Бежали летние деньки.

Кажется, в моей жизни еще никогда не было такого беззаботного лета. Наверное, сказывалось мое душевное состояние.

В саду Особняка нежити дует прохладный ветерок, кружа и переворачивая в траве загадочных существ, напоминающих соцветия.

С наступлением темноты по палисаднику начинают летать похожие на светлячков огоньки. Они неторопливо поднимаются к звездному небу, но гаснут на высоте. Жизнь их коротка, но ярка и прекрасна. Летом присутствие потустороннего в Особняке нежити особенно заметно.

Итак, я из лагеря «ищущих работу» перекочевал к «продолжающим обучение».

Обсудив все с Тиаки, я нацелился поступить на факультет фольклористики муниципального университета, находящегося не так далеко от особняка, так что переезжать не придется.

Фольклористика — это наука, изучающая народное творчество, его историческое развитие и влияние на современную культуру. Но кроме собственно фольклора, она изучает местные верования, ритуалы, обычаи, традиционные костюмы, предметы быта и так далее.

На первый взгляд кажется сложным и муторным, но, судя по сочинениям того же Кунио Янагиты (к примеру, его «Тоно-моногатари»), краеведы исследуют в том числе и старинные предания, и даже магию, а это очень интересно.

— Я бы и от философии не отказался, но все-таки остановлюсь на фольклористике, — подытожил я.

— Признаться, не ожидал от тебя, — улыбнулся Тиаки. — Обычно такие, как ты, как раз философию и выбирают.

Мне оставалось лишь смущенно почесать голову. Не объяснять же, что на меня повлияла жизнь в полном сверхъестественных созданий особняке, а я сам являюсь мастером магической книги.

Но если бы мои родители остались живы и мне не пришлось бы переехать в частное общежитие, где я и встретился с «Пти»… Я бы точно остановился на философии. Тиаки не откажешь в прозорливости.

Хоть я и решил продолжить обучение, но моя конечная цель — стать госслужащим или предпринимателем — не изменилась. В этом смысле фольклористика мне вряд ли чем-то серьезно поможет, но все равно я с волнением и предвкушением думал о предстоящем поступлении.

Приближались летние каникулы, но для «продолжающих обучение» это будет пора бесконечных дополнительных занятий.

Поэтому в один из перерывов на подработке я так прямо и сказал директору Кэндзаки:

— Я решил поступать в университет, поэтому не смогу работать на каникулах в будни.

И директор, и слышавшие меня управляющий, бухгалтер Симадзу-сан, грузчики и студенты на подработке — все ласково заулыбались и одобрительно закивали.

— Простите, директор, — залившись краской, добавил я.

— Глупости. Ты молодец, все правильно делаешь, — он сжал мне плечо своей широкой, мозолистой ладонью. — Учиться надо, пока молодой, тогда в этом будет больше толка. Новые знания еще никому не вредили, пойдут на пользу и тебе, обязательно.

И он это говорит после бесчисленных предложений бросить колледж и устроиться к нему на полную ставку. Но я знал, что директор Кэндзаки настаивал на этом потому, что думал, что я хочу как можно скорее начать зарабатывать и обрести независимость. На самом же деле он, как и дядя Хироси, был против того, чтобы я так спешил стать самостоятельным взрослым. То же самое касалось и всех моих коллег по подработке.

— Да, Юси, ты молодец.

— Ты же не прохлаждаться собираешься, а серьезно учиться!

— Словари нужны? Могу принести!

От поддержки грузчиков и студентов у меня потеплело на сердце.

— Так что, Инаба-кун, с подработки уходишь? — спросила Симадзу-сан.

— Что ты такое говоришь, О-Кэй-тян! — вместо меня воскликнул директор. — Юси от нас не уйдет! У него может быть только одна подработка — «Грузовые перевозки Кэндзаки»! Правильно я говорю? — он резко приблизил ко мне лицо.

Я усмехнулся:

— К-конечно! Я буду приходить на выходных. Если вы не против…

— Отлично!

Он от души хлопнул меня обеими руками по плечам. Больно же!

— Но вы уверены? От меня будет мало пользы…

— Ерунда! Все согласны?

— Хоть раз в неделю, но обязательно приходи, Юси.

— Не бросай стариков!

Я низко поклонился.

— Спасибо! И простите за доставленные неудобства!

Как же мне повезло…

Да, я рано потерял родителей, но… я не одинок.

— Будто твои папа с мамой позаботились, чтобы было кому за тобой присмотреть… — прочувствованно произнес Поэт за чаем на веранде.

У меня даже мурашки побежали по коже: я как раз думал о чем-то подобном.

— Но в этом и твоя немалая заслуга, Юси-кун, — тихо продолжил он. — Удача не приходит к тем, кто плачет о своей горькой судьбе. Знаешь, почему? Потому что они видят все через призму несчастья.

— Призму несчастья?..

— Через нее весь мир кажется искривленным, неправильным. Человеку кажется, что все вокруг него счастливы, а его сторонятся, презирают из-за его неудач. Поэтому он сам закрывается от людей.

Признаться, слушать это было немного неприятно. Я по себе знал, как это бывает. В средней школе я растерял всех друзей, кроме Хасэ. Именно потому, что закрылся в себе.

— Такие люди внушают себе, что их могут понять лишь такие же, как они, — несчастные. Только они на фоне черно-белого мира еще кажутся красочными, — Поэт говорил так, будто тоже по себе знал, каково это. — Найдя соратника по духу, они думают, что «прозревают»: надо же, оказывается, я не один такой, страдающий, жалкий и печальный, так давай же поплачем вместе… А в итоге оба все глубже увязают в своем негативе, и выбраться из него уже не получается.

Мы недолго помолчали.

— А знаешь, — вновь заговорил Поэт, — почему они, хоть и страдают и чувствуют себя жалкими, ничего не делают, чтобы помочь друг другу выйти из этого состояния?

Перед внутренним взором всплыла Аоки с ее фанатичками.

«А их это устраивает: цыплятам ведь ни о чем не надо беспокоиться», — вспомнились мне слова Тасиро.

— Потому что… так проще?

— В яблочко!♪ — на невзрачном лице Поэта появилась жестокая ухмылка. — Их устраивает страдать и печалиться.

— Хотите сказать… они мазохисты?

Поэт помотал головой.

— Мазохисты не станут жаловаться, что им плохо или грустно. Наоборот — еще и добавки попросят. А вот всяким несчастненьким только повод дай, чтобы поныть о своей горькой судьбинушке и попроклинать несправедливый мир и, на их взгляд, везунчиков, которым они страшно завидуют… Большего им и не надо. А если найдется подходящая компания, чтобы плакаться друг другу в жилетку: «Ах, мы такие бедные и несчастные, а мир вокруг — жесток и беспощаден», — так вообще здорово. Такие уж они, люди негативного склада.

Меня аж передернуло: не хотелось бы мне становиться одним из них.

— Со временем их ненависть к окружающим усиливается. От просто жалоб они переходят к откровенным наездам: «Да, тебе хорошо, у тебя и в семье, и на работе все отлично, а у меня, как обычно, ничего не получается. А ты и рад, да, презираешь меня, да?! Я же вижу, как ты на меня смотришь!». И все в таком духе.

Я закивал.

— Но несчастненькие хоть и обвиняют других, на самом же деле это они презирают окружающих. Несчастья становятся для них способом самоидентификации. Они делят мир на тех, кто страдает, и тех, кто не страдает, и автоматически ставят себя выше тех, кто, по их мнению, относится ко второй категории. Им хочется думать, что несчастья делают их особенными. Они одновременно и хотят внимания, и не желают связываться с другими людьми. Закрываются в себе. Весьма противоречивое состояние.

— Вы совершенно правы, Иссики-сан!

Фанатички Аоки именно такие! Они все страдают от одиночества и тревог, но не в силах справляться с ними самостоятельно, поэтому сбиваются в «стайки» таких же, как они, запираются в своем маленьком мирке, отвергая всех остальных, высмеивая их, считая себя «особенными». Но оставаясь в изоляции, человек не может развиваться.

— Намного легче жаловаться и топтаться на одном месте, чем прилагать усилия, чтобы измениться. Особенно, если рядом с тобой такие же, как ты.

— Жуть! Я бы так не смог!

Добровольно увязнуть в негативных эмоциях… Что в этом приятного? Не понимаю!

— Когда на человека наваливаются несчастья, ему, конечно, стоит посочувствовать, но если он только и знает, что ныть, а сам ничего не предпринимает — это уже совсем не дело.

Я решительно кивнул.

— Но никакие слова, никакие попытки помочь ни к чему не приведут, если человек сам не захочет измениться. Никто не может решить за другого, как ему жить.

Я вздрогнул. Рю-сан тоже однажды говорил о чем-то подобном:

«Какая бы ни была судьба, как бы окружающие ни помогали, человек ничего не преодолеет, не будь на то его воля».

— Как говорил Осборн: «Человек — как парашют: пока не раскроется, толка от него никакого».

Я только сейчас заметил, что к нам успели присоединиться Буся с Белой.

— О, Бусенок, иди ко мне, — позвал малыша Поэт, и тот сел ему на колени.

Бела втиснулась между мной и Поэтом, и я погладил ее по спине, а она в ответ прижалась к моему боку: «Еще!».

Буся — привидение мальчика лет двух, погибшего от рук издевавшейся над ним матери. Белая собака Бела — его «приемная мама», которая даже после смерти защищает душу малыша. Сейчас они купаются в любви и внимании всех обитателей особняка и ждут часа, когда смогут отправиться на Небеса.

— Бусенок, сделай «банзай»!

Поэт развел ручки малыша в стороны. Греющееся в слепящих лучах летнего солнца привидение — то еще странное зрелище, но Буся, наш маленький подсолнух, вызывал лишь умилительные улыбки.

Какое-то время полюбовавшись им, Поэт вернулся к нашему разговору:

— Человек должен быть открыт душой, вбирать в себя окружающий мир и меняться, развиваться под его влиянием.

Буся вытянул ручки к голубому небу, будто пытался его схватить.

— Тебя окружают добрые люди, Юси-кун, потому что ты захотел, чтобы они тебя окружали. Ты не позволил своему сердцу зачерстветь из-за утрат и несчастий, не стал смотреть на всё через кривое зеркало негативного восприятия и научился не только видеть мир во всей его необъятности и разнообразии, но и выделять из него, что тебе на самом деле нужно.

— Я обязан этому Хасэ и всем вам, из особняка, — уверенно заявил я.

Это Хасэ не дал закрыться двери, что соединяла меня с внешним миром. Он сам, можно сказать, стал этой дверью, отказывающейся закрываться, и благодаря этому открытому проему я в итоге оказался в Особняке нежити и обнаружил в себе множество новых дверей.

Мне не хватит слов, чтобы выразить ему свою благодарность.

Я буду беречь свой мир.

Мир, созданный усилиями очень многих людей.

Начались летние каникулы.

Каждый день я ходил в колледж на дополнительные занятия.

У Хасэ, с самого начала планирующего поступать в университет, они, естественно, тоже были, поэтому в особняк он смог приехать лишь ближе к О-Бону.

— Инаба, давно не виделись! — обнял он меня прямо с порога.

— Фу! От тебя потом несет! — возмутился я, отцепляя его от себя.

— Лучше пожалей меня, — простонал он, — я ж прямо из Сэндая…

— Мог сначала и домой заглянуть, ты все-таки не здесь живешь.

Мидзуки Хасэ — мой лучший друг, умный, смазливый и обеспеченный сын члена директоров одной из крупнейших компаний страны. Но если копнуть глубже, обнаружите коварного злодея, сплачивающего вокруг себя хулиганов в надежде когда-нибудь сместить отца с его должности.

Но поездка в родовое поместье даже из этого непрошибаемого и язвительного интригана выжимает все соки.

Клан Хасэ очень напоминает родовитые семьи, что описывал в своих романах Сэйси Ёкомидзо. Огромное поместье в небольшой деревне, баснословное состояние, подернутое завесой тайн прошлое деда и крайне запутанные и сложные взаимоотношения, из-за которых члены семьи Хасэ даже не могут нормально поговорить с главой семьи.

Поэтому никто из них не любит ездить в Сэндай, а в случае необходимости отдуваться приходиться самому младшему «молодому господину Мидзуки», как его называют в родовом поместье. Эти два дня, что он провел там ради традиционных приветствий в честь О-Бона, опять стоили ему кучи сгоревших нервных клеток.

— Ну хоть в этот раз с дедом дали пообщаться? — спросил я.

— Еще чего. Этот чертов старикашка опять сидел за несколько комнат от меня. Сомневаюсь, что он вообще меня слышал, — фыркнул Хасэ. — И ведь совсем недавно при смерти был, но ему хоть бы что. Сколько можно небо коптить?

По рассказам Хасэ я знаю, что у его отца с дедом крайне натянутые отношения.

«Прямо как в «Клане Инугами» Ёкомидзо», — уже в который раз покачал я про себя головой.

— Бу-у-уся-я-я!

Буся с разбегу прыгнул в объятья Хасэ.

Моему другу известно об особенностях особняка, а с Бусей у них вообще крепкая взаимная любовь (если что, это был сарказм).

В обществе Буси Хасэ превращается в сумасшедшего папашу, которого не смущает, что обитатели особняка так и называют его — «папой». Увидь его таким отец — наверняка бы в обморок грохнулся. Или умер бы со смеху. Второе даже более вероятно.

— Добро пожаловать, Хасэ-кун.

— Йо.

— Давно не виделись!

— Здравствуйте! И вновь извините за вторжение! — поприветствовал Хасэ сидящих в столовой Поэта, Художника, Сато-сана, Марико-сан и Кикё-сан.

Марико-сан — привидение сногсшибательной красавицы с умопомрачительными формами, отказавшейся отправляться на Небеса и сейчас работающей воспитательницей в яслях для нежити.

Кикё-сан выглядит как помесь кошки с маленькой девочкой, но на самом деле почтенных лет кошкобабушка. Она присматривает за мной во время моих духовных практик, необходимых для вызова созданий «Пти».

Взрослые страшно обрадовались привезенному Хасэ целому ящику разного алкоголя.

— Тост за корпящих за учебниками даже во время каникул! Чтоб вы обязательно поступили!

— Кампай!!!

На столе одна за другой появлялись тарелки с новыми кушаньями.

— О-о-о, вареный угорь с фучжу!.. Прямо как в дорогущем ресторане!

— Скажи же, такой нежный и сладкий, будто мусс ешь!

Стряпня Рурико-сан быстро вернула обессиленному Хасэ хорошее настроение.

— Дождались угрей!

— Чувствуется, что лето на дворе.

Хотя, уверен, от такого угощения любой, не только Хасэ, впал бы в эйфорию. Жареный угорь, суши с угрем, сашими из моллюсков и сваренные со свининой баклажаны: еще горячие — к рису, а охлажденные — под закуску.

— Рури-Рури, ты как всегда великолепна!

— А какой бульон!

— Сашими из моллюсков только в это время и можно поесть.

— Предлагаю вскрыть еще бутылочку Дайгиндзё!

Непьющие налегали на разжигающую аппетит пряными запахами чеснока и устричного соуса куриную поджарку с помидорами, салат из моркови и дайкона, соте из судака и исходящий паром рис.

Пьющие под Дайкиндзё и пиво энергично расправлялись с пухлыми от начинки гёдза и нежными корейскими блинчиками пучимге на майонезе и картофеле с добавлением зеленого лука и кусочков свинины.

Последней на стол поставили охлажденную собу с порезанными тонкими кругляшками судаки*.

— С ума сойти можно, как вкусно! — вырвалось у Марико-сан.

Непьющие тоже не смогли остаться в стороне. И это после стольких блюд. Сколько же в нас взлезает?

— Судаки ведь обычно жутко кислые… Но эта соба почему-то совсем нет, — изумленно округлил глаза Хасэ.

— Потому что варили ее на обычном рыбном бульоне, без добавления сока, — объяснила Кикё-сан.

— А-а, то есть они только для аромата…

— Лапша так и просится в горло, — с набитым ртом простонал Сато-сан.

— После выпивки — самое то, — подхватил Поэт.

— А я б не прочь повторить, — заметил Художник, и все расхохотались.

Наслаждаясь очередными кулинарными шедеврами Рурико-сан, мы с Хасэ вновь слушали серьезные разговоры взрослых и хохотали над их байками. По оконным стеклам струились серебристые капли дождя.

В темноте сада неторопливо кружили слегка размытые из-за потеков прозрачные шары, покрытые чем-то вроде крупной светящейся пыльцы. Падая на землю, они отскакивали вверх, и сброшенная пыльца вспыхивала золотыми, серебряными и радужными искрами, подсвечивая водящих хоровод черных человечков.

— Как красиво… — встал рядом со мной у окна Хасэ.

— Угу. Похоже на бенгальские огни.

Шуршит листва и трава, скрытая ночной мглой. Мягко стучит по крыше дождь. Воздух, отяжелевший от влажности, пахнет мокрой землей.

Проход в туалет опять перегорожен невидимым Пухом, рядом с умывальником висит Садако-сан, которую Хасэ недолюбливает, в темных углах что-то копошится. Буся с Белой мирно спят на моем футоне. У несносных взрослых в разгаре алкогольные посиделки в гостиной. Хасэ после горячего источника в подвальной пещере выглядит заметно отдохнувшим.

Как же хорошо…

На сердце так тепло, я чувствую такое упоение…

Вокруг так тихо, спокойно…

— Мне нравится этот твой взгляд, Инаба, — сказал вдруг Хасэ.

— Какой взгляд?

— Будто ты смотришь куда-то далеко-далеко, — едва заметно улыбнулся он.

Все-таки от него ничего не скроешь.

Его слова несли в себе глубокий смысл.

Раньше я смотрел не дальше своего носа. Даже не так — мой взгляд упирался мне под ноги, чтобы ни в коем случае не оступиться, не упасть. Но теперь я наконец смог пусть совсем слегка, но все-таки приподнять голову и увидеть горизонт. И мне уже не хочется снова утыкаться в землю.

Я вытянул руку и крепко сжал пальцы стоящего рядом Хасэ.

— Ты чего?

— Спасибо за все, друг, — подавив смущение, на полном серьезе сказал я.

Хасэ тихо фыркнул… и я сглотнул от нехорошего предчувствия.

— Потом поблагодаришь. Потому что с завтрашнего дня я собираюсь стать твоим личным репетитором.

От его ангельской улыбки в сочетании с ледяным взглядом у меня мороз побежал по коже.

— О-о-о, это чудесно! Хасэ-сама, мы безмерно благодарны вам за вашу беспрестанную заботу о нашем господине! — появившись на столе, отвесил ему низкий поклон Фул.

Я схватил его и прошипел:

— Прикуси язык!

— Но Хасэ-сама станет вам прекрасным учителем, господин!

Я стиснул Фула между ладонями.

— Ты понятия не имеешь, как он учит! Любого учителя за такое тотчас погнали бы из школы!

— Предположим, я действительно не знаком с его методикой… — пожал плечами Фул. — Но, уверен, его строгость объясняется искренними чувствами к вам, господин. It’s love!♥

Не знаю, как я не раздавил его насмерть.

Таким образом, всю вторую половину летних каникул я корпел за учебниками и тетрадями (причем Хасэ нагружал меня раз в десять больше, чем учителя на дополнительных уроках в колледже).

И хотя мозги едва не вскипали от перегрева, мне нравилось это ощущение, что мои труды не напрасны и я с каждым днем становлюсь ближе к цели. Выжатый как лимон после спартанских занятий с Хасэ, я восстанавливал силы превкусно-прекрасной стряпней Рурико-сан, купаниями в горячем источнике в компании Буси и болтовней с соседями по особняку. Разумеется, не забывая о практиках под водопадом под чутким присмотром Кикё-сан. Раз в неделю ходил на подработку: напрячь мышцы после умственных усилий — ужасно приятно.

Я еще никогда не был так доволен жизнью.

И даже начал думать, что это никогда не кончится.

1. ↑Вид цитрусовых.