1

Стоит лишь пролететь первым пулям, как это уже вопрос времени, когда же солдат поддастся страху.

Вот ты где, стальная смерть, посвистывающая над головой!

Снаряды в отдалении ухают низко и беспорядочно, издавая глухой звук, который скорее чувствуешь телом, а не слышишь. Снаряды, взрывающиеся поближе, ревут высоко и чисто. Воют так, что шатаются зубы, и ты понимаешь: следующие несутся прямо на тебя. Они вгрызаются глубоко в землю, подбрасывая пылевую вуаль, и замирают в ожидании нового снаряда, который загонит их ещё глубже.

Тысячи снарядов, оставляющие в воздухе огненный след — лишь кусочки металла размером не больше пальца, но достаточно лишь одного, чтобы тебя убить. Достаточно лишь одного, чтобы сослуживец превратился в дымящийся кусок мяса.

Смерть наступает быстро, за один удар сердца, и она не сильно привередлива в своём выборе.

Солдаты, которых она забирает прежде, чем они успеют понять, что же ударило по ним — счастливчики. Большинство умирает в агонии; их кости крошатся, органы превращаются в фарш, а кровь рекой вытекает на землю. В одиночестве и грязи они ожидают Смерти, что подкрадывается сзади и вытягивает своими ледяными руками последние капли их жизни.

Если рай и существует, то он холодный. Тёмный. И одинокий.

Я ошарашен.

Мои окоченелые пальцы сжимали спусковой крючок; руки мои тряслись, когда я поливал врага дождём горящей стали. Винтовка при каждом выстреле подпрыгивала, как заведённая.

Бух. Бух. Бух. Выстрелы шли ровнее ударов сердца.

Дух солдата не в его теле. Он в оружии. Ствол раскаляется, испуская свет, а жар превращает страх в гнев.

К чёрту руководство и дрянное подобие поддержки с воздуха!

К чёрту их погоны и все планы, которые летят к чёрту, когда дела начинают идти через жопу!

К чёрту артиллерию, которая чешет яйца на левом фланге!

К чёрту этого говнюка, который только что дал себя замочить!

И, прежде всего, к чёрту всё и всех, кто целится в меня!

Используй гнев как стальной кулак и размозжи им рыла. Если что-то двигается — трахни это!

Я должен убить их всех. Должен всех их обездвижить.

Крик прорвался сквозь мои стиснутые зубы.

Моя винтовка стреляет по 450 пуль калибра 20 мм в минуту, так что весь магазин может быстро выгореть. Но не к чему сдерживаться. Не имеет значения, сколько патронов у тебя осталось, когда ты мёртв. Время для нового магазина.

— Перезаряжайся!

Солдат, которому я кричал, уже был мёртв. Мой бессмысленный приказ растворился в воздухе, превратившись в статическую помеху. Я снова зажал спусковой крючок.

Мой приятель Ёнабару схлопотал один из первых вражеских снарядов — копьё. Попало прямо в его Жилет и прошло насквозь. Наконечник вышел с другой стороны, покрытый кровью, маслом и какими-то нераспознаваемыми жидкостями. Его Жилет пустился в Пляску смерти где-то на десять секунд, после чего наконец замер.

Было бесполезно звать медика. У парня в груди зияла сквозная дыра почти в два сантиметра. Трение опалило края раны, порождая оранжевые огни, безрадостно пляшущие вокруг отверстия. Всё это случилось в первую же после приказа идти в атаку минуту.

Погибший относился к тем, кто любил злоупотреблять своим званием или называть имя злодея, когда ты только прочёл первую главу детектива. Но смерти он не заслуживал.

Мой взвод — 146 человек из 17-ой роты, 3‑го Батальона, 12‑го Полка, 301‑й Бронепехотной дивизии — был отправлен как подкрепление в северную часть острова Котоиуси. Нас подняли на вертушке, чтобы мы устроили внезапную атаку в тыл левого вражеского фланга. Наша работа заключалась в истреблении всех бежавших, которых непременно оттеснила бы назад лобовая атака основных наших сил.

Непременно, как же.

Ёнабару умер ещё до того, как началось сражение.

Интересно, сильно ли он мучился.

К тому времени, как я разобрался в происходящем, мой взвод уже угодил прямо в центр битвы. Мы принимали выстрелы как от врагов, так и от союзных отрядов. Всё, что я слышал — крики, плач и «Чёрт!». Чёрт! Чёрт! Чёрт! Брань летела так же плотно, как и пули. Командир нашего подразделения помер. Сержант помер. Шум пропеллера на вертушке сошёл на нет. Связь отрезали, и нашу роту разорвало на ошмётки.

Я остался жив лишь по той причине, что прятался в укрытии, когда Ёнабару полез на рожон.

Пока другие стояли на ногах и сражались, я прятался в панцире своего Жилета и дрожал, слово осиновый лист. Эти силовые костюмы сделаны из японской композитной брони, на которую весь мир пускал слюни. Жилет сидел на тебе, словно влитой. Я понял, что если снаряд пройдёт через один комплект брони, он никогда не пробьёт второй, коим был я. Значит, если у меня получится достаточно долго не попадаться на глаза врагу, он уйдёт, так меня и не заметив. Правильно?

Я перепугался до усрачки.

Как любой рекрут, только что покинувший учебный лагерь, я мог худо-бедно стрелять из винтовки или колобоя, но всё ещё не знал, как делать это по-нормальному. Каждый может зажать спусковой крючок. Бах! Но вот когда и куда именно стрелять, если ты окружён? Впервые я осознал, что не знаю самих основ военного дела.

Другое копьё промелькнуло рядом с моей головой.

Я почувствовал вкус крови во рту. Вкус железа. Доказательство того, что я всё ещё жив.

Мои ладони под перчатками покрылись холодным, липким потом. Вибрация Жилета сообщила мне, что из батареи выжаты почти все соки. Я ощутил запах масла. Фильтр был на последнем издыхании, и смрад поля боя прорывался внутрь костюма. Запах вражеских трупов походил на запах опавших листьев.

Некоторое время я ничего не чувствовал ниже пояса. В месте попадания должно было болеть, но боль отсутствовала. Я не знал, хорошо это или плохо. Боль говорит о том, что ты ещё не умер. Вот о чём не нужно беспокоиться в моём костюме — так это о ссанье.

Закончились зажигательные гранаты. Осталось только тридцать шесть 20‑миллиметровых снарядов. Магазин будет пуст через пять секунд. Моя ракетница — для которой каждому из нас на всё про всё выдавали по три ракеты — сдохла ещё до того, как я смог сделать хоть один проклятый выстрел. Камера, прицепленная на голове, потерялась, броня на левой руке разбилась в хлам, и даже на полном ходу мой Жилет выдавал лишь 40 процентов мощности. Удивительно, но колобой на левом плече избежал малейшей царапины.

Колобой — оружие ближнего боя, в котором используются взрывные заряды для стрельбы победитовыми штырями* — годится лишь в зоне досягаемости руки. Пиропатроны, которыми он стреляет, величиной с человеческий кулак. При ударе под углом девяносто градусов единственное, что может выстоять против такого, это лобовая броня танка. Когда мне рассказали, что в его магазине всего двадцать снарядов, я не думал, что кто-то может прожить достаточно долго, чтобы использовать их все. Я ошибался.

В моём осталось всего четыре.

Я выстрелил шестнадцать раз, а промахнулся — пятнадцать; может, и все шестнадцать.

Головной дисплей в моём костюме покорёжился, и в нём ни черта не было видно. Может, враг стоит прямо передо мной, но я никогда не узнаю об этом.

Говорят, деды, которые приловчились к Жилетам, могут без камер определять, что вокруг них творится. Не полагайся в битве на одни лишь глаза. Ты должен чувствовать сотрясения, достигающие твоего тела сквозь керамику и металл. Учитывай нажатие на спусковой крючок. Чувствуй почву вокруг башмаков. Просмотри показатели калейдоскопа шкал и мгновенно определи по ним ситуацию на поле. Но я ничего такого не мог. Рекрут в своей первой битве знает одно лишь дерьмо.

Выдохни. Вдохни.

Мой костюм пропитался потом. Ужасный запах. Из носа текли сопли, но я не мог их подтереть.

Я проверил хронометр сбоку дисплея. Прошла шестьдесят одна минута с начала сражения. Что за чертовщина. Такое чувство, что я сражался несколько месяцев.

Я глянул налево, направо, вверх, вниз. Сжал кулак внутри одной из перчаток. Нельзя прикладывать слишком много сил, напоминал я себе. Перестараешься — и прицел сместится ниже.

Нет времени проверять Доплер. Пора выстрелить и забыться.

Жах жах жах жах жах!

Поднялось облако пыли.

Вражеские снаряды с ветерком пронеслись над моей головой, но мои после вылета из дула словно по воле врага отклонились от курса. Наш сержант-инструктор по строевой подготовке сказал, что пушки иногда могут так чудить. Как по мне, даже враг заслуживал услышать визг снаряда, несущегося на него. У каждого из нас должна быть возможность ощутить дыхание Смерти за миг до конца.

Но какой будет звук приближающейся Смерти для нечеловеческого врага? Они вообще чувствуют страх?

Наши враги — враги Объединённых Сил Обороны — монстры. Мимики — так мы их зовём.

В пистолете закончились пули.

В коричневом тумане материализовался безобразный шарообразный силуэт. Он был ниже человека. Наверное, по плечо солдату в Жилете. Если человек походил на тонкий шест, воткнутый вертикально в землю, Мимик был толстой бочкой — бочкой с четырьмя конечностями и хвостом, иначе не скажешь. Что-то типа раздутого трупа утонувшей лягушки, как мы любили говорить. Если спросить лабораторных крыс, они обычно предпочтут сравнение с морской звездой, но это уже детали.

По цели, уступающей в размерах человеку, но обладающей огромной скоростью, попадать было проблематично. Но при этом весили они больше нас. Если возьмёшь здоровенный бочонок, в котором американцы гонят бурбон, и заполнишь его мокрым песком, получишь точное представление об их весе. Не та масса, на какую могут надеяться млекопитающие, на 70 процентов состоящие из воды. Единственный взмах их конечности может разнести человека на тысячи мелких кусков. Их копья — метательные снаряды, вылетающие из отверстий в их теле — обладают мощью 40‑миллиметровых снарядов.

Чтобы сражаться с ними, мы используем машины, которые делают нас сильнее. Мы забираемся в механизированные бронированные Жилеты — последнее и величайшее слово в науке. Мы соединяем себя со стальной гребенчатой кожей настолько плотно, что даже выстрел из дробовика в упор не оставит на нас и царапины. Мы так щепетильно подготовились к борьбе против Мимиков, но всё равно оказались в проигрыше.

Мимики не испытывают инстинктивного страха, какой можно ожидать от человека при встрече с медведем, защищающим медвежат, или со львом, бросившим на тебя голодный взгляд. Мимики не рычат. Они не стараются запугать. Они не расправляют крыльев и не встают на дыбы, чтобы казаться более опасными. Они всего лишь охотятся с жестокостью машины. Я чувствовал себя оленем, застывшим на трассе в свете фар грузовика. И не мог понять, как же умудрился оказаться в такой ситуации.

У меня закончились пули.

Так долго, мам.

Я сдохну на грёбаном поле боя. На каком-то богом забытом острове, без друзей, без семьи, без подружки. В боли и страхе, из-за которого покрылся собственным дерьмом. И я даже не могу поднять единственное оставшееся у меня оружие, чтобы дать отпор говнюку, несущемуся на меня. Казалось, весь мой внутренний огонь покинул меня вместе с последними боеприпасами.

Мимик идёт за мной.

Я слышу, как Смерть дышит мне в ухо.

Его фигура на моём головном дисплее выросла до громадных размеров.

Теперь я видел: его тело было заляпано кроваво-красным, как и коса, похожая на двухметровый бивень мастодонта. Хотя если приглядеться, она больше походила на боевой топор. Силуэт посылал во всех направлениях латунно-красное свечение, будто бросая вызов миру, в котором друзья и враги всегда окрашены в один и тот же пыльный цвет.

Смерть неслась вперёд даже быстрее, чем Мимик. Кармазинная нога нанесла удар, и я отправился в полёт.

Моя броня промялась. Я прекратил дышать. Небо обратилось землёй, и мой дисплей залился красными мигающими предупреждениями, но я не замечал их, поскольку отхаркивал кровь.

Потом мой колобой начал стрелять. Толчок подбросил меня как минимум на десять метров в воздух. Куски брони на задней части моего Жилета разлетелись по земле, но приземлиться мне посчастливилось на живот.

Смерть взмахнула боевым топором.

Металл завизжал, поскольку он пробил непробиваемое, заныл, как товарный поезд, у которого резко врубили тормоза.

На моих глазах по воздуху пролетел панцирь монстра.

Хватило всего одного удара, чтобы превратить Мимика в неподвижную тушу. Две половины создания дрожали и дёргались, каждая со своим странным ритмом, а из зияющих ран сочился пепельный песок. Существо, которое от силы можно поцарапать величайшими технологическими достижениями человечества, оказалось повержено варварским оружием, которому уже тысяча лет.

Смерть медленно развернулась лицом ко мне.

Посреди толкотни красных предупреждающих огней, наводнивших мой дисплей, мигнул единственный зелёный огонёк. Входящая дружественная передача. «...маленький... порядке?» Голос женщины. Невозможно разобрать его сквозь шум. Я не мог стоять. Жилет выработал все ресурсы, так же и я. Остатка сил хватило лишь на то, чтобы перевернуться.

Присмотревшись лучше, я понял, что компанию мне составляет отнюдь не Ангел Смерти. Это был лишь ещё один солдат в Жилете, только не совсем таком, как мой собственный, поскольку вместо уставного колобоя он держал боевой топор. На знаке отличия на плече красовалось не JP, а U.S. Взамен обычного пустынного камуфляжа из смеси песка с кофейным порошком костюм с ног до головы сверкал металлическим кармазином.

Боевая сука*.

Знавал я истории. Фанатка войны, постоянно жаждущая что-нибудь учинить, не беспокоясь о последствиях. Говаривают, что ей и её отряду Специального назначения армии США приписывают половину всех подтверждённых убийств Мимиков. Учитывая, сколько она видела сражений и при этом выжила, чтобы рассказать о них, до настоящего Ангела Смерти ей оставалось не так уж далеко.

Всё ещё держа боевой топор, пылающе-красный Жилет двинул ко мне. Его рука опустилась и нашарила разъём на моей плечевой пластине. Коммуникационный разъём.

— Я бы хотела кое-что узнать.

Её кристально чистый голос заполнил мой костюм. Мягкий, лёгкий тон плохо сочетался с двухметровым топором и резнёй, который учинили с его помощью.

— Правда, что в японских ресторанах зелёный чай бесплатный?

Кондуктивный песок, сыплющийся из павшего Мимика, плясал на ветру. Я слышал отдалённые визги пролетающих мимо снарядов. Это было поле боя: выжженная пустошь, где погибли Ёнабару, капитан Югэ и остальные из моего взвода. Лес стальных снарядов. Место, где твой костюм заполнен твоим же ссаньём и дерьмом и где приходится продираться сквозь трясину из крови и грязи.

— Однажды я попала в передрягу, веря всему, что пишут. Вот и подумала - лучше спросить местного, — продолжила она.

Вот он я, наполовину мёртвый, покрытый говном, а ты хочешь поговорить о чае?

Да кто вообще бросает полудохлого человека на землю, а потом спрашивает про чай? Что творится в её конченых мозгах? Я хотел высказать ей всё, что думаю, но слова не шли. Вроде бы придумал их, но рот разучился работать — вместо слов полилась литания из ругательств.

— Книги — они такие. Половину времени автор не знает, какого чёрта вообще пишет — особенно эти военные авторы. Ладно, теперь сделай вот что: убери палец со спускового крючка и сделай хороший, глубокий вдох.

Дельный совет. Потребовалась минута, но я смог смотреть по прямой. Звучание женского голоса всегда успокаивало меня. Но тут живот пронзила боль от раны, полученной в ходе боя. Жилет неправильно считывал судороги моих мышц, вызывая у костюма слабые спазмы. Я подумал о танце костюма Ёнабару, в который тот пустился перед смертью.

— Сильно болит?

— А ты как думаешь? — Мой ответ был не более чем дрожащим шёпотом.

Красный Жилет опустился передо мной на колени, проверяя разорванную броню над моим желудком. Я отважился на вопрос.

— Как идёт сражение?

— 301‑й уничтожен. Наша основная линия отступила к берегу, чтобы перегруппироваться.

— А что с твоим отрядом?

— О них не волнуйся.

— Ну... как я выгляжу?

— Пробито спереди, но задняя пластина остановила копьё. Сильно обуглено.

— Насколько сильно?

— Сильно.

— Охренеть. — Я посмотрел в небо. — Похоже, начинает проясняться.

— Ага. Я люблю местное небо.

— С чего бы?

— Оно ясное. Обожаю чистые небеса над островами.

— Я умру?

— Ага, — сказала она.

Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы. Как же кстати шлем покрывал лицо, скрывая мой личный позор от всего мира.

Красный Жилет пододвинулся, чтобы нежно придержать мою голову.

— Как тебя зовут? Не звание или личный номер. Твоё имя.

— Кэйдзи. Кэйдзи Кирия.

— Я — Рита Вратаски. Я останусь с тобой, пока ты не умрёшь.

Она не могла сказать ничего из того, что я бы предпочёл услышать, и я не собирался позволять ей смотреть на мой конец.

— Ты тоже умрёшь, если останешься.

— Я с тобой не просто так. Когда ты умрёшь, Кэйдзи, я заберу батарею твоего Жилета.

— Холодно.

— Хватит бороться. Расслабься. Отправляйся в путь.

Я услышал электронное хлюпанье — входящий сигнал связи в шлеме Риты. Это был голос мужчины. Связь между нашими Жилетами автоматически передавала голос мне.

— Собака Погибели, это Шеф Скотовод.

— Слушаю вас. — Универсальный ответ.

— Альфа-сервер и окрестности под контролем. По расчётам мы можем продержаться максимум тридцать минут. Время забрать пиццу.

— Собака Погибели на связи. Далее иду бесшумно.

Красный Жилет поднялся, разорвав нашу коммуникационную связь. Сзади неё прогремел взрыв. Спиной я почувствовал, что затряслась земля. С неба падали бомбы с лазерным наведением. Они врезались глубоко в землю, пробивали породу и детонировали. Песчаная белая земля пучилась, словно передержанная лепёшка; её поверхность растрескалась и изрыгнула в воздух тёмную почву, по цвету походившую на кленовый сироп. Мою броню захлестнул поток грязи, и боевой топор Риты сверкнул на свету.

Дым рассеялся.

Я видел извивающуюся массу в центре громадного кратера, оставленного взрывом: видел врага. Красные точки вспыхнули на экране моего радара настолько плотным роем, что перекрывали друг друга.

Мне показалось, что я увидел кивок Риты. Она помчалась вперёд, проносясь по полю боя. Каждый раз, когда её сверкающий топор поднимался и падал, в воздух подлетала чешуя Мимика. Сыплющийся из их ран песок спиралью тянулся за вихрями, создаваемыми её лезвием. Она резала их с такой же лёгкостью, как лазер режет масло, двигалась вокруг, защищая меня. Рита и я прошли через одинаковую тренировку, но она была подобна Джаггернауту, пока я лежал на земле, как дурацкая игрушка с севшими батарейками. Никто не заставлял меня находиться здесь. Я сам припёрся на это захолустное поле боя, но не сделал ни черта хорошего. Лучше бы меня подстрелили вместе с Ёнабару. По крайней мере, тогда я бы не подверг опасности другого солдата, пытающегося защитить меня.

Я решил не умирать, пока в моём колобое оставались заряды.

Поднял ногу. Положил руку на одно колено.

Встал.

Закричал от боли, но и заставил себя продолжить.

Красный Жилет повернулся ко мне.

Я слышал какой-то шум в наушниках, но не мог разобрать, что девушка пыталась сказать.

Один Мимик выделялся из кучи остальных. Он не отличался от них внешне: просто ещё одна распухшая, раздутая лягушка. Тем не менее что-то выделяло его. Быть может, близость смерти обострила мои ощущения, но каким-то образом я знал, что именно с ним мне нужно сразиться.

И вот что я сделал. Я прыгнул на Мимика, и он накинулся на меня, размахивая хвостом. Я почувствовал, что тело полегчало. Одна из моих рук оказалась отрезана — правая, потому колобой в левой остался цел. Повезло мне. Я нажал на спусковой крючок.

Заряд выстрелил под идеальным углом в девяносто градусов.

Ещё один выстрел. В панцире существа появилась дыра.

Ещё выстрел. Я вырубился.

2

Рядом с подушкой лежала книга в мягкой обложке, которую я раньше читал.

Это был детективный роман про американского сыщика, который якобы являлся неким экспертом по вопросам Востока. Я заложил пальцем сцену, где все ключевые игроки собрались на ужине в японском ресторане в Нью-Йорке. Клиент сыщика, итальянец, попытался заказать эспрессо по окончанию их трапезы, но сыщик его остановил. Он начинает говорить о том, как в японских ресторанах под конец ужина приносят зелёный чай, так что не нужно заказывать ничего из напитков. Затем сыщик совсем отклонился от темы и заговорил о том, как хорошо зелёный чай идёт с соевым соусом, посетовал на то, что в Индии, о боже, разбавляют чай молоком. Надо же умудриться — собрать всех причастных к делу в одном месте и тараторить и о чём угодно, но не о решении загадки.

Я потёр глаза.

Проведя рукой по рубашке, я почувствовал сквозь одежду живот и кубики, которых там не было ещё полгода назад. Ни следа от раны, ни обожжённой плоти. Правая рука там, где должна быть. Одни только хорошие новости. До чего паршивый сон.

Должно быть, я заснул, читая книгу. Надо было догадаться, что что-то пошло не так, когда Буйная Топорита принялась толкать пустые разговоры о детективных романах. Американские войска Специального Назначения, которые пересекли Тихий океан, только чтобы ощутить вкус крови, не располагают временем для чтения бестселлеров. Если у них есть лишнее время, они потратят его на калибровку своих Жилетов.

Неплохое начало дня. Сегодня я должен впервые ощутить реальный вкус битвы. Почему мне не могло присниться, как выношу нескольких плохишей и получаю повышение на одно или два звания?

На койке сверху исторгало музыку хрипящее радио — какой-то доисторический рок, настолько древний, что мой старик не узнал бы. Я слышал басовую партию, раскачивающую нутро, бессвязный речитатив, а поверх этого всего перенасыщенный кофеином голос диджея, болтающего о погоде. Показалось, будто каждое слово пронзает мой череп. На островах ясно и солнечно, как и вчера, остерегайтесь ультрафиолета после полудня. Берегитесь солнечных ожогов!

Казармы представляли собой четыре жалкие пластины из огнеупорной древесины, приставленные друг к другу. На одной из стен висел постер с бронзовой от загара крошкой в бикини. Кто-то заменил её голову на голову премьер-министра, вырванную из газеты. А голова крошки в бикини теперь вяло ухмылялась со своего нового места на постере неподалёку - на теле бодибилдера, чья голова пропала без вести.

Я потянулся на койке, и сваренный из алюминиевых труб каркас завопил, протестуя.

— Кэйдзи, подпиши. — Ёнабару свесил голову с верхней койки. Он отлично выглядел для парня, которого только что проткнули. Говорят, умершие во сне живут вечно.

Дзин Ёнабару записался за три года до меня. Дольше на три года утрясал жир, упаковывал себя мышцами. Будучи гражданским, он был тощим, как каланча, а теперь его словно вытесали из камня.

— Что это?

— Признание. Я тебе говорил.

— Вчера подписал.

— Правда? Странно. — Я услышал, как он принялся рыться в бумаге. — Нет, тут нет. Ну, подпиши для меня ещё одну, лады?

— Крысишь и меня подставляешь?

— Только если вернёшься в мешке для тел. Слушай, умереть ты можешь только один раз, какая разница, сколько копий подпишешь?

У солдат прифронтовых отрядов ОСО была традиция: за день до операции они проникали на склад и тырили немного пойла. Пей и пьяней, завтра мы умрём. Укол, который делают перед сражением всем без разбора, расщепляет ацетальдегид в крови. Но если тебя вычислят во время переучёта имущества по возвращению на базу, тобой займутся ещё до дисциплинарного комитета — может, отдадут под военный суд, если ты совсем уж облажался. Само собой, мертвеца отдать под суд проблематично. Вот почему мы все перед боем подписывали объяснительные, в которых сознавались в краже. И правда, когда начиналось расследование, повесить обвинение на покойника становилось непросто. Система работала безотказно. Да и люди, заведующие складом, те ещё хитрецы. Они обязательно оставляли на виду несколько бутылок, которые никак не пропустишь. С тем же успехом они могли бы сами раздать несколько напитков вечером перед битвой — ведь не чужда ещё людям мораль — но нет, каждый раз начиналась одна и та же песня с танцами. Хорошие идеи не имеют шансов против хорошей бюрократии.

Я взял у Ёнабару листок.

— Забавно. Думал, буду сильнее нервничать.

— Чё? Подожди денёк, чувак.

— В смысле? Мы выдвигаемся после полудня.

— Ты спятил? Кончай уже кипишить.

— Если не сегодня кипишить, то когда ещё?

— Может, завтра, когда выдвинемся?

Я чуть не упал с кровати. На миг мой взгляд задержался на солдате с соседней койки, который листал порно-журнал. Потом я уставился на Ёнабару.

— В смысле завтра? Они отсрочили атаку?

— Нет, чувак. Завтра в смысле завтра. Но наша секретная миссия добычи бухла начинается сегодня вечером в девятнадцать ноль ноль. Мы нажрёмся до чёртиков и проснёмся утром с адским похмельем. План, который даже штаб-квартира не сможет похерить.

Стоп. Прошлой ночью мы вломились на склад. Я помню всё до мелочей. Помню, как перенервничал, оказавшись на первой, так сказать, боевой операции, потому по успешному её завершению решил свалить. Вернулся к своей койке и начал читать тот детектив. Я даже помнил, как помогал шатающемуся Ёнабару забраться на кровать, когда тот пришёл с попойки, вдоволь нарезвившись с дамами.

Если только — если только мне и это не приснилось.

Ёнабару ухмыльнулся.

— Паршиво выглядишь, Кэйдзи.

Я взял роман с кровати, который изначально прихватил для чтения в свободное время, но строевая подготовка забирала всё время, потому книга прописалась на дне сумки. Я помню, как с иронией размышлял на тему того, что время для чтения нашлось только за день до вероятной гибели. Я открыл книгу на последней прочитанной странице. Американский сыщик, который якобы являлся экспертом по вопросам Востока, рассказывал факты о зелёном чае, всё верно. Если до боя оставался день, когда же я читал книгу? Тут даже не пахло здравым смыслом.

— Слушай. Не заморачивайся насчёт завтра.

Я моргнул.

— Не заморачиваться, да?

— Просто не стреляй никому в спину, и всё будет отлично.

Я хрюкнул в ответ.

Ёнабару сложил руку в форме пистолета и направил указательный палец себе в голову.

— Я серьёзно. Не кипишуй, а то мозги станут набекрень. Сам себе их спалишь ещё до того, как враги их по земле раскидают.

Парень, которого я заменил, немного тронулся, и его убрали с линии фронта. Говорят, он начал вещать о том, что человечество обречено. Не то дерьмо, которое хотелось бы слушать пилотам тяжеловооружённых Жилетов ОСО. Может, вреда своими речёвками он приносил меньше, чем враг, но и на пользу это явно не шло. На поле боя, помимо того, что нужно быть здоровым душой и телом, ещё нужно выполнять свой долг. Вот те на, я только прибыл на линию фронта, даже не видел никаких боевых действий, и у меня уже начались галлюцинации. Кто знает, что за предохранитель перегорел в моей голове.

— Как по мне, если кто-то не сдох в сражении и не спятил при этом, у него точно с мозгами не лады, — ухмыльнулся Ёнабару.

— Эй, не пугай свежее мясо, — запротестовал я. Не назвал бы я себя напуганным. Скорее уж, сбитым с толку.

— Возьми Феррела! Единственный способ остаться собой - это отбросить всё, что делает тебя человеком. Такой чувствительный, беспокойный малый, как я, не годится для сражений, истину тебе говорю.

— По мне, сержант вполне себе нормальный.

— Дело не в норме. А в сердце из вольфрама и мышцах, которые настолько здоровенные, что пережимают приток крови к мозгам.

— Не преувеличивай.

— Ты ещё начни втирать, что Буйная Топорита — такой же пехотинец, как мы.

— Ага, кстати насчёт неё... — Болтовня так и продолжалась, без конца и края, как мы всегда делали. Поливание грязью Риты достигло своего пика, когда появился сержант.

Сержант Феррел Бартоломе в поперечнике обгонял любого из нашего взвода. Пережив множество сражений, он был не просто солдатом, он был клеем, который удерживает нашу роту вместе. Говорили, что если засунуть его в центрифугу, получишь 70 процентов старшего брата, 20 процентов беспощадного инструктора по строевой подготовке и 10 процентов армированного углеволокна. Сержант сердито зыркнул на меня, потом посмотрел на Ёнабару, который собирал в кучу наши заявления. Его сердитый взгляд стал ещё более сердитым.

— Это ты вломился в магазин?

— Ага, это я. — Мой друг признался без следа сожаления.

Стоило сержанту окинуть взглядом помещение, как мужчины на кроватях вокруг залетели под покрывала со скоростью тараканов, разбегающихся от света, побросав порно-журналы и игральные карты.

Я прочистил горло.

— Охрана, эээ... столкнулась с какой-то проблемой?

Феррел наморщил лоб, как будто балансировал со стопкой бронированных пластин на голове. Я испытал сильное дежавю. Всё это случилось в моём сне! Что-то пошло не так, что-то несвязанное с нами, и как раз тогда компания Ёнабару вломилась на склад. Охрана подняла тревогу, и кражу обнаружили раньше запланированного.

— Где ты это услышал?

— Просто, эээ, удачная догадка.

Ёнабару наклонился через край своей койки.

— Что за тёрки?

— Кто-то по колено увяз в поросячьем дерьме. Может, в этот раз вы ни при чём, но как бы там ни было, в ноль-девять-сто вы соберётесь у Тренировочного поля № 1 в четвёртом комплекте для занятия физической подготовкой. Передайте остальным тугодумам из вашего так называемого взвода.

— Да вы издеваетесь! У нас бой завтра, а вы отправляете нас на физподготовку?

— Это приказ, капрал.

— Сэр, прибыть на тренировочное поле № 1 к ноль-девять-сто с полным комплектом обмундирования типа 4, сэр! Но, эээ, одна вещь, сержант. Мы из года в год налетали на склад и воровали бухло. Зачем нас теперь драконить?

— Ты правда хочешь знать? — Феррел закатил глаза. Я тяжело сглотнул.

— Не, я уже знаю ответ, — ухмыльнулся Ёнабару. Ухмылялся он постоянно. — Это потому что на самом верху сидят гнойные педики.

— Ты сам узнаешь.

— Стойте, сержант!

Феррел сделал три уставных шага и остановился.

— Да ладно, намекни хоть, — заскулил Ёнабару, спрятавшись за металлический каркас кровати со стопкой заявлений.

— Генерал в шароварах — единственный, кто пыхтит над дрянным подобием охраны на базе, так что на меня и капитана не смотри. И вообще, заткнись и для разнообразия сделай, что тебе велят.

Я вздохнул.

— Корзины он ведь нас не заставит плести?

Ёнабару мотнул головой.

— Может, устроим групповые обнимашки. Обосраться можно.

Я уже знал итог. Мне приснилось и это.

После поражения полтора года назад в битве на берегу Окинавы для японских войск вопросом чести стал захват маленького острова Котоиуси рядом с полуостровом Босо. С такого плацдарма Мимикам было рукой подать до Токио. Императорский дворец и центральное правительство отступило в Нагано, но экономический двигатель, который представлял собой крупнейший город Японии, уже никуда не передвинуть.

Министерство обороны знало, что будущее Японии зависит от исхода данной операции, так что в дополнение к двадцати пяти тысячам Жилетов на эту маленькую базу на Цветочном пути, идущем к полуострову Босо, пустили бесконечный поток нетерпеливых генералов. Они даже позволили вступить в игру американцам, Силам Специального Назначения, хотя до этого не позвали их на вечеринку в Окинаве.

Вероятно, американцы срать хотели, превратится Токио в дымящуюся пустошь или нет, но отдавать в лапы Мимиков промышленную область, где производят самую лёгкую и крепкую композитную броню, точно не хотели. Семьдесят процентов деталей, которые идут на ультрасовременные Жилеты, доставляются из Китая, но без японских технологий при их производстве обойтись до сих пор не получалось. Потому убедить американцев прийти было нетрудно.

Подковырка заключалась в том, что с появлением иностранных войск усилилась охрана. Внезапно стали, например, учитывать запасы алкоголя, на что охрана раньше закрывала глаза. Когда верхушка обнаружила, что происходит, офицеры знатно обоссались.

— И кого благодарить? Кто нас поимел?

— Не мы. Я знал, что американцы будут следить за своими бесценными батальонами, словно ястребы. Мы шухерились, как целки на выпускном балу.

Ёнабару демонстративно простонал.

— Ай, живот... Сержант! Мой живот так сильно заболел! Думаю, это аппендицит. Или, может, у меня опять спазмы из-за тренировок. Точно, дело именно в них!

— Вряд ли пройдёт к ночи, пей больше воды. Но завтра будешь в порядке, понял?

— Ох, чувак. Реально больно.

— Кирия. Проследи, чтоб он выпил воды.

— Сэр.

Игнорируя затянувшееся выступление Ёнабару, Феррел вышел из бараков. Как только он перестал быть зрителем, Ёнабару уселся на койку и показал грубый жест в сторону двери.

— Настоящая заноза в жопе. Не понимает шуток, если к ним не идёт грёбаная инструкция. Да ни за что в жизни я не буду таким, когда состарюсь. Да ведь?

— Наверно.

— Сука, сука, сука. Весь день в говно.

Всё шло так, как я запомнил.

17-ая Бронепехотная проведёт следующие три часа за физподготовкой. Измотанные, мы будем ещё в течение получаса слушать нравоучения какого-то уполномоченного офицера с пачкой медалей на груди, после чего нас отпустят. Я до сих пор слышал в своей голове, как он грозится выдрать волосы на наших задницах пальцами, закованными в Жилет.

С каждой минутой мой сон всё меньше и меньше походил на сон.

3

Есть упражнение под названием изо-отжим. Поднимаешь тело, как во время обычного отжимания, и замираешь.

Звучит просто, а на деле наоборот. Руки и абдоминальные мышцы начинают дрожать всё сильнее, и в конце концов теряешь чувство времени. Досчитав до тысячи овец, будешь вымаливать разрешение заняться обычным отжиманием — чем угодно, но не этим. Руки не созданы для того, чтобы быть опорой. Их мышцы и суставы привыкли сгибаться и гнуться. Сгибаться и гнуться. В обычной ситуации это звучит хорошо. Но стоит подумать об этом сейчас, почувствуешь себя ещё паршивее. Ты — опора, слышишь меня? Опора! Несгибаемая опора!

Мышцы — вовсе не самое важное для пилотирования Жилета. Пускай у человека хватка на тридцать или семьдесят кило, как только он надевает Жилет, его ладонь получает силу в 370 килограмм. Что необходимо пилоту Жилета, так это выносливость и самоконтроль — способность сохранять одну позицию, не дёргая мышцами.

Изо-отжим как раз для этого. Поза сидя у стены тоже годится.

Говаривали, изо-отжим стал излюбленной формой наказания в старых Силах Самообороны Японии после того, как там запретили телесные наказания. С трудом верилось, что эта практика просуществовала так долго, чтобы её переняли в Дивизии бронепехоты: ССЯ объединились с ОСО ещё до моего рождения. Но, кто бы ни придумал изо-отжим, я надеюсь, он умер медленной, мучительной смертью.

— Девяносто восемь!

— ДЕВЯНОСТО ВОСЕМЬ! — завопили все мы.

— Девяносто девять!

— ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ!

Уставившись в пол и щурясь от затекающего в глаза пота, мы отчаянно лаяли в такт сержанту-инструктору.

— Восемьсот!

— ВОСЕМЬСОТ!

Отвянь!

Наши тени под палящим солнцем имели отчётливые контуры. Высоко над нами развевался флаг роты. Ветер, что носился по тренировочному участку, дышал солью и оставлял на коже солоноватый налёт.

Там, в центре гигантского тренировочного поля, замершие солдаты (141 человек) из 17-ой роты Бронепехотной Дивизии выполнял изо-отжим. Три командира взводов стояли так же неподвижно, как и их люди — по одному перед каждым взводом. Наш капитан с кислой миной наблюдал за происходящим из тени палатки бараков. Рядом с ним расселся бригадный генерал из Общевойскового штаба. Походу, этого сосунка, который вечно нёс бадягу, оторвали от распития зелёного чая в офисе с кондиционером.

Генерал был существом с небес, восседающим на позолоченной троне. Он выше меня, Ёнабару, Феррела, лейтенанта, отвечающего за наш взвод, капитана, отвечающего за нашу роту, подполковника, отвечающего за наш батальон; выше полковника, отвечающего за наш полк, даже выше командира базы. Генералы — боги Цветочного пути и покровители всех, кто тренируется, спит и срёт внутри этих стен. Такие высокие — они казались далёкими и нереальными.

Генералы не воруют бухло. Они рано ложатся, рано встают, всегда чистят зубы после еды, никогда не пропускают утреннее бритьё — проклятые мессии. Генералы отправляются в бой, встречают смерть с высоко поднятым подбородком, сохраняя безграничное спокойствие. Чёрт, всё, что им нужно —отсиживаться в Нагано, составляя боевые планы. Один их приказ — и нас, смертных на линии фронта, передвинут, словно пешки на шахматной доске, навстречу нашей незавидной судьбе. Я бы с радостью посмотрел, как хоть один из них вываляется в грязи вместе с нами. У нас тут на дне свои правила. Видимо, поэтому большие шишки обходят нас стороной. Чёрт, если бы один из них объявился во время операции, я бы проследил, чтобы шальная пуля внесла его в список павших в бою. В моей голове металась куча дрянных мыслей, и за любую из них меня можно было отправить на расстрел.

За нашей пыткой наблюдала не только большая шишка в палатке.

Парни из 4‑й роты реально повеселились. Немногим ранее мы уделали их в местном матче по регби с разрывом более, чем в тридцать очков. Для них это своего рода извращённая месть. Украденное нами бухло предназначалось и для них, потому демонстрация единения трогала до слёз. Что за кучка задниц. Если они угодят в неприятности на Котоиуси, чёрта с два я стану их вызволять.

Вокруг поля собрался отряд спецназа США, чтобы наблюдать за нами с безопасного расстояния, и вместе с ними какой-то журналист. Может, у себя им не доводилось делать изо-отжим, но, какой бы ни была причина, они тыкали в нас толстыми пальцами и смеялись. Бриз, дующий со стороны воды, подхватывал их голоса и обрушивал на нас. В итоге даже с такого расстояния едкие комментарии звучали громко и скрипуче. Словно скрип ногтей по классной доске. Ох, чувак. Это камера? Он серьёзно делает фотографии? Ну ладно, гнида. Ты будешь следующим в моём списке тех, кого я хочу увидеть павшими в бою.

Моё тело изнывало от боли и усталости. Кровь текла медленно, словно свинец.

Достало уже. Если учитывать сон, я уже во второй раз терплю изо-отжим, эту особо извращённую физподготовку. На тренировках нас учили, что даже когда больно — особенно когда мучительно больно — лучше всего на чем-то сфокусироваться, чтобы забыть на миг о жжении в мышцах и текущем со лба поте. Стараясь не двигать головой, я краем глаза оценил обстановку вокруг.

Американский журналист с пропуском посетителя на шее делал фотографии: скажите чиз! Мускулистый он малый. Можно поставить его в один ряд со спецназом США и не заметить разницы. На поле боя он выглядел как дома, чего не скажешь обо мне, это уж точно.

Я ощущал вокруг парней из спецназа такую же ауру, как от сержанта Феррела. Боль и страдание были старыми друзьями для таких, как они. Они с улыбкой шли навстречу опасности и спрашивали, почему их так долго туда везли. Они были на совершенно ином уровне, по сравнению с таким рекрутом, как я.

Рядом с этой тестостероновой выставкой околачивалась одинокая женщина, словно болезненная негритянка на фоне белых рабовладельцев. Миниатюрная дамочка стояла сама по себе на небольшом расстоянии от остального отряда. От одного вида, как она стоит в стороне своих перекачанных камрадов, во мне будто что-то перевернулось.

Энн из Зелёных Мезонинов идёт на войну*.

Представляю, какое бы вышло сюжетное ответвление. Действие развернулось бы на какой-нибудь Первой Мировой. Монголия начала экспансию, но тут как тут появляется Энн, элегантно подбирающая одной рукой пулемёт. Её волосы цвета проржавевшей стали, с оттенком тускло-красного. Некоторые рыжеволосые вызывают мысли о крови, огне и доблестные деяниях. Не она. Если бы не её рубаха песочного цвета, она бы походила на ребёнка, приехавшего на базу на учебную практику и умудрившегося потеряться.

Девушка едва доставала прочим солдатам до груди, но они разбежались от неё, словно запуганные средневековые крестьяне, вылупившиеся на знать.

Внезапно меня осенило. Это Рита!

Должна быть. А как ещё объяснить то, что девушка, которая даже в вечернем платье будет больше походить на пилота Жилета, оказалась в компании спецназовцев. Большинство женщин в униформе выглядели, как некая помесь гориллы и более злобной гориллы. Лишь единицы из них могли прорваться на линию фронта в составе бронепехоты.

Рита Вратаски была самым известным солдатом в мире. Когда я записывался в ОСО, не проходило и дня, чтобы её не воспевали в новостях. Сюжеты назывались «Легендарный коммандос», «Воплощение валькирии» и тому подобное. Даже оказалось, что в Голливуде снимают про неё кино, но к моменту его выхода на экраны я уже был в армии, потому посмотреть не успел.

Где-то половину всех убийств Мимиков за всё время совершили во время сражений, в которых принимал участие отряд Риты. Менее чем за три года они истребили столько Мимиков, сколько ОСО целиком осилили за двадцать лет. Рита была спасителем, спустившимся свыше, чтобы перевернуть эту бесконечную, проигрышную битву с ног на голову.

Так нам говорили.

Мы все понимали, что она входила в состав некоего пропагандистского отряда, который использовался для вторжения на вражескую территорию. Фронт для какого-то секретного оружия или новой стратегии, которые действительно заслуживали доверия. Шестьдесят процентов солдат были мужчинами. Эта цифра подскакивает до 85 процентов, когда речь заходит о пилотах Жилетов, которые выступают на линию фронта. После двадцати лет сражений с врагом, сущность которого мы так и не узнали, день за днём теряя территорию, мы, пехотинцы, не нуждаемся в ещё одном накачанном хрюкающем и потеющем спасителе, у которого котлета вместо мозгов, как и у нас самих. Ага, если бы это я давал ценные указания из общевойскового штаба, то тоже бы выбрал деву.

Где бы ни развернулся спецназ США, там значительно повышалась мораль. ОСО прижали к стенке, но они наконец начали выбираться из тупиковой ситуации. Закончив войну в Северной Америке, ОСО перенеслись в Европу, а потом в Северную Африку. Теперь они явились в Японию, на главный остров Хонсю, где враг заявился на порог.

Американцы звали Риту Боевой сукой, иногда просто Королевой-сукой. Когда никто не слышал, мы звали её Буйной Топоритой.

Жилет Риты пылал красным, как восходящее солнце. Этим она показывала кукиш белым халатам, которые проводили бессонные месяцы, улучшая полимерную краску Жилетов, чтобы та поглощала все возможные сигналы радара. Её же костюм был латунно-красным — нет, даже более того, он светился. В темноте она отражала малейшие проблески света, тлея кармазином. Она спятила? Возможно.

Говорят, спину своего костюма она разукрасила кровью людей из своего отряда. Лишь бы выделяться на поле боя, беря на себя далеко не малую часть вражеского огня. Другие говорили, что она не остановится ни перед чем, чтобы её отряд эффектно выглядел, и что однажды она даже укрылась за соратником. Если у неё болела голова, она слетала с катушек и убивала без разбора как друзей, так и врагов. И любой враг мог максимум поцарапать её Жилет. Она могла забежать в любое пекло и вернуться невредимой. В запасе имелся миллион историй на все случаи жизни.

У простого солдата было много свободного времени, и он слушал подобные разговоры, передавал другим, приукрашивал их — такие вещи необходимы, чтобы отвлечься от мыслей о мёртвых товарищах. Рита была пилотом Жилета, она ела и спала на той же базе, что и я, но мне ещё не доводилось видеть её лицо. Относились к ней явно по-особому, и это бесило ещё больше.

Я не мог отвести взгляд от её коротких волос — как их трепал ветер. В её чертах чувствовался тонкий баланс. Можно было бы даже назвать её красивой. Тонкий нос, острый подбородок. Шея длинная и белая, хотя большинство пилотов Жилетов вообще не имели шеи. Её грудь была абсолютно плоской, что не вязалось с изображениями славянок на плакатах, прилепленных на каждой стене в казармах. Не то чтобы это меня волновало.

Любой, кто глядя на неё подумал об имени Боевая сука, должен проверить голову. Она больше похожа на щенка, чем на суку. Полагаю, что даже в выводке питбуля найдётся место гадкому утёнку.

Если мне приснится, как раскрывается красный Жилет, и наружу выбирается она, я насру в койку. Я видел её лицо и Жилет кучу раз в новостной ленте, но никто никогда не пытался объяснить, какой она на самом деле человек. Я всегда представлял Риту Вратаски высокой и безжалостной, со сногсшибательным телом и аурой тотальной уверенности в себе.

Потом наши глаза встретились.

Я немедленно отвел взгляд, но было уже слишком поздно: она зашагала ко мне. Рита двигалась уверенно, одна нога твёрдо ступала на землю, и лишь затем двигалась другая — неумолимая, непреклонная сила. Но её шаги были мелкими, и в конечном счёте это вылилось в беспокойную, тревожную походку. Вряд ли я видел когда-нибудь, чтобы кто-то ходил похожим образом.

Да ладно, забей. Я даже не могу двигаться. Дай парню передохнуть и исчезни, ну же. Давай. Вали!

Рита остановилась.

Мышцы на моей руке начали дрожать. Затем она целеустремлённо двинулась прочь. Будто каким-то образом услышав мою мольбу, она совершила поворот на девяносто градусов прямо передо мной и направилась к бригадному генералу, который сидел в палатке. Она небрежно отдала честь. Не настолько неряшливо, чтобы оскорбить, но и не чопорно, до хруста в суставах. Подходящее приветствие для Боевой суки.

Бригадный генерал окинул Риту сомневающимся взглядом. Рита была сержант-майором. В военной иерархии бригадный генерал стоял так же далеко от сержант-майора, как обед из четырёх блюд в ресторане для снобов от перекуса в буфете самообслуживания. Рекруты типа меня определённо относились к фастфуду, дополненному здоровенной порцией картошки-фри. Но всё не так-то просто. Никогда не было. Рита являлась частью армии США, краеугольного камня предстоящей операции, и входила в число наиболее важных солдат, каких носит планета. Если не брать в расчёт звания, сложно сказать, кто же из них наделён большей властью.

Рита стояла молча. Бригадный генерал должен заговорить первым.

— Да, сержант?

— Сэр, возможно ли мне присоединиться к физподготовке, сэр.

Тот же высокий голос из моего сна, звучащий, как идеально интонированный Бурст.

— Вас завтра ожидает крупная операция.

— Как и их, сэр. Мой отряд никогда не участвовал в такой форме физподготовки, сэр. Я уверена, что моё участие может быть жизненно необходимым для проверки координации и выполнения завтрашней совместной операции.

Генерал потерял дар речи. Спецназовцы США вокруг поля начали галдеть и подбадривать её.

— Запрашиваю разрешения принять участие в физподготовке, сэр, — сказала она.

— Разрешаю.

— Сэр, спасибо, сэр!

Она молниеносно отдала честь. Сделав поворот кругом, она проскользнула сквозь ряды мужчин, сосредоточенно уставившихся в землю.

Рита выбрала место рядом со мной и начала свой изо-отжим. Я чувствовал жар, доносившийся от её тела сквозь прохладный воздух.

Я не двигался. Рита не двигалась. Солнце зависло высоко в небе, заливая нас своими лучами и медленно поджаривая нашу кожу. У меня под мышкой образовалась капля пота, затем медленно проложила себе путь к земле. Пот начал собираться бусинками и на коже Риты. Чёрт! Я чувствовал себя цыплёнком, которого засунули в духовку вместе с рождественской индейкой.

Губы Риты проделали еле уловимое движение. Тихий голос, какой мог услышать только я.

— У меня что-то на лице?

— Что?

— Ты долго смотрел на меня.

— Я? Нет.

— Я думала, может, у меня лазерный прицел на лбу.

— Прости. Нет, ничего такого.

— Ох. Ладно.

— Тупорылый Кирия! Ты опустился! — загавкал лейтенант. Я быстро распрямил руки обратно в нужную позицию. Рядом со мной изо-отжим продолжала Рита Вратаски с равнодушным лицом того, кто никогда в жизни не испытывал необходимости разговаривать с тем, с кем не хочется.

Физподготовка закончилась менее чем через час. Генерал с привкусом желчи во рту вернулся к баракам, не оставив дальнейших инструкций. После полудня 17‑я рота провела продуктивный предбоевой день.

Всё выходило не совсем так, как я запомнил. В моём сне я никогда не встречался взглядом с Ритой, и она не присоединялась к физподготовке. Может, преувеличиваю, но я бы сказал, что она сделала это, лишь бы выбесить генерала. В итоге, эта переродившаяся Валькирия с точностью бывалого бойца вставила клинья в проведение дисциплинарной тренировки и без проблем ретировалась. Опять же, приёмник у неё в мозгах мог поймать некую волну, пробудившую желание узнать, что это вообще за штука такая, этот изо-отжим. Может, Рите просто стало любопытно.

Хотя в одном я убедился. Рита Вратаски не была сукой, какой все её малевали.

4

— Ты про вчера? Пришлось попотеть из-за этого дерьма.

— И не говори.

— У этой девки рефлексы такие, будто в неё рессору засунули. Я прям чувствую это своим прессом.

— Осторожнее, ещё услышит.

— Кто не любит комплименты? Я просто грю, что она хороша, — говоря это, Ёнабару вытягивал бёдра.

Довольно забавно глядеть, как кто-то двигается, словно находясь в Жилете. Словно привычный, бытовой жест обладал достаточной силой, чтобы поднять дом.

Наш взвод располагался на северном окончании острова Котоиуси, ожидая начала внезапной атаки, а Жилеты пребывали в режиме сна. Перед нами торчал экран где-то полметра в высоту, проецируя изображение местности позади. Это называют активным камуфляжем. Он должен был делать нас невидимым для врага, смотрящего прямо на нас. Разумеется, мы могли просто обойтись краской, ведь бомбы превратили ландшафт в зону забвения, и, в каком направлении ни смотри — увидишь одинаковую обуглившуюся землю.

Большую часть времени Мимики рыскали в разветвлённых пещерах, которые пролегали глубоко под морским дном. Перед наземным штурмом мы стреляли противобункерными авиабомбами, которые сначала пробивают землю, а потом взрываются. На, выжрите. Каждая из этих малышек стоит больше, чем я заработаю за всю свою жизнь. Но Мимики обладали необъяснимой способностью уклоняться от бомб. Стоило задуматься, а не раздобыли ли они заранее копию наших планов. На бумаге у нас могло быть превосходство в воздухе, но на деле всё заканчивалось затяжной наземной войной.

Поскольку наш взвод входил в состав подразделений для внезапной атаки, нас не снабдили крупнокалиберным пушечными орудиями, каждое из которых в собранном состоянии доходило по размерам до небольшого автомобиля. А располагали мы 20‑миллиметровыми винтовками, зажигательными гранатами, колобоями и ракетницами, загруженными тремя снарядами. Так как это взвод Феррела, мы все были связаны с ним линией коммуникации. Я глянул на головной дисплей своего Жилета. Было двадцать восемь градусов по Цельсию. Давление 1014 миллибаров. Главная ударная сила сделает свой ход в любую минуту.

Прошлой ночью, после бесконечного часа физподготовки, я решил пойти на вечеринку. Во сне я её не видел, да и перечитывать надоевшую книгу желанием не горел. Правда, та часть, когда я помогал приковылявшему в казармы Ёнабару залезть на койку, не изменилась.

Во взводе теперь судачили о том, что подружка Ёнабару тоже пилотировала Жилет. За исключением спецназа, мужчины и женщины сражались в раздельных взводах, так что мы в любом случае никак не пересеклись бы с ней на поле боя.

— Если — говорю просто так — если кого-нибудь из вас убьют... — решился я.

— Я буду дерьмово себя чувствовать.

— Вы хотя бы видитесь.

— Небеса — это тебе не швейцарский банк. Нельзя нахомячить деньги на каком-то секретном счёте и потом их снять. Надо успеть всем перезаниматься до того, как отправишься в бой. Это первое правило военной службы.

— Ага, полагаю, так и есть.

— Серьёзно, тебе пора бы уже присунуть какой-нибудь чувихе. Carpe diem*, брат.

— Carpe пофиг.

— Что насчёт Буйной Топориты? Вы ведь базарили во время физподготовки? Ты должен вдуть ей. Я знаю, ты можешь.

— Даже не думай об этом.

— Мелкие девки, такие, как она... сдаётся мне, она росомаха в постели. Знаешь, чем они меньше, тем лучше трахаются.

— Прояви немного уважения.

— Секс не имеет никакого отношения к уважению. Каждый хочет немного подолбиться, начиная с низшего батрака и заканчивая Его Величеством генералом. Я лишь говорю, что именно так мы эволюционировали...

— Завали уже хлебало, — сказал я.

— Обязательно говорить мне такое перед сержантом? Я уязвлён. У меня очень чувствительная натура. Я просто говорю о всяком трешаке, чтобы отвлечься. Как и любой другой.

— Он прав, — кто-то ещё присоединился к разговору через канал связи.

— Эй, у меня нет права голоса?

Словно это был повод, которого ждал весь взвод. Все разом заговорили.

— Отдаю голос за Ёнабару.

— Я это замутил, чтобы фильтровать ваши шутки, так что хватит понапрасну сотрясать воздух.

— Неужто Ёнабару настолько достал Кирию, что тот собирается поднажать в своих тренировках?

— Сэр! Я думаю, мне нужно перезапустить мой Жилет, сэр! Я не хочу, чтобы он сломался во время боя!

— Ай, чувак. Я готов убить за сигарету. Походу, оставил в другом Жилете.

— Я думал, ты бросил курить.

— Эй, кончайте! Я пытаюсь немного поспать!

Вот так оно и шло — туда, сюда, обратно. Канал связи переполнился сообщениями, словно чат в интернете. Всё, что мог сделать Феррел, это вздыхать и мотать одетой в Жилет головой.

Когда ты напряжён настолько, что даже ногти не покусать, подумай о чём-то радостном, и это поможет сбросить напряжение. Они учили нас во время тренировок и этому. Само собой, тут собрана орава животных, и единственная вещь, о которой они могут думать, это секс. А я мог думать только об одной девке, моей сладкой, маленькой библиотекарше, лицо которой я уже почти не мог себе представить. Кто знает, что она делает. Прошло уже полгода, как она вышла замуж. Наверно, её уже обрюхатили. Я ушёл в армию сразу же, как закончил старшую школу, и она разбила мне сердце. Вроде эти две вещи не связаны. Но кто знает?

Я записался в армию, думая, что смогу привнести какой-то смысл в этот поехавший мир, если поставлю свою жизнь на кон в битве и посмотрю, какая судьба мне уготована. Мда, каким же я был зелёным. Если сейчас я был зелёным чаем, то в те времена — вообще зелёным лаймом. Как выяснилось, моей жизни даже не хватит, чтобы купить одну из тех дорогущих бомб, и в таком раскладе карт не было ни ладу, ни и складу.

— Вот чёрт. Если мы не роем траншеи, можем мы хотя бы сесть?

— Не сможем спрятаться, если будем копать траншеи.

— Этот активный камуфляж — полное дерьмо. Кто вообще ляпнул, что они видят не лучше нашего? По идее, они не должны видеть боевую вертушку в небе, но сшибают их, словно шарики в парке развлечений. В Окинаве будет тот ещё адок.

— Если натолкнёмся на врага, обязательно проверю ему зрение.

— И всё равно, траншеи — это величайшее изобретение человека. Я горой за траншеи.

— Можешь копать траншеи сколько угодно, как только вернёмся. Вот мои приказы.

— Разве не так они пытают пленников?

— Моя пенсия тому человеку, который придумает способ, как вас... — дерьмо, началось! Смотрите, чтоб вам не оторвало яйца, господа! — закричал Феррел.

Гвалт сражения заполнил воздух. Я ощутил тряску от взрыва далёких снарядов.

Я переключил внимание на Ёнабару. Если учесть неожиданные события во время физподготовки, может, мой сон был всего лишь сном, но если Ёнабару умрёт рядом со мной в начале битвы, я никогда себя не прощу, потому быстро прокрутил в голове события из сна. Копьё пришло с двух часов. Оно пролетело прямо сквозь камуфляжный экран, превращая его в лохмотья, спустя минуту после начала сражения, плюс-минус.

Я напрягся, ожидая, что в любой момент меня может сбить с ног.

Мои руки тряслись. Немного зачесалась спина. Складки нательного костюма надавили на кожу.

Чего они ждут?

Первый снаряд не поразил Ёнабару.

Вместо этого выстрел, который должен был убить его, попал в меня. У меня не нашлось времени, чтобы сдвинуться хотя бы на миллиметр. Никогда не забуду вид вражеского копья, летящего прямо в меня.

5

Рядом с подушкой лежала книга в мягкой обложке, которую я раньше читал.

Это был детективный роман про американского сыщика, который якобы являлся неким экспертом по вопросам Востока. Я заложил пальцем сцену, где все ключевые игроки собрались на ужине в японском ресторане в Нью-Йорке.

Не вставая, я осторожно осмотрел казарму. Ничего не изменилось. На теле красотки в купальнике до сих пор красовалась голова премьер-министра. Радио с охрипшими басами изрыгало музыку с верхней койки; певец с того света предостерегал нас не плакать из-за потерянной любви. Подождав, когда девушка-диджей с подростковым голосом начнёт сообщать прогноз погоды, я привстал.

Я передвинулся и сел на край кровати.

Изо всех сил ущипнул себя за руку, и это место сильно покраснело. Да ещё и заболело, как последняя сука, аж слёзы потекли.

— Кэйдзи, подпиши.

Ёнабару вытянул шею через край верхней койки.

— ...

— Чего ты? Ещё спишь?

— Не. Тебе нужна моя подпись? Хорошо.

Ёнабару скрылся из поля зрения.

— Не против, если я спрошу кое-что странное?

— Что? Мне просто нужно, чтобы ты подписал по пунктиру. — Раздался его голос сверху. — Больше ничего не надо писать. И не вздумай рисовать на обратной стороне лейтенанта.

— С чего бы мне?

— Не знаю. Я это сделал, когда впервые расписывался.

— Только не начинай нас сравнивать — а, забудь. Я хотел спросить про завтрашнюю атаку, окей?

— Конечно. Наизусть уже всё выучил, менять ведь они планы не будут в последний момент.

— Ты никогда не слышал, чтобы кто-то снова и снова переживал один день?

Он выдержал паузу, прежде чем ответить.

— Ты точно проснулся? День после вчера — это сегодня. День после сегодня — это завтра. Если бы всё работало не так, у нас не было бы Рождества и Дня Святого Валентина. Нам пришли бы кранты. А может, и не пришли бы.

— Ага. Точно.

— Да. Про завтра ничего особого не скажу.

— Точно...

— Будешь столько кипишиться, превратишься в тыкву — у тебя поедет крыша ещё до того, как враги вынесут тебе мозги.

Я безучастно уставился на алюминиевые трубы, составляющие каркас кровати.

Война с Мимиками уже началась, когда я был ребёнком. Вместо игр в ковбоев и индейцев или полицейских и воров мы воевали с пришельцами, стреляя пластиковыми пульками из игрушечных пистолетов. Если они в тебя прилетали, немного жгло, но не более. Даже с близкого расстояния эти пульки едва ли могли причинить вред. Я всегда был героем, принимающим на себя урон ради победы команды. Я отважно бросался на линию огня, принимая одну пулю за другой, подпрыгивая с каждым удачным попаданием и подкрепляя прыжки импровизированным танцем. В этом я был действительно хорош. Вдохновлённые смертью героя, товарищи начинали массированную контратаку. Благородно принеся себя в жертву, герой обеспечил человечеству спасение. После объявления победы дети, которые играли плохих парней, вернутся на сторону людей и отпразднуют вместе с ними. Тут таких игр не водили.

Изображать героя, которого завалили в игре — это одно. Но смерть героя на реальной войне — совсем другое дело. По мере взросления я начал понимать разницу, и умирать мне точно не хотелось. Даже во сне.

От некоторых кошмаров не удастся пробудиться, сколько ни пытайся. Я оказался заперт в кошмаре, и сколько бы раз ни просыпался, не мог вырваться из ловушки. Мысли меня посещали хуже некуда: я угодил в некую петлю, из которой нет выхода. Внутри меня уже начала нарастать паника, но я придушил её в зародыше.

Но в самом ли деле это случалось со мной снова?

Передо мной вновь развернулся тот самый день, который я уже дважды прожил. Или же это всё было простым кошмаром. Разумеется, вещи будут происходить так, как я их запомнил. Последовательность событий прочно засела у меня в голове, так почему бы не насладиться моментом?

Ну и бред. Я шлёпнул по матрацу.

Чёрное лезвие летело на меня во сне? Неужели копьё, которое разнесло нагрудную пластину и пронзило грудную клетку, мне приснилось? Неужто мне привиделись кровь и куски лёгких, которые я выхаркивал?

Давайте расскажу, что происходит, когда тебе разносят лёгкие. Ты захлёбываешься, не водой, но воздухом. Вдыхай так сильно, как хочешь — повреждённые лёгкие не могут передать в кровоток необходимый телу кислород. Все вокруг тебя, все твои друзья вдыхают и выдыхают, не задумываясь о дыхании ни на секунду, пока ты один единственный захлёбываешься в море из воздуха. Пока не испытаешь сам, пытаться представить бесполезно. Я точно ничего не выдумал. Всё произошло на самом деле.

Расскажу я кому-то или нет, поверит мне кто-нибудь или нет — не важно. Правда не перестанет быть правдой. Ощущение, запечатлённое в моём разуме, служило достаточным тому доказательством. Боль, что пронзает тело подобно удару молнии, чертовски тяжёлые ноги, словно вместо них мешки с песком, ужас, от которого сжимается сердце — это не могло быть плодом воображения или сном. Я не мог внятно объяснить, но меня убили. Дважды. Никаких сомнений.

Я не против послушать Ёнабару, который рассказывал уже знакомую мне историю. Чёрт, да я без всяких временных аномалий переживал одно и то же изо дня в день. Наша ежедневная рутина была наполнена одним и тем же дерьмом. Но идти опять в бой? Нет, спасибо.

Если останусь, то умру. Умру ли я до или после Ёнабару, это вообще не важно. Мне никак не выжить в перестрелке. Нужно убираться. Я должен бежать куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.

Даже у святых есть предел терпению, а мне до святого далеко. Я никогда не верил слепо в Бога, Будду или какое-то подобное дерьмо. Но если кто-то там сверху предоставил мне третий шанс, я не собираюсь попусту терять его. Если продолжу сидеть здесь и таращиться на верхнюю койку, единственное будущее, которое меня ожидает — мешок для тел. Если я не хочу умереть, то должен принять меры. Сперва делай, потом думай. Как раз так они учили нас на тренировках.

Если сегодня повторялось вчера, Феррел появится с минуты на минуту. Когда он появился впервые, я срал, во второй раз — болтал с Ёнабару. Но всегда нас выгоняли на мерзотную физподготовку, и возвращались мы с неё никакие. Тут я прикинул: каждый из 17‑й Бронепехотной должен пойти на физподготовку. И не только мы, все остальные на базе, не обделённые свободным временем, тоже соберутся вокруг поля, чтобы посмотреть. Я не мог просить лучшего шанса, чтобы улизнуть. Учитывая то, каким измотанным я пришёл бы после тренировки, шанс мне предоставлялся в единственном экземпляре.

Если покалечу себя, должно сработать. Они не станут отправлять раненого солдата на физподготовку. Мне нужно получить такую рану, которая будет выглядеть достаточно тяжёлой, чтобы получить освобождение от тренировки, но не настолько тяжёлой, чтобы вывести меня из строя. Даже небольшая рана на скальпе будет фонтанировать кровью, словно заколотая свинья — этому нас научили на занятиях по первой помощи в первую очередь. Интересно, какой толк от первой помощи, когда копьё Мимика отрезало тебе голову и запустило её в полёт... но никогда заранее не угадаешь, какие знания могут пригодиться. Пора браться за дело.

Вот чёрт! Ради меня повторялся целый день, но времени всё равно не хватало. Этот тупоголовый сержант движется сюда. Думай быстрее!

— Чего шумишь? — мимоходом спросил Ёнабару.

— Выйду-ка я на минутку.

— Выйдешь? Слышь! Мне нужна твоя подпись!

Я пролетел между койками, даже не удосужившись завязать ботинки. Стуча ботинками по бетонному полу, я влетел в плакат с девушкой в купальном костюме, развернулся и пронёсся стрелой мимо парня с порно-журналом.

Я не направлялся куда-то конкретно. В тот момент моей главной задачей было избежать встречи с Феррелом. Мне надо было где-то скрыться от глаз, нанести себе рану и заявиться окровавленным в тот момент, когда Феррел договаривает с Ёнабару. Не так уж плохо для плана, который я состряпал на лету.

Дерьмо. Надо было прихватить боевой нож из-под подушки. Он бесполезен против Мимиков, но, когда речь идёт о консервах или надоедливой доске или куске ткани, уважающий себя солдат без ножа обойтись не может. Я резал себя им тысячу раз во время обучения. Если сейчас раню себя, проблем не должно возникнуть.

Я вышел из бараков и постарался держаться как можно дальше от главного штаба, сбавил скорость и обогнул здание.

Там оказалась девушка. Не повезло так не повезло.

Она кряхтела, толкая телегу с картошкой. Я знал её: Рэйчел Кисараги, гражданская, назначенная в Столовую № 2. Белоснежная бандана, аккуратно сложенная в треугольник, покрывала её чёрные, вьющиеся волосы. Загорелая кожа и грудь большего, чем средний, размера. Узкая талия. Из трёх типов женщин, какими славилась человеческая раса — хорошенькие, невзрачные и гориллоподобные, каких лучше сразу отправлять в армию — я бы без зазрения совести отнёс её в категорию хорошеньких.

На войне, что длилась уже двадцать лет, попросту не хватало денег, чтобы весь военный вспомогательный персонал состоял из госработников. Даже на базах на линии фронта солдаты выполняли столько небоевых задач, сколько могли. Палата уже обсуждала возможность передачи военного транспорта в мирных зонах в частное ведомство. Народ шутил, что такими темпами совсем скоро войну переложат на гражданских, а военных распустят к чертям.

Я слышал, что Рэйчел была больше диетологом, чем коком. Я познакомился с ней лишь потому, что Ёнабару гонялся за ней, пока не подцепил свою нынешнюю тёлку. Очевидно она не любила парней, которые гонят лошадей, потому Ёнабару сразу оказался в пролёте.

Эти мысли заставили меня ухмыльнуться, и на меня рухнула гора картошки. Я выставил в сторону правую ногу, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, но поскользнулся на картофелине и раскорячился на заднице. Картофан лавиной отмутузил мне лицо, словно пылкий боксёр-новичок, прокладывающий себе путь на мировой чемпионат в тяжёлом весе. А под конец мне в висок прилетело от металлической тележки.

Я рухнул на землю с таким грохотом, который по громкости мог бы соперничать с зажигательной гранатой. Некоторое время я даже не мог вдохнуть.

— Ты в порядке?

Я простонал. По крайней мере, ни одна картошка не попала по Рэйчел.

— Ду-думаю, да.

— Прости. Я толком не вижу, куда иду, когда толкаю эту штуку.

— Да не, это не твоя вина. Я выпрыгнул прямо перед тобой.

— Эй, я тебя не знаю? — Рэйчел окинула зелёными глазами распластавшегося меня.

На моём лице растеклась застенчивая ухмылка.

— Похоже, мы опять столкнулись...

— Я знала! Ты новобранец в 17‑й!

— Ага. Прости за доставленные неприятности, — сказал я, и с моего брюха скатился картофан.

Уставив руки в боки, Рэйчел оценила урон, и её тонкие брови осели.

— Не мог разбросать их ещё дальше?

— Прости.

— Сами виноваты, что такие круглые, — она слегка выгнула спину дугой, и её грудь выперла вперёд. Это было сложно игнорировать.

— Наверно.

— Ты когда-нибудь видел такую круглую картошку?

Не видел. В том числе среди клубней, разбросанных по земле.

— Чтобы их собрать, много времени не уйдёт, если поможешь.

— Нет — в смысле, ага.

— Ну, так что?

Часы тикали. Если сейчас я не свалю, завтра помру. У меня не было времени, чтобы торчать тут и собирать картошку — или заниматься чем-нибудь ещё в таком духе. Но тут о себе дало знать влечение, которое я испытывал к этой девушке с момента нашей первой встречи после моего назначения на базу.

Я зашатался, уселся на землю и стал изображать, словно мне больно.

Я уже собирался дать ей свой ответ, когда услышал позади точно выверенные шаги.

— Что ты делаешь? — словно прорычал пёс, охраняющий Врата Ада. Феррел.

Он появился из-за угла бараков и неодобрительно осмотрел картофель, разлетевшийся по бетонной дорожке.

— Я-я толкала тележку и...

— Это ты напортачил, Кирия?

— Сэр, да, сэр! — Я вскочил на ноги, и меня атаковал приступ головокружения. Феррел забегал глазами и остановил взгляд на мне.

— С-сэр?

— Ты ранен. Дай взглянуть.

— Ничего. Я в порядке.

Феррел подошёл ближе и прикоснулся к моей голове, прямо по линии роста волос.

По моему скальпу разлетелась резкая боль: его сосископодобные пальцы вскрыли рану. Тёплая кровь забила струёй из моего лба в такт незримой рок-группы. Поток лениво пошёл сбоку от носа, коснулся края рта, потом ненадолго повис на острие подбородка, после чего начал капать без остановки. На бетоне расцвела роза из свежей крови, а ноздри заполнил резкий запах железа. Рэйчел ахнула.

— Хрмм. Хорошая, чистая рана. Чем ударился?

Рэйчел сделала шаг.

— Моя тележка упала. Прошу прощения.

— Так всё было?

— Вообще, это я налетел на неё, но да, как-то так.

— Ясно. Что ж, не так плохо, как выглядит. Ты будешь в порядке, — сказал Феррел, весело шлёпнув меня по затылку, из-за чего у меня брызнула кровь, запачкав рубашку. Оставив меня, он протопал к углу бараков и закричал так громко, что напугал цикад на стенах.

— Ёнабару! Тащи свой сральник сюда!

— Где-то понадобились солдаты? Я тут, чтобы... О. Доброе утро, Рэйчел. Сержант, ещё один прекрасный день в войсках, я полагаю? Настолько прекрасный, что на асфальте выросла картошка.

— Захлопни свою пасть, тащи сюда кого-нибудь из своих и всё тут прибери.

— Кто, я?

— Ну не он же? — Феррел кивнул в мою сторону.

Ёнабару изумился с открытым ртом.

— Чувак, тебя чем огрело? Выглядишь так, словно тебя заперли в клетке с трёхсотфунтовым ирландцем.

Потом сержанту:

— Стойте, так это Кэйдзи тут бардак устроил?

Потом опять мне:

— С утра пораньше поставить всех на уши. Красава, чё.

— Что такое, ты не хочешь помочь?

— Не говори глупостей! Для тебя я соберу что угодно. Картошку, тыкву, мины...

— Довольно. В вашем блохастом взводе есть хоть кто-нибудь, кто не засунул бошку в жопу?

— Обижаете, сержант. Сейчас возьму и приведу главных работяг из 17‑й.

— Кирия! Хватит стоять там, как пугало, и тащи свой сральник в лазарет! Ты освобождён от сегодняшней физподготовки!

— Физподготовка? Кто сказал про физподготовку?

— Я сказал. Прошлой ночью в гарнизонном магазине кто-то по колено увяз в свинячьем дерьме. Может, это не имеет к вам никакого отношения, но, как бы то ни было, в ноль-девять-сто вы соберётесь на тренировочном поле № 1 в полном снаряжении номер 4 для физической подготовки.

— Да вы издеваетесь! Завтра у нас бой, а вы шлёте нас на физподготовку?

— Это приказ, капрал.

— Сэр, в ноль-девять-сто прибыть на тренировочное поле № 1 в полном снаряжении, сэр! Но одна вещь, сержант. Мы из года в год налетали на склад и воровали бухло. Зачем нас теперь драконить?

— Ты правда хочешь знать? — Феррел забегал глазами.

Не желая слушать уже знакомый разговор, я убежал в лазарет.

6

Я стоял у ворот — границы между базой и внешним миром. Охранник, проверявший моё удостоверение, недоверчиво приподнял брови.

За повышенный уровень безопасности надо благодарить американцев, которые наконец удостоили нас визитом. И хотя за общую безопасность базы продолжали отвечать японские войска, Штаты настояли на том, чтобы посторонние не лезли в их дела. К моей удаче американские охранники мало интересовались теми, кто не состоял в их войсках.

Не получив отпускной билет у командующего офицера, Кэйдзи Кирия не мог покинуть базу. Но солдаты США могли приходить и уходить, как им угодно, и от них требовалось только удостоверение. Ворота у нас одни, если я попаду на охранника-американца, он может выпустить меня, не задавая вопросов. Американцы пеклись только о своём драгоценном спецназе и не подпускали к нему никаких подозрительных персон. Какой-то там рекрут, задумавший уйти в самоволку, не должен привлечь их внимание.

Должно быть, охранник мало видел японские удостоверения, поскольку он пялился на моё довольно долго. Машина-сканер просто отмечает, кто проходит через ворота. Не надо паниковать. С чего бы им менять систему за день до атаки? Мышцы на моём животе напряглись, когда охранник смотрел то на меня, то на удостоверение, сравнивая размытую фотографию с реальным лицом.

Рана на виске горела. Хирурги в лазарете наложили три шва без обезболивающих, и теперь по всему телу пробегали жгучие разряды. Аж колени заскрипели.

Я был безоружен. Нож остался под тёплой подушкой. Если бы он был со мной, я мог бы схватить этого парня в полунельсон и — если подумать, так ничего бы и не добился. Я выпрямил спину. Надо оставаться спокойным. Если он уставится на тебя, уставься на него в ответ.

Перебарывая зевоту, охранник нажал кнопку, чтобы открыть ворота. Дверь на свободу со скрипом отворилась.

Я проскользнул мимо жёлтого шлагбаума и медленно развернулся, чтобы посмотреть назад. Там, вдалеке, находилось тренировочное поле. Бриз с запахом океана задул по полю к воротам. По другую сторону ограды солдаты, похожие отсюда на муравьёв, выполняли приседания - мои друзья из 17-ой, с ними я ел и тренировался. Во мне встрепенулась ностальгия, но я её подавил и неспешно зашагал прочь, чувствуя влажный ветерок на лице. Продолжай идти, пока не уйдёшь от глаз охраны. Не беги. Ещё чуть дальше. Заверни за угол. А теперь беги.

Перейдя на спринт, я уже не остановился.

От базы было кило пятнадцать до Татэямы, местного района развлечений. Даже если пойти окольным путём, максимум выйдет двадцать. Как только окажусь там, переоденусь и затарюсь всем необходимым. Я не мог рисковать, светясь в поездах или на магистралях, но, как только доберусь до Тибы, буду чувствовать себя, как дома. Ни армия, ни полиция не суют нос в эти подземные переулки, превратившиеся в развалины.

До сбора отряда в полседьмого оставалось где-то восемь часов. Вот тогда они, по идее, и поймут, что я ушёл в самоволку. Вышлют они за мной машины и вертушки или нет, к закату я планировал стать ещё одним лицом в толпе. Я помнил нашу пешую тренировку у горы Фудзи, шестикилометровые марши в полном боекомплекте. После них пересечь полуостров Босо за полдня не составит труда. Когда завтра начнётся бой, ставший для меня ловушкой и всегда приводящий к мучительной смерти, я уже буду далеко.

Солнце висело высоко в небе, окуная меня в слепящий свет. Вдоль волнолома через стометровые интервалы стояли 57‑миллиметровые автоматические орудия, укрытые белым брезентом. Красно-коричневые жилки ржавчины искажали старинные стальные пластины на их основании. Когда Мимики достигли главного острова, пушки установили по всей линии побережья.

Когда я в детстве впервые глянул на эти стволы, они показались мне наикрутейшими штуками во всём мире. Чёрная лакировка стали необъяснимо заряжала уверенностью в себе. А теперь, когда мне довелось увидеть настоящий бой, я мог с холодной головой сказать, что оружие вроде такого не сможет отразить атаку Мимиков. Эти пушки двигались, словно динозавры. Можно было даже не надеяться попасть из них по Мимику. Вот такой прикол.

Сюда до сих пор прикатывала сервисная бригада, которая проверяла их раз в неделю. Бюрократы любят лишние траты.

Может, человечество и проиграет.

Нежданно-негаданно меня посетила дурная мысль, но я не смог легко от неё отделаться.

Когда я заявил родителям, что меня взяли в армию, они захотели, чтобы я вступил в Береговую охрану. Они сказали, что у меня получится воевать, не вступая в бой. Что я буду выполнять жизненно важную задачу по охране городов, где жили и работали гражданские.

Но я не хотел сражаться с Мимиками во имя спасения человечества. Я досыта насмотрелся этого в кино. Я мог хоть до посинения копаться в своей душе, выискивая там высокое желание спасти человеческую расу. Но вместо него я находил проволочную головоломку, которую нельзя решить, сколько ни пытайся. Или кусок пазла, который никуда не подходил, и его со злости закопали в кучу других кусков. Как же бесило.

Я был слаб, не мог даже заставить женщину, которую любил — библиотекаршу — посмотреть мне в глаза. Я думал, что переменчивая военная обстановка изменит меня, выкует из меня что-то работоспособное. Я мог дурачить себя верой в то, что на поле боя найду последний кусок головоломки, чтобы завершить Кэйдзи Кирию. Но мне никогда не хотелось быть героем, любимцем миллионов. Ни на минуту. Если бы я убедил немногочисленных друзей в том, что на что-то способен, если бы оставил свой след в истории, каким бы малым он ни был, этого было бы достаточно.

И поглядите, что из меня вышло.

Что дала мне полугодовалая тренировка? Я разжился горстью навыков, которые ни хрена не стоят в реальном бою, и кубиками на прессе. Я всё ещё был слаб, а мир продолжал трахать мозги. Мама, папа, простите. Я только сейчас понял очевидное. Ирония в том, что мне придётся сбежать из армии, а потом уже разбираться во всём.

Пляж пришёл в запустение. Должно быть, Береговая охрана последние шесть месяцев занималась эвакуацией этого места.

После получасовой пробежки я стал держаться волнолома. Я покрыл где-то восемь километров, проделав примерно полпути до Татэямы. Рубаха песочного цвета потемнела от пота. Марля, намотанная на голову, вот-вот слетит. Нежный морской бриз — отдушина после горячего ветра, гуляющего по базе — ласкал тыльную сторону шеи. Если бы это место не предназначалось для пулемётов — реквизитов, спёртых из какого-то давно забытого аниме и по неведомой причине оказавшихся в реальном мире — то вполне смахивало бы на тропический курорт.

Пляж усыпали оболочки сигнальных ракет — их грубая разновидность, которые сваливаешь в кучу и запускаешь из пластиковой трубы. Каким надо быть больным ублюдком, чтобы близко подобраться к военной базе и запустить фейерверк. Должно быть, их установили какие-то подонки, чтобы из личных убеждений предупредить Мимиков об атаке на полуостров Босо. Антивоенные активисты, убеждённые в наличии у Мимиков разума, пытались установить с ними линию связи. Разве демократия — это не здорово?

Из-за глобального потепления вся полоса пляжа уходила под воду, когда близился прилив. К закату эти чёртовы трубки смоет в море, и никто даже не узнает про них.

Я пнул изо всех сил одну из расплавленных трубок.

— Ну, и что это? Ратник?

Я развернулся.

Я настолько потерялся в своих мыслях, что не заметил, как кто-то подошёл сзади. Да ещё и выразился на местном диалекте, который я уже сто лет не слыхал.

На насыпи стоили две фигуры, пожилой мужчина и маленькая девочка. Из кожи старика получился бы хороший рассол, если засунуть её в банку в такой солнечный день, как сегодня. В левой руке он держал трёхзубое металлическое копьё, какому самое место в сказке. Неужто трезубец? Девочка — выглядела она как раз на тот возраст, когда ходят в начальную школу — крепко стискивала его правую руку. Наполовину спрятавшись за ногой мужчины, малолетка без стеснения глядела на меня из-под соломенной шляпки. Лицо у дивчины было слишком белым для той, кто долго жарился под солнцем.

— Твой лицо незнаком.

— Я с базы Цветочного пути. — Проклятье! Язык мой — враг мой.

— А.

— Что, эээ, привело вас двоих сюда?

— В море много рыбы, который хотеть быть пойманным. Вся семья ушёл в Токио.

— Что случилось с Береговой охраной?

— Начали кричать, что мы идём в Окинава. Почему, они все взяли и ушли. Если армия умный, пусть убьёт хрипунов для нас, и мы вздохнём спокойно, этточно.

— Ага, — хрипуны, очевидно, было местным сленговым словом для Мимиков. Обычным людям никогда не выпал бы шанс увидеть Мимика своими глазами. В лучшем случае они краем глаза заметят гниющий труп, прибитый к берегу, или попавший в рыболовную сеть и сдохший в ней. Но, когда кондукционный песок вымывается океаном, от них остаётся одна пустая оболочка. Вот почему многие люди думали, что Мимики — это какие-то амфибии, которые сбрасывают кожу.

Я понял только 70 процентов из речи мужчины, но из услышанного выяснил одно — Береговая охрана свалила куда подальше. Должно быть, на Окинаве мы продули сильнее, чем я думал. Додумались же: отозвать наши комбинированные войска со всей линии Утибо и перебросить в большие города и промзоны.

Старик улыбнулся и кивнул. Девочка наблюдала за ним широкими, словно блюдца, глазами, словно увидела нечто редкое. Он возлагал надежду на войска ОСО, дислоцированных на базе Цветочного пути. Не то чтобы я подписывался защищать его или кого-то ещё. Но всё равно на душе стало дурно.

— У тебя есть курево, сынок? Как ратники ушли, не могу найти просто ни одну.

— Простите. Я не курю.

— Тогда те не волноваться надо. — Старик уставился в море.

Не так много солдат в Бронепехоте страдало от никотиновой аддикции. Вероятно, потому что не получится прикурить во время боя, когда это больше всего нужно.

Я стоял и молчал. Не хотел сказать или сделать что-то глупое, а то ещё догадается, что я дезертир. Дезертиров расстреливают. Какой смысл убегать от Мимиков и помереть от рук армии.

Девочка дёрнула мужчину за руку.

— Она устаёт очень просто. Хотя хороши глаза. Родись она мальчиком, была бы годным рыбаком.

— Ага.

— Ещё одно, и пойду. Не видал ничего такого. Побежал, как мог быстро от дома, нашёл здесь тебя. Как ты это понимаешь? Что-то с хрипунами? — он поднял руку.

Я проследил за его пальцем, который смахивал на шишковатую ветку. Вода стала зелёной. Не изумрудно-зелёной, как у берега какого-нибудь островка на юге Тихого океана, а пенистой, мутно-зелёной, как если бы супертанкер, заполненный мороженым с зелёным чаем, сел на мель и вылил в бухту груз. В довесок на волнах качалась дохлая рыба, и разрасталось пятно серебряного цвета.

Я узнал эту зелень. Я видел её на мониторах во время обучения. Мимики ели почву, прям как земляные черви, пропускали через себя и затем выделяли. Но в отличие от червей, они делали почву ядовитой для других форм жизни. Место, где кормились Мимики, погибало и превращалось в пустыню. А море становилось молочно-зелёным.

— Совсем похоже не на красный прилив, что глядел тогда.

Раздался оглушительный крик. В моей голове заиграл знакомый мотив.

Со всё ещё хмурым выражением лица голова старика прочертила в воздухе дугу и устремилась в небо. Разлетевшиеся куски его челюсти и шеи раскрасили соломенную шляпу девочки в ярко-красный. Девочка не поняла, что произошло. Копьё выходит из тела Мимика на скорости двенадцать метров в секунду. Череп старика отправился в полёт ещё до того, как звук копья достиг нас. Она медленно подняла глаза.

Воздух рассёк следующий снаряд. До того, как большие, тёмные глаза девочки увидели сражённого дедушку, копьё пронзило её, ни из милосердия, ни из злобы.

Её маленькое тело было уничтожено.

Сотрясённое ударом, безголовое тело старика качнулось. Половина его тела выкрасилась насыщенным багрянцем, а соломенная шляпа завертелась на ветру. Я отпрянул и замер, не в силах шевельнуться.

На краю воды стояла разбухшая лягушка.

Это побережье точно находилось под охраной ОСО. Я не слышал ни в одном из докладов, чтобы какая-нибудь патрульная лодка уплыла на дно. База впереди тоже действовала. Здесь не могло быть никаких Мимиков. Хотя два трупа возле меня оспорили бы это утверждение, если бы могли. Но они погибли, глаза меня не обманывали. И я, их единственная надежда, только что дезертировал из единственного военного подразделения в округе, способного отразить вторжение.

Я был безоружен. Мой нож, мой пистолет, мой Жилет — всё осталось на базе. Когда я прошёл через ворота час назад, я оставил позади всякую надежду на безопасность. Тридцать метров к ближайшему 57‑миллиметровому стволу. В пределах досягаемости, если бегом. Я знал, как из него стрелять, но ещё нужно было разобраться с брезентом сверху. Но на остальное времени уже не хватит. Вставить удостоверение в платформу, ввести пропускной код, вставить тридцатиметровую патронную ленту, освободить блокирующий вращение рычаг (или ствол не будет двигаться, и я не смогу целиться), залезть на сиденье, провернуть проржавевшую ручку — в жопу. Стреляй, падла! Стреляй!

Я знал силу Мимика. Они весили в несколько раз больше полностью укомплектованного пилота Жилета. В структурном плане они очень походили на морские звёзды. Прямо под кожей прятался эндоскелет, и требовались 50‑миллиметровые бронебойные снаряды или что получше, чтобы пробить его. И монстры не стали бы сдерживаться лишь потому, что человек без оружия. Они перепахают тебя так, как комбайн перепахивает сусликовую нору.

— Чёрт бы вас побрал.

Первое копьё пронзило мне бедро.

Второе открыло зияющую рану на спине.

Я слишком увлёкся, пытаясь удержать в себе булькающую кровавую массу, подступившую к горлу, и не заметил третье.

Я вырубился.

7

Рядом с подушкой лежала книга в мягком переплёте, которую я иногда читал. На верхней койке Ёнабару слюнявил заявления.

— Кэйдзи, подпиши.

— Капрал, у тебя же есть личное оружие?

— Ага.

— Можно глянуть?

— С каких это пор ты повёрнут на стволах?

— Да я просто.

Его рука исчезла на верхней койке. Когда вернулась, то сжимала блестящий кусок чёрного металла.

— Он заряжен, не тычь куда попало.

— Ага, ладно.

— Если получишь капрала, можешь тянуть в койку любые игрушки, и никто даже не вякнет. Хотя против Мимика этот пугач бесполезен. Пилоту Жилета нужны только его 20 мм и ракетница, куда влезает три ракеты. Бананы на закуску не в счёт. Ты подпишешь или нет?

Я слишком увлёкся, снимая пистолет с предохранителя, чтобы ответить. Потом обхватил ртом ствол, представил, как 9‑миллиметровая пуля медленно двигается в патроннике, готовясь вырваться из холодной, жёсткой стали.

И нажал на спусковой крючок.

8

Рядом с подушкой лежала книга в мягком переплёте, которую я почитывал. Я вздохнул.

— Кэйдзи, подпиши, — Ёнабару вытянул шею с верхней койки.

— Сэр, есть, сэр.

— Слушай. Не заморачивайся насчёт завтра. И не кипишуй, а то мозги станут набекрень. Сам себе их спалишь ещё до того, как враги их по земле раскидают.

— Я не кипишу.

— Слышь, чувак, тут нечего стыдиться. Каждый ссыт в первый раз. Это как перепих. Пока не сделаешь это, он у тебя из головы не выйдет. Остаётся только гонять лысого дни напролёт.

— Я не согласен.

— Слышь, ты базаришь с челом, который сечёт фишку.

— Что если — чисто гипотетически — ты будешь повторять свой первый раз снова и снова?

— Откуда ты взял это дерьмо?

— Я просто говорю гипотетически. Словно заново расставлять фигуры на шахматной доске. Ты делаешь ход, а потом всё возвращается к началу.

— Зависит от... — Капрал прям засиял, свешивая вниз голову. — от того, про потрахушки ты говоришь или перестрелку.

— Никаких потрахушек.

— Ну, если меня попросят вернуться и снова повоевать за Окинаву, то пусть её засунут себе в жопу. Да хоть расстрелом угрожайте, я не вернусь.

Что если тебе не оставили бы выбора? Что если тебе пришлось бы переживать свою казнь снова и снова?

Под конец дня каждый человек должен подтирать свою собственную задницу. Никто не примет решение за тебя. Какова бы ни была ситуация, всегда нужно отталкиваться от этой идеи. Но у этого человека отнюдь не такой же размах в выборе, как у всех остальных. Если где-то там есть друг, на которого можно положиться в трудную минуту, то обязательно найдётся тот, кто навалит кучку говна. Бывает, забегаешь в тупик. Но находишь в себе волю и проходишь дорогу до конца. Даже когда тебя хотят вздёрнуть на виселице, у тебя есть выбор, встретить свою смерть с достоинством или уйти в загробный мир с криками и пинками.

Но у меня не оказалось такого выбора. Прямо за Татэямой должен быть гигантский водопад, грань всего этого проклятого мира, и я никогда его не видел. День за днём я слоняюсь туда-сюда между базой и полем боя, на котором меня раздавливают, словно ползущее по земле насекомое. Пока дует ветер, я рождаюсь заново и умираю. Я не могу ничего взять с собой в следующую жизнь. Единственными вверенными мне вещами были моё одиночество, страх, который никто не мог понять, и ощущение пальца на спусковом крючке.

Этот чёртов мир с чёртовыми правилами. Катись оно всё к чёрту.

Я взял ручку рядом с подушкой и написал число 5 на тыльной стороне левой руки. Моя битва начнётся с этого числа.

Надо прикинуть, сколько я могу с собой взять. Мир вываливает на меня кучу дерьма? А я возьму и покопаюсь в нём в поисках зёрнышка. Увернусь от вражеских пуль, и они пролетят на волосок от меня. Разнесу Мимиков единственным выстрелом. Если Рита Вратаски была богиней на поле боя, я буду наблюдать и учиться, пока не смогу догнать её по убийствам. В моём распоряжении было всё время мира.

Ничего лучше на ум не приходило.

Кто знает? Может, что-то изменится. Или, может, я найду способ ухватить этот опостылевший мир за шкирку и нассать ему в глаз.

Для меня это будет самое то.

1. ↑ Победит — твёрдый сплав карбида вольфрама и кобальта, обладает очень высокой прочностью.
2. ↑ В оригинале — 戦場のビッチ — букв. «Сука на поле боя». В американской версии это прозвище перевели как Full Metal Bitch, я же решил в данном случае быть ближе к оригиналу.
3. ↑ Энн из Зелёных Мезонинов — (англ. Anne of Green Gables) — первый и один из самых известных романов канадской писательницы Люси Мод Монтгомери, опубликованный в 1908 году в Канаде. Роман неоднократно экранизировали. В том числе и в виде аниме под названием 赤毛のアン — Рыжая Эн (1979).
4. ↑ Наслаждайся моментом (лат.).