Их методы с предложением руки и сердца кажутся странными, но, может быть, мне просто не стоит брать в пример людей из музыкальных кругов. Задумавшись об этом, я едва не вскочил со стула, когда сунул в рот кусочек тортильи. Снизу омлет оказался сильно подгоревшим, поэтому лук и чеснок чрезмерно горчили.

– Стой! Лучше съешь этот, Наоми!

Мафую подвинула ко мне тарелку с тортильей, которую она жарила самой последней.

Свадьба, значит… Неужто подобные случаи будут происходить каждый вечер? Как-то боязно… Хотя моя тревога вряд ли передалась Мафую, в воздухе, пропахшем гарью, повисло молчание. Я задавался вопросом, с чего вообще она вдруг захотела готовить, но потом вспомнил её слова.

"Я для тебя обуза? Мы поэтому не можем быть вместе?"

Не стоило ей забивать этим голову. Почему ей обязательно нужна причина, чтобы быть со мной?

Сидя напротив, Мафую ковыряла подгоревший омлет и, несмело подняв на меня взгляд, неуверенно заговорила.

– Эм… я… ну…

– Да?

– Это я всегда занята, и из-за этого мы нечасто видимся, поэтому… поэтому, хоть я и не могу требовать, но…

Голова Мафую наконец поникла. Её непонятное бормотание вызывало лишь едва заметную рябь на поверхности рагу.

Вот только я так и не понял, о чем она…

Но я отчасти понимаю её чувства. Она тревожится. Но отчего? Я ведь здесь, рядом. Исчезать никуда не собираюсь.

На следующий день с раннего утра позвонил Эбичири. Едва разглядев полусонным глазом на экране его имя, я подумал: «Каждый раз, когда Мафую ночует у меня, этот тип спозаранку норовит устроить "Контрольный звонок"». Так и хочется поблагодарить его словами: «Спасибо Вам за заботу, папенька!» Но вызов я принял. К сожалению, Мафую уже встала и, нацепив наушники, играла на электрофортепиано. Из телефона донесся тусклый голос Эбичири.

– Профессор Катасэ только что звонил. Он сказал, дом Коконоэ сегодня сносят. Ты знаешь?

– Э? Что?!

Я свалился с кровати. Мафую обернулась и сняла наушники.

– Коконоэ брал у музыкального колледжа инструменты и хранил у себя дома. Вчера их вернули. Профессор Катасэ удивился и связался с Тоору. Тогда и стало известно о сносе.

– Вернули только инструменты? А как же ноты и прочие записи?

– Глухо. Их погребут под обломками. Профессор пытался отговорить его, но Тоору наотрез отказался сотрудничать. Получается, ты не в курсе?

– Н-нет, впервые слышу.

Сонливость испарилась тут же. Мафую настороженно посмотрела на меня.

– В любом случае я попробую связаться с Тоору. Да, конечно.

Завершив звонок, я тут же набрал Тоору. Вот только трубку никто не поднял. Где его черти носят? Хотя... если снос сегодня, может, он хочет увидеть всё воочию?

Я так или иначе собирался туда съездить. Быстро ополоснувшись, я уже было выскочил, как вдруг у двери меня схватили за пояс.

– Я тоже поеду, – произнесла Мафую.

– Зачем?

– Я взяла выходной, чтобы побыть вместе... а ты говоришь, что уходишь...

– Эм... ты ведь даже не знаешь, куда я собрался.

– Ну и что? Всё равно поеду.

Я испустил вздох в потолок. Тяжёлые мысли зароились в голове. Как объяснить Тоору наше появление? Чем вообще может помочь Мафую? Залепит ли она мне пощечину, если я откажусь от её компании? Какой же она становится красивой, когда начинает упорствовать.

– Ты ведь не собираешься ехать в пижаме?

– Э… Се-сейчас переоденусь!

Выйдя из квартиры и облокотившись на дверь в ожидании Мафую, я вдруг вспомнил слова Кагуразаки-сэмпай.

Всему виной роковая разница между полами. Неотвратимость, заложенная в самих хромосомах. И теперь у меня даже есть тому пример.

Девушкам, чтобы собраться, времени нужно намного больше, чем может вообразить себе мужчина.

Пока мы ехали в поезде по ветке Яманотэ, я ввел Мафую в курс дела. Для того чтобы объяснить внезапное решение о сносе, мне пришлось поведать и некоторые подробности о Розали. Мафую побледнела и погрузилась в молчание.

Жалела ли она, что поехала со мной? Я же, наоборот, выговорившись, приободрился от её присутствия. Боюсь, моё сердце не выдержало бы, если б я в одиночку предстал перед руинами дома Коконоэ.

От станции Мэгуру мы пятнадцать минут ехали на такси. Мягкие лучи солнца пронизывали спальный район, широкий двухэтажный дом с двориком, ряды одноэтажек напротив. Вскоре показались силуэты автокрана и самосвала. Мы с Мафую быстро выскочили из машины.

– Извините, погодите минутку! – прокричал я, стоя возле ворот.

Сновавшие неподалеку рабочие в строительных касках повернулись и удивленно воззрились на меня.

– Это дом господина Коконоэ, правильно?

Я указал пальцем на одноэтажное деревянное строение в исконно японском стиле.

– Верно, а что надобно?

– Там внутри осталось много ценных бумаг! Э… я друг владельца этого дома.

– Владельца, Коконоэ Тоору?

– Да-да, именно так. Он здесь не появлялся, случаем?

– А с чего бы? Господин Коконоэ велел до щепки разобрать дом. К вещам внутри это тоже относится.

Я выудил из кармана мобильник и снова набрал Тоору. Но в ухо затекли лишь монотонные гудки вперемешку с потом. Черт бы его побрал! Молча обратить всё в пыль? Это нормально? Толком не общался ни с матерью, ни с отцом, так? Внутри осталось множество фрагментов, связанных с ними. В стенах еще теплятся отзвуки неуслышанной мелодии. Разве можно сравнять это место с землей? Когда я чуть остыл, то понял, что разразился этой тирадой вслух, а из телефона вместо длинных гудков раздается чье-то сопение.

Я тут же примолк и перехватил телефон левой рукой.

– Эй, потише! Тараторишь без умолку и вопишь! – язвительно заметил Тоору, но я уловил в его голосе слабое колебание.

– Я сейчас в Мэгуро, – начал я на повышенных тонах, стараясь, чтобы мой голос не сорвался. – Остановите сейчас же снос! Там внутри до сих пор…

– Там ничего не осталось! Один хлам. Инструменты уже возвращены, и никаких нот, о которых ты прожужжал мне все уши, я не нашел. Папаша потому что всегда сжигал недописанные работы.

– Но это не значит, что можно вот так взять и всё разрушить! Там внутри может быть что-нибудь ценное…

– Ничего там нет! Меня интересуют только готовые работы отца, а он их все уже давно опубликовал. В доме осталcя лишь бумажный мусор!

– Там должно быть то сочинение! Я же показывал вам ту сонату, которую вы не смогли вспомнить!

– Чушь собачья!

На этом разговор завершился. Я впал в уныние, словно мне перерубили запястья.

В этот момент в другое ухо влетел грубый оклик:

– Эй, ты! Ты куда?!

Обернувшись, я увидел, что Мафую уже миновала дворик по ту сторону ворот, и теперь её остановили двое рабочих.

– Пожалуйста, дайте пройти! Внутри остались важные ноты!

Я прошмыгнул через ворота и помчался к ней. Каким местом она думала?! Но едва я увидел её напряженное лицо, как подобные мысли испарились. Некогда стесняться, пора идти напролом!

– Послушайте, я… я из музыкального журнала!

Я сунул одному из них свою визитку.

– Вы знаете, здесь жил известный композитор. Внутри осталось много неизданных песен и неопубликованных нот. Это будет невосполнимая потеря, если их уничтожить! Прошу, дайте нам немного времени на поиски!

– Ну, мы это, как бы…

Рабочие растерянно переглянулись. К нам приблизились еще несколько мужчин.

– Кто вы вообще такие?

– Не можем же мы взять и пустить незнакомцев.

– Дом-то принадлежит господину Коконоэ…

– Да я же объяснял уже… Мы просто ищем ноты, правда!

– Пожалуйста, нам очень-очень нужно!

Увидев слезно молящее лицо Мафую, рабочие чуть отступили. Я тоже подивился, с чего же она так серьезно настроена?

– Ой, а я же видел её несколько раз по телевизору…

– А, точно, пианистка!

– Эта девушка?

Послышались перешептывания. И только теперь я искренне порадовался известности Мафую.

Самый старший по возрасту и, судя по всему, бригадир, нахмурив брови, озвучил вопрос:

– То, что вы ищете, точно в доме?

Я замешкался с ответом. Опустив взгляд на кончики ботинок, я решил честно признать:

– Вообще-то, мы не можем сказать ничего определенного, пока не посмотрим...

– Ну у нас тут тоже много работы, тратить впустую время мы не можем.

– Но…

Когда я поднял глаза, Мафую без единого слова шагнула вперед и встала передо мной. Продолжая молчать, она уставилась в загорелое лицо мужчины.

И он первым отвел взгляд.

– У вас тридцать минут.

Услышав приглушенный ответ, я едва не вскрикнул.

– Если ничего не найдете, не задерживайтесь там!

На пороге нас встретил покрытый пылью коридор. Оконные ставни, выходящие на улицу, бог знает сколько лет уже не закрывались. Сам же дворик являл не менее плачевное зрелище: мощеная дорожка заросла пробившимся бурьяном, а декоративные камни облепил уже весь высохший и растрескавшийся мох.

Мы с Мафую друг за другом зашли внутрь и начали поиски. То ли большую часть мебели вывезли, то ли здесь с самого начала особо ничего не было, но кухня и гостиная пустовали.

Открыв дверь, ведущую в левую половину дома, мы увидели книжные шкафы, сплошняком закрывшие стены, и деревянный короб с резьбой в виде витиеватого орнамента, который стоял на коротковорсном ковре. На небольшой подставке стояла высохшая чернильница, из которой торчала перьевая ручка. Когда мы обошли комнату, оказалось, что короб на самом деле это фисгармония. Достаточно старый экземпляр. Тоору собирается похоронить под обломками такой антиквариат? Но сейчас не время сокрушаться по этому поводу.

Едва я открыл дверцу книжного шкафа, в нос ударил запах застарелой бумаги. Корешки содержали надписи на французском, немецком и итальянском. Я вытащил подряд несколько штук из середины, чтобы проверить содержимое. Внутри обнаружились ноты Дебюсси, Равеля и Франка. Полкой ниже расположились работы Телемана и Букстехуде. Но это всё обычные печатные издания, которые можно легко найти в магазине. Сваленные на обшитый деревом пол ноты образовали приличную гору, но рукописные документы всё никак не попадались. Неужто уже выкинули? Но ведь эта музыка, это сочинение – оно особенное. Оно не для посторонних глаз и ушей. Оно непременно должно быть где-то здесь. Я встряхнул одну из подшивок, чтобы проверить, не запало ли чего меж страницами, но получил лишь облако пыли в лицо. Оторванные страницы опустились на пол. Следующий шкаф. Стеллаж оказался заставлен так аккуратно, что пробирало до дрожи. Ноты были четко систематизированы и выстроены ровными рядами. Сразу бросалось в глаза, что каких-либо записных книжек или бумажника здесь нет и в помине. Но я всё равно поочередно вытащил несколько стопок и бегло пролистал. Может, я не так всё понял? Может, та рукопись – просто уродливый этюд с огрызком фуги и ничего более? А надпись на французском и предположение, что сочинение является единственной фортепианной сонатой, внушили нам ложные надежды? И причудившиеся нам в вечерних криках моря порхающие мотыльки контрмелодии, тщетно сгоравшие в размеренно тлеющем сигнальном костре главной темы, оказались призрачными?

Вдруг…

Заиграла музыка.

Бумаги вскользнули из моих рук. Когда я поднял голову, отразившийся от стен бас холодной волной коснулся кончика моего носа. Это фортепиано. Я четко различил.

Кстати, где Мафую? Мы ведь вместе зашли в эту комнату.

Только сейчас я обеспокоился её отсутствием. Я выскочил из комнаты в пыльный коридор, направляясь к источнику звука. Раздвигая бесчисленные фусума из матового стекла, я летел на всех парах сквозь впивавшийся в кожу иголками застоявшийся воздух.

Коридор с низким потолком привел меня к пристройке. Почему-то здесь дверь была выполнена в европейском стиле и в верхней половине имела округлую вставку из цветной мозаики. Сквозь небольшую щель просачивался тихий фортепианный ба́ссо остина́то. Мою разгоряченность и учащенное сердцебиение словно поглотили мягкие морские переливы нот, и ноги остановились сами собой.

Я неслышно прошмыгнул внутрь. В воздухе ощущался едва уловимый запах антисептика. Плотно придвинутая к стене кровать, шторы, преградившие путь полуденным лучам. Туалетный столик белого цвета, уставленная лишь подшивками нот и упаковками таблеток полка. Рядом – небольшой стеллаж, а по соседству – пианино, за клавишами которого раскачивалась копна каштановых волос.

Какое-то время я даже не смел вдохнуть.

Двигалась лишь левая рука Мафую. На пюпитре, словно застывшие выдохи в зимнее утро, стояли в ряд тонкие листы бумаги. Двухстрочная партитура. Четыре "♭" сияли словно звездочки на ночном небе, роль которого выполняла лицевая панель пианино. Тональность ля-бемоль мажор.

Но я всё понял, еще не видя нот. Рука Мафую вновь вернула морской шум, но к нему теперь присоединились те пламенные мотыльки.

Когда я попытался неслышно подойти поближе, Мафую перестала играть и обернулась. В её глазах читалось, что мыслями она совсем не здесь, не в этой комнате.

– Так ты их нашла…

Мафую кивнула на мою тихую реплику.

– А ты взял те ноты?

В ответ я вытащил несколько сложенных листов из кармана.

Вдруг я кое-что понял. Тоору в тот раз хоть и взбесился, порвал отчет, но не тронул лежавшие сверху стопки ноты.

Может, он нутром чуял их ценность?

Я со спины наблюдал за тем, как Мафую раскладывает переданные ксерокопии нот на клавишах.

– В четыре руки?.. Нет, ноты берутся в разных октавах. Значит, фортепианный дуэт?

Мафую помотала головой.

– Нет, это сольное сочинение.

Я задержал взгляд на изящном ухе.

– Откуда ты знаешь?

– Сразу в глаза бросается.

Она взяла ксерокопии и сунула их позади нот на пюпитре. Я обмер. Ноты, которые обнаружила Мафую, написаны на кальке. Скрипичный ключ к скрипичному, басовый к басовому. Музыка и слова безропотно наложились друг на друга.

Я затаил дыхание. Тонкие листки слились воедино в цельные ноты и на моих глазах переродились сонатой в ля-бемоль мажор на фоне ночного неба. Мафую права. Это сольное сочинение. Это видно по элегантности партитуры. Моё предчувствие превратилось в уверенность, когда я посмотрел на последнюю страницу. В самом конце перед пометкой ensemble появилось еще одно слово.

Toujours ensemble.

Ни я, ни Мафую не знали значения этой фразы. Ясно было лишь то, что это не музыкальный термин. Тогда это его слова не как музыканта, а как обычного человека по имени Коконоэ Хирофуми.

Собрав все восемь страниц нот воедино и пробежавшись по ним глазами, Мафую опустила тонкие пальцы на клавиши. И вновь на поверхности вод затанцевали отражения мотыльков пламенного окраса. Я словно окунулся в приятную гладь ночного моря.

Зачем нужно было делить сонату на две части? Что мешало выпустить её в простор неба, и почему он запечатал одно крыло в спальне своей жены, наполненной воспоминаниями о ней? Я никак не мог уловить суть, хотя чувствовал, что разгадка близко.

Что он хотел скрыть? Что он хотел защитить? Что он хотел преподнести?

Пианино смолкло. Я вынырнул из синевы ночного моря. Мафую обернулась и явила мне печальные глаза.

– Что случилось?

– Я не могу играть… дальше.

– Почему? – проговорил я с таким ощущением, словно меня бросили одного в пересохшей коралловой пустыне.

– Это невозможно технически.

Мафую сильно придавила совмещенные листки к пюпитру.

– Я сперва думала, что арпеджио можно будет сыграть, помогая пальцами левой руки, но интервалы в октаву не прекращаются. Это невозможно сыграть…

Я еще раз взглянул на восходящие звукоряды прозрачного листа. Под танец сгорающего в пламени роя мотыльков различные воспоминания и слова сливались воедино.

Два человека встретились в заграничном госпитале. Супруга, которую не хотели даже считать за человека. Разъединенные, спрятанные ноты. Соната, исполнить которую не в силах даже Мафую. Разгадка, словно рассвет, забрезжила в голове, но не приближалась.

Когда позади нас скрипнула дверь, мы с Мафую, вздрогнув, одновременно обернулись. У входа столпились рабочие в касках. Было слышно, как кто-то прочистил горло. Заметив наше внимание, они потупили глаза.

Переведя взгляд вниз, я тут же извинился, увидев время на экране мобильника.

– Извините, мы задержались сверх оговоренного времени…

– Эм… пустяки, всего несколько минут.

– А вы не будете продолжать? Песня ведь еще не кончилась, верно?

Мы с Мафую переглянулись.

– Не получится, – несколько виновато пробормотала Мафую.

Комната наполнилась атмосферой сожаления и смирения.

– Так вы нашли… чего искали? – весьма спокойно поинтересовался прораб.

Мафую кивнула и прижала стопку нот к груди.

– Только эти листки? Остальное не заберете?

Он подошел к книжной полке и наугад вытащил несколько книг. Я, затаив дыхание, подошел поближе. На старинного вида толстой обложке виднелась печать "Сэёдо". Это штемпель специализирующегося на западной литературе магазина, куда часто по просьбе наведывался младший двоюродный брат Коконоэ, Вакита.

Я взял у прораба книгу и пробежался по страницам. Мои познания во французском исчерпывались музыкальной терминологией, так что прочесть её я не мог. Но по поясняющим картинкам я уловил суть. Там описывалась музыкальная теория, техника игры на клавишных инструментах и оркестровка.

Книга на французском, которую Розали Шарлуа купила для себя. Проверив все книги, отмеченные магазином, я убедился, что все они относятся к специализированной музыкальной литературе.

Выдохнув воздух, застоявшийся в легких, я вернул книгу на место.

– Оставите? – кратко спросил прораб. – Если оставите – выкинем с мусором.

Я вяло покачал головой.

– Этих нот нам хватит.

Я повернулся к Мафую и кивнул.

Я наконец-то всё понял – мысли Коконоэ Хирофуми.

В конце недели, под вечер, мне удалось перехватить Тоору у лифта возле главного входа.

– Чего тебе?

Тоору, как заправский шоумен, в тот день надел оранжевые солнцезащитные очки, которые сногсшибательно сочетались с его светлой кожей полукровки и высокой переносицей. У меня аж сердце замерло. Под предупреждающий звонок лифта я успел прошмыгнуть в закрывающиеся двери сразу за ним.

– Ты бесполезен. Болтаешься и занимаешься ерундой. Только еще подойди ко мне, и я вышвырну тебя из музыкальной индустрии!

Я сглотнул и отступил на шаг. Однако двери за мной захлопнулись, и мы остались заперты в двух квадратных метрах. Бежать теперь некуда.

– Мне ничего от вас не нужно. Просто послушайте вот это.

Я вытащил портативный диктофон из кармана. Тоору, уже открывший рот для ответа, застыл, услышав мелодию из динамика.

Это не тот куцый фрагмент, с которым он уже ознакомился. Сейчас играла записанная в два захода фортепианная соната в ля-бемоль мажор "Sonate pour deux", исполненная "ртутными пальцами" Мафую. Тоору с перекошенным лицом потянулся к кнопке открытия дверей еще не отъехавшего лифта.

– Дослушайте до конца!

Я закрыл собой панель, и тогда он схватил меня за шкирку и встряхнул. Спиной я надавил на какую-то кнопку, и пол под ногами тут же начал поднимать нас вверх. Словно в ответ, фортепиано Мафую перешло к разработке в ми мажор. Глаза Тоору, огороженные мутной пластиковой перегородкой оранжевого цвета, начали терять горячность.

Через некоторое время первая тема фуги вернулась, влекя за собой россыпь сверкающих звездочек.

Дальше начиналась часть, сыграть которую одной парой рук оказалась не под силу даже Мафую с её-то мастерством. Тоору сомкнул веки. Я почувствовал, как хватка на моем воротнике ослабла.

Сквозь трель мрачного ливня на высоких нотах пронеслась двойная фуга. Когда соната в конце гармониями растворилась в воздухе, мне показалось, словно диктофон, став жидким, каплями расплескался по полу.

Лифт остановился на седьмом этаже.

Дверь наверняка открылась и снова закрылась позади нас, но меня, как и Тоору, захватила фортепианная соната, и мы ничего не заметили.

Колени подкосились, и я, скользя спиной об угол лифта, опустился на пол. Тоору, открыв дверь кнопкой, перешагнул через меня и вышел в коридор. Прижав к груди уже остывший диктофон, я поднялся и поспешил следом. Догнал я его на безлюдной лестничной клетке.

– Вы вспомнили, верно? – задал я вопрос спине Тоору, освещенной тусклым зеленой лампой аварийного выхода.

– О чем ты?

– Ну, произведение, которое учила ваша мать. Это оно, верно?

– Ну и? Что с того?

– Прошу, ответьте на один вопрос. Ваша мать, она самостоятельно могла сыграть композицию целиком, верно?

Тоору злобно на меня зыркнул поверх очков, нахмурился и хмыкнул. Поцокав языком, он приготовился спускаться.

– Что тут такого? Папаша так усердно её дрючил, что это неудивительно.

Грудь словно сдавило. Ноги стали ватными.

Да, вот и ответ на вопрос, заключенный в сонате ля-бемоль мажор Коконоэ Хирофуми.

И стоит ли раскрывать правду сейчас – не знаю.

Но я всё же вытащил из кармана ноты и, преградив Тоору дорогу, поднес их к его лицу. Спаренные листы были склеены, образуя цельные ноты.

Уклонившись от жаждущей меня прихлопнуть руки Тоору, я ткнул пальцем в последнюю страничку.

– Посмотрите сюда! Фуга в коде – пятиголосая, трели следуют одна за другой. Из-за того что левая рука вступает с ответом на октаву ниже, правой приходится играть аккомпанемент лишь большим, указательным и средними пальцами. Но это невозможно. Пальцев не хватает.

Тоору остановился. Его взгляд растерял все цвета и потух.

– Эту сонату мог сыграть лишь один человек. Розали Шарлуа, ваша мать. Понимаете? У меня есть догадка, но нет доказательств. Правда, иного объяснения на ум не приходит. Остается одно – она страдала от полидактилии.

Я видел, что Тоору оторопел от неожиданности, но продолжил:

– Я думаю, мизинец или безымянный палец на её правой руке разделился на два. Врожденное заболевание… Хотя это не совсем верный термин, ведь отросток развился в полноценный орган, поскольку она всё же могла играть на фортепиано. Однако она всё равно выделялась. Семья Коконоэ даже такую мелочь не могла оставить без внимания. Поэтому ваш отец в знак протеста порвал связи с родней.

– Что за чушь ты выдумал?! – оборвал мои слова рык Тоору. – Если твои слова верны… То папаша видел в мамке только инструмент, не так ли? Насильно заставлял репетировать...

– Неправда! Вакита-сан – помните его? двоюродный брат вашего отца – говорил, что Розали-сан сама покупала и читала множество учебников по игре на фортепиано, по музыкальной теории и даже по оркестровке! Она бы ни за что не стала таким заниматься, если бы её насильно заставляли! Она лишь хотела ответить музыке мужа.

– Ну и что?! – взревел раскрасневшийся Тоору. – Тогда это просто значит, что папаше вскружила голову возможность заставить кого-то мастерски исполнять музыку, непосильную обычному человеку. Он думал лишь о музыке, уделял внимание лишь тому, что интересовало его. Поэтому и привез с собой мамку из Франции! Он просто отброс!

Я сунул Тоору под нос первую страницу нот.

– Если всё так, он бы опубликовал эту работу, разве нет?! Зачем нужно было разделять и прятать такое замечательное произведение? Ноты для правой руки постоянно хранились в комнате Розали, ноты для левой Коконоэ Хирофуми всегда носил с собой в футляре от дирижерской палочки. Догадываетесь, зачем? Вот, посмотрите на заголовок.

Я ткнул в надпись "Sonate pour deux" с такой силой, что едва не разорвал бумагу. Профессор Катасэ считал, что это указание на исполнение дуэтом. Однако он ошибался. Это сольное произведение. Мафую доказала. И теперь я точно знаю, что означает это название.

– Соната для двух. То есть, только для супругов, для двух человек.

Коконоэ Хирофуми написал её специально для Розали Шарлуа. Для супруги, которая тонула в отчаянии, разрываясь между тоской к родине и необходимостью быть рядом с любимым человеком.

Чтобы у неё была причина остаться здесь.

Чтобы у неё было здесь место.

И поэтому Розали должна была исполнять эту сонату только одному человеку – только мужу.

Годы шли, и вот пары не стало. Если честно, я не уверен, правильно ли поступил, вдохнув жизнь в погребенные под пылью и хламом ноты.

Но если кто и должен их получить, то это он.

Тоору пихнул меня плечом и двинулся к лестничной площадке. Я насильно сунул ему свернутые ноты в нагрудный карман. Глядя ему в спину, я заметил, что он снял солнцезащитные очки. Его шаги растворились в сумраке.

Вскоре я мог различить лишь собственное сердцебиение и дыхание, отдававшееся болью.

Прижимая к груди диктофон, я сопротивлялся нахлынувшему чувству отчаяния.

Каков смысл моих действий? Необходимости кому-то что-то доказывать не было, это просто крупица правды, которая может лишь причинить боль. И то, что я её передал, означает лишь, что я перелил боль в другой сосуд.

Но смог ли я передать её?

Я лишь хочу быть уверен, что смог достучаться до сердца Тоору. Не своими словами, а фортепианной сонатой, ожившей стараниями Мафую.

Еще раз прижав портативный проигрыватель к груди прямо напротив сердца, я удостоверился в своих мыслях и открыл дверь, ведущую обратно в вестибюль. Звонок лифта, голоса и шаги служащих – все те набившие оскомину, но оттого не менее милые сердцу звуки реальности вновь окружили меня.

Тем же вечером я набрал Мафую. Стоило прямо заявить, что хочу сейчас же встретиться, как по ту сторону трубки послышались странные звуки. Как будто что-то упало. Или может, то был диссонанс фортепиано. С чего это она вдруг так удивилась?

– За-зачем?

"Как это – зачем?", – хотел спросить я в ответ, но решил обдумать. И точно, я очень редко прошу её о таких вещах. Обычно наша схема проста: если у неё есть время, она приезжает ко мне, и мы вместе что-нибудь играем.

– Хочу поскорее тебя увидеть. Эм-м, ты репетируешь, что ли? С завтрашнего дня у тебя вроде один за одним начнутся концерты.

– Ага… Эм, подожди минутку, узнаю у менеджера.

– Да ладно, не стоит, если не получается, ничего страшного…

– Я обязательно выкрою время!

Послышался гулкий топот. Затем донеслись обрывки разговора Мафую с кем-то еще. Она что, забыла повесить трубку? Впрочем, не важно.

Я заявился в репетиционное помещение концертного зала, хотя создалось впечатление, что моё присутствие тут некстати.

– Что за срочность?

Сидя в центре звукоизолированной комнаты за сверкающим концертным роялем, Мафую продолжала подозрительно хмуриться. Судя по всему, она репетирует в той же одежде, в которой и на сцену выйдет (облик напряженной Мафую – просто отпад!), и теперь, когда бледно-абрикосового цвета платье с открытыми плечами сделало её еще беззащитнее, я окончательно утвердился в своём мнении. Она растерялась от одной только фразы, что я хочу встретиться. Ну извини, что не слишком часто выражаю свою любовь.

– Ну, в общем…

Не зная, как подойти к насущному, я начал рассказ о ситуации с фортепианной сонатой Коконоэ Хирофуми. На лице Мафую отразилась неподдельная печаль, хотя в какой-то миг она будто хотела спросить: "И ради этого?.." Но моя история сумела пробудить в ней интерес.

– То есть эта соната не войдет в его официальный репертуар?

– Да. Профессор Катасэ не стал включать её в свой каталог.

Ведь эта композиция принадлежит супругам Коконоэ. Ладно хоть меня простили за то, что в минутном порыве я отдал Тоору саму рукопись.

– Так нот больше нет? Я играла лишь один раз и не смогу восстановить их по памяти. Я хотела бы сыграть еще, только упростив некоторые места…

Мафую насупилась. Похоже, произведение всерьез запало ей в душу. Впрочем, и мне тоже.

– Я заранее сделал копию! Вот я и пришел, чтоб тебе передать!

Я протянул ей ноты, вложенные в папку с прозрачными файлами. Хоть она и произнесла: "Ради этого?" – одними губами, всё же села поудобнее и развернула партитуру. Прежде чем отдать оригинал, я отсканировал ноты и внес в них мелкие правки: часть заменил, часть убрал совсем.

– Я кое-что переработал. Хотя аранжировщик из меня так себе, подумал, как есть оставлять не годится.

Мафую некоторое время бездвижно изучала ноты, затем расслабилась и выровняла дыхание. Руки взмыли вверх – и затанцевали на черных и белых клавишах.

Хотя переписанные ноты разнились самую малость, манера исполнения Мафую сильно отличалась от той, когда она делала запись для Тоору. Перебирая бескрайние гребни волн, она, позволяя мотылькам сесть на пальцы, а потом сгоняя их, словно провожала каждое крылышко своей музыкой.

Эта музыка не принадлежит ни мне, ни Мафую. Но сейчас мне захотелось погрузиться в мелодию.

Рой светящихся мотыльков удалялся в танце и вскоре, достигнув последней буквы, исчез без следа. В оригинальной рукописи два слова сложились вместе, и я их скопировал в том же виде.

Toujours ensemble.

– Всё-таки, что означают эти слова? – спросила Мафую, подняв голову.

– Ах да. В общем, оказывается, это не музыкальный термин…

Мафую округлила глаза, когда увидела предмет, который я достал из кармана. Им оказалось испускавшее ровное свечение платиновое кольцо. На его боковой грани виднелась гравировка: "toujours ensemble".

– Эту фразу часто используют, когда делают предложение. Разнообразие колец оказалось таким большим, что я долго колебался.

Её голубые глаза несколько раз перескакивали с меня на кольцо и обратно. Веки начали увлажняться. Губы задрожали. Я взял её правую руку. Её дрожь передалась мне. Какое-то время мы просто нетерпеливо общались глазами. Вскоре Мафую нерешительно приподняла безымянный палец.

Я ощутил её учащенное сердцебиение, когда надел кольцо.

– Эм… э-э…

В моей груди тоже бушевала буря, и я не мог подобрать слов.

– По правде, я хотел встретиться именно для того, чтобы передать тебе это. Я немного изучил вопрос, и вроде как европейцы носят обручальные кольца на правой руке. Раз ты наполовину венгерка, то всё будто бы сходится...

– О-откуда ты знаешь размер моего пальца?

Почему в такой момент она спрашивает о каком-то пустяке? Из-за растерянности? И почему я так спокойно раздумываю об этом?

– Тайком померил, пока ты спала. Удивить хотел.

– Дурачок!

Мафую потупилась, и я, чуть нагнувшись, своим лбом коснулся её лба.

– Прости за всё, что было в прошлом. Я… буду стараться, чтобы ты больше не тревожилась.

Поэтому, выходи за меня.

Моё предложение опустилось на тыльную сторону ладони Мафую, за которым последовало несколько капель.

Мафую плачет?..

Я хотел подглядеть на её лицо снизу, но она отвернулась.

– Извини, эм… Я что, напугал тебя?

– Ничего страшного.

– Но… почему ты тогда плачешь?..

– Болван!

Мафую вскочила. Несколько слезинок упало на мою щеку.

– Это слезы счастья! Неужели ты даже таких простых вещей не знаешь?!

– Про-прости!

Я попытался подняться, опершись на стойку с нотами, но в итоге нечаянно опрокинул листки на пол.

– Ой, я не хотел…

Пока я впопыхах собирал ноты, Мафую колотила меня по спине.

– Оставь ты их! Выйди ненадолго! И жди, пока я не разрешу войти!

– Э? Зачем?

Мафую продолжила пихать меня, выталкивая к двери.

– По-потому что на лице у меня сейчас ужас! Веки опухли, косметика смазалась… Так что выйди!

И в то же время, когда я собрался распахнуть дверь, она влажной и горячей щекой прижалась ко мне сзади.

Я не расслышал её шепот, но смысл её слов уловил сердцем.

Выйдя в коридор и закрыв дверь, я ощутил, как по телу от мочек до кончиков пальцев пробежала волна жара. Это моё собственное тепло? Или оно передалось от Мафую? Не знаю. Черти что со мной творится. Сердцебиение всё никак не унимается. Будь здесь микрофон и бас-гитара, я, может, вернувшись в свои шестнадцать, выплеснул бы всю эту горячность.

Но сейчас мне уже 24. Пусть и запоздало, я всё равно продолжаю усваивать важные вещи. И сегодняшний случай из их числа.

Самые красивые слезы проливает счастливый человек.

Я поднял к глазам ноты сонаты в ля-бемоль мажор, которые сжимал в руках. Перелистывая страницы, я добрался до последней и провел пальцем по словам в конце.

Toujours ensemble – вместе навек.

Перевезя в чужую страну выписавшуюся из госпиталя Розали Шарлуа, Коконоэ Хирофуми преподнес ей эти слова.

Понятно, что она не находила себе места. Здесь ей не на кого было положиться, кроме возлюбленного. Этот страх холодит сердце каждого человека.

Поэтому мы приносим клятвы.

Клянемся быть вместе навсегда, быть надежной опорой друг другу.

Как сказал один мой знакомый революционер любви, простыми словами до сердца не достучаться, поэтому мы должны создать крепкие узы клятвой. Теперь и я это понимаю. Как и причину, побудившую Коконоэ Хирофуми создать фортепианную сонату, причину, побудившую Эбисаву Чисато преподнести матери Мафую ту абсурдную звукозапись, а также причину, побудившую Тэцуро занять у Мисако баснословную сумму.

Только так они могли донести до потаенных уголков сердца послание: «Мне нужна только ты».

Каждый тут поступает по-своему. Композиторы и дирижеры могут запечатать свою клятву в обжигающую мелодию. Но важен не сам подарок. Не обязательно ломать голову, размышляя: «А что могу сделать я?» Главное – передать смысл, что отныне вы навсегда вместе. Сильное обещание, способное избавить от одиночества и тревог. Этого достаточно. Поэтому я прибег к древнему способу, позволив току крови передать мои слова. Через сердце, связанный с ним палец и кольцо с нужными словами я передал Мафую свою клятву.

В кармане завибрировал сотовый. Оказалось, сообщение от Юри.

Завтра он будет в Токио. Можем встретиться. Мне просто не терпится рассказать кому-нибудь о нас с Мафую, но куда интереснее поглядеть на его удивление в разговоре лицом к лицу.

Я заметил еще два непрочитанных. Заметив, что первое от Тоору, я открыл его с некоторым недоумением. И подивился вновь, когда увидел содержимое: огромный список, включавший даты и время, названия студий, имена артистов, планы записи и необходимые материалы. Он что, работу мне предлагает?

В конце сухих столбцов из букв и цифр стояла приписка: «Нахрен мне ноты, запись пришли!» Я не смог сдержаться и прыснул от смеха.

От последнего же сообщения: «Денег нет кушать хочется можно приеду?» – мне оставалось лишь взъерошить волосы на голове.

И всё же…

И всё же он мой отец. Он является им уже 24 года с моего рождения и продолжит им быть. Дурашливый, никчемный и с допотопными взглядами, но нашу связь не переделать.

Вот я и подумал, что начать стоит именно с него.

Я нажал кнопку вызова. Ответили уже после второго гудка.

– Эм, Тэцуро?

– Нао? Ну, я перепутал день выплат гонорара за статью, а наличные просадил на скачках. До следующей недели я на мели! Если бы ты накормил…

Отодвинув сантиметров на тридцать от уха телефон, я подождал, пока мой собеседник утомится, и заговорил сам:

– В общем, такое дело…

Какое у него сейчас лицо, подумалось мне.

– Мы решили пожениться.

1. ↑ Грумман Ф-14 «Томкэт» (англ. Grumman F-14 Tomcat) — двухместный реактивный истребитель-перехватчик
2. ↑ Lockheed SR-71 — стратегический сверхзвуковой разведчик ВВС США. Неофициально был назван «Blackbird»
3. ↑Фортепианный стульчик
4. ↑Цикл состоит из четырех опер. Общее время исполнения – более 15 часов.
5. ↑Специфический способ джазовой вокальной импровизации, при котором голос используется для имитации музыкального инструмента, а пение не несёт лексической смысловой нагрузки.
6. ↑Примерно 13 кв. м