Происшествие 16 марта

Перевод: Мисато-сан, A.L.I.C.E.

Корректура: Rosetau

Эдит: Wishmaster Демон

3.5/

Тр-р-р-р-р! Со звуком выстрелов автоматического оружия в землю впиваются иглы с указательный палец каждая.

Тр-р! Др-р!

Очереди игл дырявят землю, напоминая не столько трассирующие пули, сколько бешено вертящийся фонарь.

Беспрерывная пальба.

Шквальный огонь пулями, летящими на скорости 1000м/с.

И посреди этого я до сих поручение жива. Пляшу между снарядов, не останавливаясь ни на миг.

Сейчас я мчусь по материку Новой Евразии на скорости в 1500км/ч. Плотность и давление атмосферы здесь не те, что на Земле, так что превысить скорость звука совсем легко. Через пару минут я миную пустошь и смогу атаковать их базу в поясе холмов.

Тр-р! Тр-р-р! Тр-р-р-р-р!

Они висят в километре надо мной, и такая снайперская точность говорит о немалом упорстве.

— Фух!

Ударив в воздухе ногой, кое-как уворачиваюсь от слишком удачной очереди.

Верхний пинок с правой блокирует град игл.

Скачущие с тонким визгом пули — клиновидные пчелиные жала. Чрезмерно большие, даже слишком. Какой там яд и анафилактический шок; такое тупо попадет — мгновенная смерть.

— У-уф!..

Снова разгоняюсь и наконец оказываюсь среди холмов.

Меня упорно преследует ливень огня. В наждачной бурой почве вырастают иглистые горы — тр-р, др-р-р!

Да, знакомо. Напоминает швейную машинку моей мамы.

Тр-р. Тр-р. Пиу-пиу-пиу. Мяу-мяу-мяу. Тр-р.

В сухой свист низвергающихся пуль примешивался посторонний звук.

Я озадаченно поднимаю взгляд и во второй раз на этой планете лишаюсь слов.

— Кошки?!

Как ни крути, это были кошки.

Сопровождая меня, в воздухе кружились метровые летающие химеры.

Правда, от кошки была только голова.

Тело ниже — пчелиное, иначе не скажешь.

— Н-не может быть, это уже совсем перебор! — ору я и врываюсь в пояс холмов.

Мне и Hello Kitty-то никогда не нравилась.

Стремясь расстрелять дичь, попавшую на их территорию, котопчелы др-р-р-ребезжат крыльями и с боевым мявом преследуют меня.

— Ай, ух, от так!

Как только я забралась на вершину горы, перед глазами развернулся панорамный вид.

Передо мной — огромная постройка размером с космический комплекс для запуска ракет, выглядящая более всего как дело рук человеческих, гигантская фабрика кошачьих консервов.

Не знаю даже, с чего начать в этом бреду.

Это кошки или, может быть, пчелы, да?

Без мозгов, а фабрику построили, ага.

Прилежно ухватывают в пасти набитые консервными банками вагонетки, двигаются строго по линиям, ни дать ни взять конвейер.

Как они это делают? Даже говорить не умеют…

Нет, не так. Что тут вообще творится?

Время — две тысячи пятый год.

Место — одна невнятная планета где-то во Млечном пути.

И я, третья по планетарному «кто вперед сотню убьет». Легко вздыхаю при виде кучки котопчел.

◆

Вот так все началось, но я не супероружие и не космический монстр, а простая девушка.

Пятнадцатилетний невинный хомо сапиенс с третьей планеты Солнечной системы, жившая себе в префектуре C в Японии; премилейшее существо, о котором соседи отзывались только положительно: «Прямо как французская куколка!»

И вот такая я сейчас — на незнакомой планете веду разрушительную деятельность на зависть Лапуте, но это, впрочем, несущественное предисловие.

Откатимся от настоящего времени на десять минут…

Откатимся от настоящего времени настолько, что внутренние часы плюнули считать.

Откатимся в одну больницу.

1/

Два года назад меня приволокли в одну клинику, воздвигнутую в честь кого-то там.

Болезнь называется настолько глупо, что не стану и говорить. Короче, такая заразная штука, когда ментальные неполадки влияют на телесные способности.

Мне было пятнадцать, когда я заразилась и тяжелобольной попала в ту клинику.

Больница находится в недоступных местах среди гор, и разрыв ее с окружающим миром такой, что, ну, представьте себе лунную базу…

Мягко говоря, это — исследовательское учреждение.

Честно говоря — просто тюрьма.

Этот наш пациентский, если привыкнуть к обращению с собой как с подопытным кроликом, эдем в этот день был начисто и сразу утерян.

Что тут скажешь, где тюрьма, там и побег. Где побег, там и буйства. Зря они все-таки собирали одних только зараженных. Чуть забыли дверь в палату запереть, и все, биокатастрофа.

Изменение, произошедшее перед рассветом, по клинике распространилось меньше чем за час, и запертые вместе восемьсот человек — персонал, больные из корпусов от A (в начальной стадии) до D (в терминальной), — опустились прямиком в картинный ад.

В одну кучу смешались милые звуки распарываемой плоти, вопли расплавляемых заживо, крики жертв о помощи. Я только-только отправила семье письмо, но насладиться приятными ощущениями не смогла.

Навострив уши, я различаю крики дежурных врачей, которые мне на удивление нравились. Нетнетнет, спаситеспасите, зачтозачтозачто, бредбредбред. Конечно, не мне судить, но как-то однообразно. Японский же славен как раз богатым словарем, нет?

— Алло. А? А что я? Ну, я у себя в палате. Как «почему»? Я еще даже не завтракала.

Среди ора и эха авральных сирен я поднимаю попискивающий и светящийся беспроводный телефон.

Мой корпус — D. Жуткое местечко, куда определяют безнадежных, поэтому охрана строже, а построено оно как лабиринт. Основной поток беспорядков сюда еще не докатился. Так, слышно в окно, как кричат жертвы. Хотя да, тридцатислойную железную стену проломить даже в корпусе D под силу, пожалуй, мне одной.

— Да, знаю. Мне слышно. Вы хотите, чтобы хоть я вела себя прилично? Ну-у, это сложно. Все были ко мне так добры, и я признательна, что меня считают принцессой… Но вы же понимаете, что спасать врачей — не мой стиль? Ведь после встречи со мной были только пострадавшие.

Поэтому, раз выгода кончилась, то и медовому месяцу конец.

Поднявшись с кровати, я с похрустыванием вожу плечами. Говорящий со мной замглавврача, тоже тот еще ценитель, поржал: «Ага, за это я тебя и люблю», — хотя его никто не спрашивал, и бросил трубку. Видимо, оставит на произвол судьбы своих добрых соседей и сбежит вертолетом.

— Гм, вот такие они, тимуровцы. Чем дальше вверх, тем больше гнили.

Не то чтобы я обижалась на докторов. Они постоянно ставили чужие жизни превыше всего, так кто их осудит, что сейчас их высший приоритет — они сами?

Но брошенная им напоследок фраза заставила мою грудь сладко сжаться.

«Ну, пока. Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела».

— Ясное дело, блин.

Это мне в разы интересней, чем мстить клинике. Я быстрым шагом прохожу поперек своей палаты размером со спортзал.

— Так. Пойду-ка устрою большую уборочку.

Приставляю руку к железной двери — как раз мой размерчик: четыре метра ввысь, три вширь.

— На ста-арт, внимание-е…

Ай, неприлично облизнулась. Если бы шла запись с надзорной камеры, я покраснела бы, но это кино родня вряд ли посмотрит.

— Марш!

Железная дверь с визгом распахивается, и я выскакиваю в коридор.

Что ж, начала бег — торопись.

Потому что важные проблемы все время решаются в отсутствие главных участников.

↓

Долго ли, коротко, началась кровавая операция.

На выходе из специально под меня выстроенного отсека особой безопасности встречаю коридоры ничуть не меньшего ада.

Здесь в проходах нет ни единого окна, и они разделены, как точки на игральных костях. Едва пройдешь — тут же потеряешь все ориентиры; это, конечно, целенаправленная хитрость, чтобы тем, кто в палатах, не так просто было удрать.

Размышляя, к чему бы для начала приложить руки, я мчалась по лабиринту и нос к носу столкнулась с первым встречным.

— Ах, добрый день!

— Уй.

После вопросов я прибиваю первого встречного, чтоб неповадно было грубить.

Нашел такую юную девочку и «уй» ей вместо «здрасьте»! Сам он «уй».

Подавляя недовольство, я узнаю дорогу к следующей палате и сворачиваю ему шею. В таком духе и хорошем темпе продолжается мой обход.

Врач ли я? Ага, что-то вроде врача.

Если смотреть со стороны, только эта роль мне и подходит.

И я перехожу к следующему пациенту.

Увы, в конечном счете легкой победы не вышло.

Я одной рукой расправлялась с приблудными пациентами из C, но против приписанных к D темп, конечно, сбился.

У всех «наших» свои, уникальные проявления болезни.

Есть мужчина, пытавшийся вернуть свой проданный орган и в результате оказался погребенным на дне бассейна среди собственных расплодившихся органов;

есть парень, так испугавшийся раздора с возлюбленной соседкой, что остановил не то что ее, а свое и всех в округе время;

есть мальчик, с рождения физически не приспособленный есть твердую пищу и в итоге начавший растворять и есть жизни.

В общем, одни уникумы.

Такова наша болезнь — для одоления внешней ментальной травмы перестраиваем, а то и искажаем тела.

Скажем, есть пациент, у которого болезнь проявилась в связи с булимией.

Свою психическую болезнь, побуждающую есть в больших количествах, пациент сам излечил, расширив себе объем желудка.

В общем, при ментальной травме синдром пытается ее как-то телесно обойти, при этом оставляя травму как есть. Так вот все странно. Для пациентов корпуса D это зашло слишком далеко, и они самую малость отошли от человеческих канонов.

Я?

Конечно, я тоже заболела. Такая же терминальная стадия, не лучше и не хуже.

Ведь у меня даже сейчас не прекращаются изменения.

С каждой минутой мое тело отходит все дальше от былой меня.

— Однако что-то не то. Доктор же сказал, что двигаться могут только трое.

Если точнее, то только трое пациентов корпуса D должны были сохранять человеческую личность: я, эта Хильмия и еще тот Курамицу.

Остальные сорок, как мне сказали, не в том состоянии, чтобы самовольно покинуть палаты, но, включая грубиянку, включая игравшего в обзорной комнате с охранниками мальчика, все вольно и без разбора спускают накопившийся пар.

— Ну и как теперь?.. Обзавелась та-аким редким симптомом, а эти сами по себе разумирались.

И вот я легкими шагами эффективно обхожу палаты.

А то обидно же, такая еда протухает зря.

Может, это мой последний и решительный бой.

Может, это война за выживание, где ставка — честь.

Нас выперли из общества, но именно поэтому изгнанников хотелось бы расставить по ранжиру.

— Хотя, конечно, результат слишком предсказуемый.

Это доказательство скуки, вот и все.

Сие соревнование не особо важно для меня, до сих пор лениво проводившей дни в палате.

На самом деле у меня другие цели, и это все совсем не относится к делу.

Поэтому надо торопиться. Геноцид — это так, хобби. Мне сразу сказали, что я не смогу выйти из этой клиники, не разобравшись со всеми остальными пациентами.

— Гм, где же я еще не была…

Сверяюсь с выученной наизусть картой из комнаты надзора.

В воображении гаснут красные лампочки.

Последняя непроверенная палата — №404, она дальше всех от выхода, что в корпусе C.

↓

Смотрю на номер и стучусь в железную дверь. Бам-бам-бам-м.

— Извините-е, чисто для проформы — у вас там воля к жизни есть?

Бам-бам-бам-м. Ни ответа, ни привета.

Я посмотрела через глазок, внутри совершенно темно. 404-й — уникальный номер. Срок дела давно прошел, никаких документов не осталось.

Внутри ни зги не разглядеть.

Коридор хорошо освещен; может, конкретно в этом помещении отключено электричество.

Значит, придется силой открывать электронный замок. Бам-бам-бам-будум-бдым!

— Ау-у! Хотя я не против, можно не отвечать. То есть вас вместе с комнатой разнести, о’кей?

От легкого стука перехожу к позиции пробивания прямого с массой тела.

И тут интерфон пшикнул и завелся.

— Не выйдет. Исчезни. Никто не может меня победить.

Машинный голос!..

Да еще, глянь-ка, каким безразлично-крутым приказным тоном! Такое прощается только Темным властелинам!

— Никто? А я? Я многого не ждала, но на звук ты сильный!

Будум-будум-будум-будум. От радости я долблю в железную дверь. Все как у всех, десять сантиметров стали, раз плюнуть…

— Угу, то есть выходить ты сам не хочешь? Ведь нет? Ведь все врут, что ты там смирно сидишь? Ведь ты и в следующей жизни не скажешь, что сдашься властям?

С таким ответом фиг я его помилую. «Наши» должны иметь волю быть против, иначе нельзя.

— Ну, можно? Уже можно? Можно входить, да?

— Оставь. Не входи. Моей силы тебе слишком много. Если ты зайдешь, то точно пожалеешь.

Эй, мне уже офигенно интересно!..

Бу-бу-бу-бу-бум-ба-ба-ба-ба-ба-бам-блям-блям!

Мои конечности били не сдерживаясь. Словно в горячке, я колочу и пинаю такую маленькую дверку.

Как и большинство железных дверей, та, что с номером 404, быстро теряла форму, теряла, теря… ла?..

— Ой.

Какая-то подозрительная во всех отношениях комната.

Не то что не искаженная, а вообще нетронутая. Просто неосвещаемая тьма. Кстати, мои глаза вполне нормально видят инфракрасный в любой темноте, да и вообще, почему здесь отключен свет, но работает интерфон?

— Не ради себя, но ради тебя говорю. Если дорога жизнь — не входи в мой мир.

— Ха.

Кладу руку на ручку сдвижной двери.

Уголок моего рта вздымается самым злодейским образом.

С этим снисходительным вызовом пропали все сомнения.

Не победить? Мне? Да еще и жизнью дорожить? Обсмеяться. Щас слезу пущу. За эти два года мне никто такого не говорил всерьез.

— Как кстати! Ну, сделай, что можешь!

Бросив ломать дверь, я с силой двигаю ее вбок.

Передо мной раскрылась стена из тьмы. Я все так же восторженно пялюсь внутрь и без всякой боязни делаю шаг.

— А?..

Изнывающий от горячего желания убить обладателя машинного голоса, мозг вмиг застыл.

Самый жар, что заставлял сердце пританцовывать в предвкушении смертоубийства, превратился в пепел под дождем. В конце какой-то всего одной секунды я…

— Говорят тебе — не входи в мой мир.

…была буквально выброшена в открытый космос.

◆

В разных видах научной деятельности определение космоса отличается, а я не могу играть смыслами и коннотациями. Я как человек могу опираться только на информацию от органов чувств. В космосе невесомость, вакуум, суперхолодно и — вообще все небо вокруг испещрено звездами, бесконечное море огней.

Звезды сияют самым разным светом.

Звезды, рядом с которыми земное Солнце выглядит малышом.

Млечный путь далек, но по сравнению с видом с Земли он в тысячи раз ближе. Вот так, что прямо остается руку протянуть.

Забываю дышать от сияния, от бездонности.

Это — мир богов.

Не место для существования одного живого человека.

Звездное одиночество — это, наверное, сейчас про меня. Дух человека, зависшего в одиночку в этой сверкающей черноте, не выдержит такого пространства.

А вообще, тут как бы широко, но как бы тесно… дышится хуже, чем в запертой однокомнатке в пять с половиной татами…

— Кислород!

Настоящий ужас космоса вернул меня к реальности.

Нет, я тоже бывала и в печке, и в морозилке, но ощутить полную пустоту еще не доводилось!

Щиплет глаза. Влажным участкам тела холодно.

— Ай, ой, э-э-эй!

Дыхание! Кажется, надо задержать дыхание?!

— Уф!..

Нет, наоборот, похоже, от задержки кислород в легких застаивается! От разницы давлений меня не разрывает, руки-ноги от холода не немеют, но если застрянет кровь, хреново мне — мне лично! Похоже, надо дальше выдыхать, а то прости-прощай, милый Пятница, но ведь тогда кислорода мозгу хватит секунд на десять, а потом кислородное голодание и полный ислам.

— А-а, эй, что за!..

Короче, некуда деваться.

Я посреди всей этой невозможно-недосягаемой красоты секунд через двадцать скончалась, а потом…

— Тьфу. Опять успел.

…через тридцать секунд открыла глаза и ожила.

Похоже, моя болезнь нескончания одолела и вакуум.

В мой первый космос мне было немного прохладно, я практически летала за облаками, а еще почему-то слышала собственный голос.

Очень не хотелось пробовать, смешно выглядит, но я сделала пару движений руками, как будто плыву кролем. Ой, двигаюсь, двигаюсь. Как рыба в воде, только лучше, чем в воде, и не рыба… Так, оставим в стороне вопрос, кто чокнутый – я или космос.

— Ч… ч-ч-ч-ч-ч, ч… А-а-а?!

В ненастоящем вакууме волнами накатил странно изнеженный мужской голос.

— Что происходит?..

Фшум, фшум, фшум!

Ко мне с шести часов подлетает странное нечто.

Выглядит оно точь-в-точь как обычное татами…

— Ого-о-о-о! Это девочка-а-а-а-а-а-а!!!

И, как ни выбирай эвфемизмы, толстяк, что твой снеговик.

Космос внутри больничной палаты.

Татами-НЛО, пародия на ковер-самолет.

Да впридачу кто-то за тридцатник и настолькко жирный, что это слово звучит преуменьшением.

— Ни фига ж себе-е! Должен же типаж младшей сестры иметь пределы! А, а ты вообще почему живая? О, ты там случаем не дышишь? Ты не полигональная? А хотя какая разница! Главное — грудь, и руки, и ноги, и лицо, и голос, и волосы, и попка, и еще грудь есть — значит, страйк! Будь ты хоть звездой — никаких возражений!

Снеговик сходит с ума, как школьница былых лет, и я неосознанно хмурюсь.

Так я встретилась с сильнейшим во Млечном пути нитом[1], он же Пандище-Глазищи, он же Оокуманеко Мокумоку.

Между прочим, копирайт на клички принадлежит мне.

↓

— А красивые у тебя волосы, ничего не скажешь! Черные, ниже спины! Эх, я уже почти влюбился!

«Дхах-хах-ха», — хохочет и прыгает вокруг меня дядя Два Снежка.

…Вот он и есть Пандище-Глазищи. Самый старый пациент корпуса D. Даже врачи не видели его, ну, или как-то так.

Задокументированы только его бредовое имя, возраст и совсем печальная причина попадания в клинику.

— Это ты — знаменитый хикикомори? Который тут пациент с шестнадцати и вдвое дольше — тварь дрожащая от реальной жизни?

Блин, дайте я его убью?

— И-мен-но! Но нехорошо сразу забивать на хикикомори! Берлога, летаргический сон — это обязательные знания для жизни, сколько раз повторять. Да-да, я больше не потерплю отказа пещерному медведю в человеческих правах!

Какие еще человеческие права у медведя?..

— Так, стоп… Извини, я уже спокоен. Просто был в восторге от первой гостьи. Но это тоже ложь. На самом деле я до сих пор в нем. Ты же офигенно эротично одетая!

Снеговик скачет по космическому пространству.

— Фью-у, у тебя сверху — пыщ, снизу — пыщ! Это что, спортивный лиф? Гетры? А девочка созрела-ня? Или ты идешь из фитнес-клуба? А-а, черт, что ж так темно и ни фига не видно-то!

Я помалкиваю, и прикидываю дальнейшую траекторию НЛО.

Конец этому типу придет, как только оно снова появится сверху слева от меня.

Кулаком как-то не то. Я всю душу и тело вложу в пинчище с правой, чтобы эту «пыщ-пыщ» тушку разметало напополам.

— Ну же, созведие острова Эроманга, подсветите шоб порещще! Во, так годный угол. Но я хочу лучше видеть подмышки-ня! Так, звезду Весов сюда, крути вниз и влево! Вспышка!

Атака на зрение?! Перед нами появился спутник, до недавнего времени скрытый в тени большой планеты, и отразил свет Солнца. В метко нацеленном конусе света я неосознанно зажмуриваюсь.

— Ой, а-а-а-а-а-а?!

Ну да, я все равно дала ему хорошего пинка.

Мясной снеговик тонет в серебристом вселенском конфетти.

Хикикомори, который так внезапно появился, наболтал чего хотел и натворил чего хотел, отныне исчез среди космической пыли.

— А вот и нет, я пошути-ил! Не срабо-отало!

Ч-ч-ч-что за фигня?

Я точно ему влепила, так почему эта тефтелька смеется и скачет?! Это не суперскорость и не суперрегенерация, ничего такого добренького!

— Ах ты-ы-ы-ы-ы-ы!

Размахиваю ногой, которая бьет насмерть.

— Ого-го-о, ноги длиннющие-е! Клева-а!

Недопанда восторженно бесится и скачет вокруг меня. Он меня честно и много чем достал, я просто хочу его убить, а он!..

— На, на, на-а-а-а!

Чтобы, такой, обожравшийся, пеликан, меня, измотал!..

— Эй, алло, что за фигня?!

— Ха-ха-ха, что же за фигня-ня-ня?

Пандище ехидно ухмыляется на фоне парочки созвездий.

Я лупцую ему в отвислое пузо, но Оокуманеко невредим. Бред. Я попадаю, так почему ему не достается?!

— О-о, пронесло. И ваш собеседник обходит сзади. Ох вау, талия осиная-я! Я не могу!

Да уж, не чета тебе!

— Ух какие ножки нямные! Ты же специальный гибрид для отправки мужчин в ад!

С твоей запущенностью!.. Не!.. Сравнить!

— Но-о увы! Ты, милочка, старшеклассница? Мне старушки не нужны-ы!

Так.

— Срочно умри!

— Ха-ха-ха, не могу-у!

Подгадав идеальный момент, я разношу в куски его рожу, череп и всю тушку по вертикали.

Но меня снова ждала неудача.

…Очень не хочется, но придется признать.

Непонятно, по какой логике, но этот мужик, похоже, физически непобедим.

Но и он кое в чем не прав.

— Имей в виду, мне в этом году семнадцать.

Фактическую ошибку нужно исправить.

— А? Правда? Не, все равно переразвитая… Однако вот какая у тебя болезнь, прости, прости. Тогда я тоже поделюсь секретом, в плане извинений. Что ты хочешь знать?

— Расскажи, как тебя убить.

— Ха-ха, святая простота! Но это не получится, я сам не знаю, как меня убить. Понимаешь, пока я в этом космосе, космические правила не допускают моего уничтожения, что ты ни делай.

— А? Че? Ты хочешь сказать, что непобедим?

— Ну, да, принципиально верно. Неуловимый Джо, да?.. Как бы это сказать, этот космос плевать хотел, есть я или нет. Я никак с ним не связан, никакого взаимодействия. То есть вообще пофиг. Он на меня ни одного планка энергии не тратит… Так вот, раз уж и ты сюда попала, это правило естественно распространяется и на тебя. Атакующее воздействие на меня от всевозможных феноменов не допускается. В общем, я тот самый Неуловимый Джо, который не то чтобы крутой, просто кому он нужен?

— Не поняла.

Он что, не просто себе бесполезный трутень общества, а еще и без царя в голове?

— Не нужны мне твои софизмы. Короче, что, collision detection выключено?

— Точнее, наверно, что я выпал из сансары. Поэтому меня не убить. И мне тебя не убить. Шахматная ничья как она есть.

В общем, похоже, кто-то вытянул проигрышный билет эпических масштабов.

Не знаю, правду ли говорит Оокуманеко, но я поняла, что не могу его уничтожить.

— Хм, куда это ты? Туда не лети, там три черных дыры подряд. Может, и есть смысл посмотреть, но не такая уж это и редкость.

— Делаешь тут что хочешь. Не знаю, как тебе удается, но мне с тобой не по пути. Некогда терять время на типов, которые только сидят и…

А? Я вроде бы зашла откуда-то отсюда… Хм, хм-м-м-м?

— Эй. А где выход?

Неприятная истина.

От отвратного предчувствия мне стало страшновато, и я спрашиваю про дверь у горы мяса за спиной.

И вот панда на татами говорит:

— Прости, на это тоже не отвечу. Нет здесь выхода. Ты хоть умри, а не уйдешь. И с этим даже я ничего не смогу поделать. Э-эх. А ведь я говорил не входить…

— Т-ты что такое говоришь, что за бред! Это ж твоя болезнь, или как?!

— Ну да, вот тебе и ответ. Я же сюда потому и попал, что у меня неизлечимая болезнь. Я полностью сам себе злобный буратино. Э-эх. А ведь я говорил не входить, just sayin' a second time.

— Ах ты! Срочно выпусти меня, панда сраная!

— Ха-ха-ха, не-а!

Фью-у! Похожее на белую комету НЛО удирает.

— Э, ну-ка стой! Расскажи что-нибудь более полезное и тогда вали!

Я нервно пинаю вакуум под собой, чтобы не дать ему уйти.

Хм. Так ведь у меня быстрее получается двигаться, чем вплавь.

— Чего?! Рождение способа межзвездных путешествий быстрее моего татами! Круто, концепция милой девочки — это круто! Да-а, ты все-таки опасная самка! В основном в смысле телосложения! Кстати, остальные проблемы мне по фигу, но титула быстрейшего в космосе я отдать не могу! Надо тебя исчезнуть.

И вот Оокуманеко встает в наглую позу на своем татами.

— Что, мы разве можем взаимодействовать?!

Гонюсь за сбегающим нитом изо всех сил. В данном случае приятнее не бежать, а ритмично прыгать.

Отталкиваясь от небес, я кажусь себе водометным судном.

— Ха, я тебе скажу, что ты дура! Я извращу всю макрофизику в свою пользу! Получай: Метеоропад! Шучу, шучу-у, я так не умею-у!

— Хе, так я и дума…

Бдыщ.

Мне в переносицу врезалась комета.

— Кх-х, умеешь же!

— Я просто знаю траектории небесных те-ел! Однако мне по-серьезному страшно! Ты осознаешь, что только что продемонстрировала, что ты в этом космосе крепче, чем Земля?

В сильном возбуждении Оокуманеко ловко курсирует между поясов астероидов — рифов Млечного пути.

Что-то все вдруг показалось таким ненужным. В данной, слишком уж, если совсем успокоиться и подумать, сюрреалистичной ситуации как-то глупо увлекаться.

— Хм? Что, мы не играем в догонялки? А дальше пойдут восхитительные места, где можно наблюдать кучу звезд, они как морская пена. Я их зову Медовым Путем, если что.

— Верх оригинальности! — я вздыхаю и разворачиваюсь на пятке.

У меня нет времени гоняться за сверхжирной порцией тефтель.

Моя цель не здесь. Опять же, вдруг я вернусь в район, где вошла, постучусь кулаками во все, что попадется, и смогу отсюда выйти?

— Да не получится. Я же сказал, кто сюда попадает, тому назад пути нет.

— Заткнись. Согласна на что угодно, только бы не застрять в таком месте.

— Ишь, нервная. Тебе что-то срочно надо, что ли?

Я возвращаюсь тем же путем, вокруг меня витает пандище на татами.

— Да. Поэтому умри уже. И тогда нормальная комната вернется на место, так ведь? — бросаю я, уверенно топая над такой маленькой Солнечной системой.

Не знаю, какие у Оокуманеко симптомы, но в основе все должно быть как у остальных пациентов. Десятки разных фантомов, вызванных болезнью, возвращают реальность со смертью переносчиков.

— Ага, наверно. Пожалуй, мое исчезновение и есть ответ.

— Вот и умри. Все равно тебе нечем заняться. Прятаться от мира на том свете самое то.

— Суровая ты. Но погоди. Вон там, смотри, двойная звезда. Там редкий для этого пространства вид с разумом, но они уже почти век друг на дружку косо смотрят. И вот они напрягли свои ограниченные извилины и додумались до войны. Жалко их, надо решить проблему…

— С покровительственными речами иди на бочку. Мне надо решать свои проблемы с семьей.

Из-за всей идиотской ситуации я сказала больше, чем нужно.

Оокуманеко удивленно хмыкнул и вытаращился на меня.

— Прости уж, что уровень не тот.

Извиняюсь, чувствуя, что от стеснения греются щеки, и иду быстрее.

А он вместе с татами сделал бочку, после чего перестал витать и сказал:

— Угу. Это большая проблема.

Сжал, выпрямил траекторию полета.

— А не хочешь отдохнуть? Постоянно злиться — это выматывает; давай я тебе устрою воздушный круиз! Или безвоздушный. Ну, я не могу показать выход, но могу показать места.

— М-м…

Я резко останавливаюсь.

Мне хотелось сказать ему, чтоб заткнулся и сдох, но и правда тяжело переломить статус кво, ломая все напропалую.

Так я на редкость внимаю чужому мнению.

Ну да, если честно… это еще и потому, что он сейчас ведет себя чуточку похоже на моих родных.

2/

Ну, раз определились — включаем режим бесед ни о чем.

Это мне не очень-то по вкусу, но надо же застолбить место для отдыха, если можно так сказать.

— А чуть на бок можно? Устала стоять.

— Мня?

Я тыкаю пальцем в татами-самолет.

Оокуманеко, совсем не привычный к женскому полу рядом, с напряжением и вопросом на лице тыкает пальцем в себя.

— Да не тебя, а это вот боком развернуть. На татами же могут сидеть двое.

— А… а, конечно, могут! А ты уверена? Точно? Тандемом? Тебя прикалывает моя машина?

— А что делать? Других скамеек здесь не видно.

— Ни-че-го-се-бе! Уо-о-о-о, вот это поворот, ну что ж почему нет разрешаю смело садись! Давай, левая половинка твоя! С такой милой девочкой не должно возникнуть дипломатических конфликтов!

— Спасибо. Правда, я ни вот настолечко не благодарна, но понимаю твои эмоции.

Говорю «пардон» и сажусь рядом с Оокуманеко.

Владелец татами отдернулся на сантиметр вправо.

— Вах, офигеть расстояние касания каким-нибудь плечом при каком-нибудь резком торможении! Следует ли ожидать физических происшествий уровня причины ледникового периода?!

— Ну, можешь ожидать кровавых дождей, если устроит. А что, татами вообще плюет на инерцию и прочее?

— Ай, холодно! Это плохая постельная сцена! Но такое отношение ты себе можешь позволить только сей… час!

Предсказуемо возбужденный Оокуманеко поднимает скорость своего татами. Похоже, и впрямь решил сделать тур по этому космосу.

— Для начала слетаем посмотрим на удачно получившуюся систему-другую. М-м, скажем, стандартные точки вроде целиком стеклянной планеты, вроде романтично. Хотя занятно, там такая плоская поверхность, что у всякой живности растут колеса.

Видимо, штурвал у татами на стороне Оокуманеко, справа.

С ленивым взором он стартовал и направил космический корабль в дальние миры.

↓

На триста шестьдесят градусов обзора простерлось море из звезд.

Сама ситуация, пожалуй, вполне романтична, да.

Потому что я неординарная, конечно. Нормальному человеку такого одиночества не выдержать.

Как ни крути, мы выброшены в ночное море на маленьком плоту. Хоть какие здесь виды, а человеку нужна гарантия личной безопасности, чтобы он стал смотреть на них.

— М-м, все-таки вдвоем здесь ощущается простор. Наверно, твое присутствие пошло в плюс. Мы еще не долетели, тебе ничего не хочется узнать? Скажем, мое хобби, моих любимых авторов, мой любимый тип девушек.

— Слушай, это вообще что?

— Ну, выглядит как космос. Слыхала про такой?

— Ясное дело, что космос. Я к тому, откуда оно взялось. Я много наших повидала, но такого масштаба ни у кого не было.

— Да? По-моему, у Ясикидо-кун проблема похуже. Впрочем, когда я оказался в клинике, там только он и был, так что не знаю.

— Ясикидо я недавно убила. А что, старый знакомый?

— Когда я был приписан к B, мы с ним один раз говорили по телефону; это значит «знакомый»?.. В то время и мои, и его проявления болезни были обычными. Мы поспорили, кто умрет раньше.

— Извини. Тут Ясикидо победил.

«Как знать?» — радостно улыбнулся Оокуманеко.

Сзади сбоку его взгляд выглядел невероятно мягким… И вообще, наружные уголки глаз делали его взгляд супердобрым.

— Так откуда оно взялось?

— Да та-ак. Просто я запирался от всего, и комната стала космосом. Я старался ни с кем не видеться, и комната стала темной. А потом как-то вдруг заметил, что вишу в вакууме.

«Вот такая печаль», — сложил он руки на груди.

Заметить, как совсем один торчишь посреди космоса. Да уж, печаль немалая.

— Хм-м. То есть средство спасения искал не в себе самом, а в окружении. Значит, все-таки ты его создал?

— Если говорить о самом начале, то да, получается так. Но это не значит, что все так просто. Оставим спор о реальности и вымысле — здесь получился космос. Ты меня извини, но как только тебя сюда выбросило — все, занавес. Это место уже за пределами твоей планеты. Какой там «выход», ты уже вовне.

Я вошла в палату №404.

В ней был замкнутый мир.

Мне достаточно покинуть палату №404, чтобы вернуться к реальности, но внутреннее пространство 404-й находится снаружи и вкруг Земли. По определению «выхода наружу» выходит, что выхода из этого пространства просто нет.

— Потому и говорил не входить, да? Блеск. Давай объясняй подробнее.

— Прости, лучше я не скажу. Мой космос слишком далек, чтобы объять словами.

Оокуманеко театрально вздернул двойной подбородок и хмыкнул.

— Фразу от дедушки услышал?.. И сколько людей уже стало жертвами этой комнаты?

— Не знаю. С десяток?.. Все, кто приходил обследовать, тут же умирали! То, как ты зашла и как тут живешь, — это юмор высшей пробы! Кабы знать, что такой день придет, сделал бы домашнее кафе с оформлением под галактику!

— Ну-ну, а вот мне вовсе не весело, если что. Итак. Вот ты говоришь, что это и есть «снаружи»; это значит, что пространство бесконечно? По ту сторону космоса не будет выхода из комнаты?

— Хм, не зна-аю. Вроде поначалу были какие-то стенки. Но космос с момента появления сам по себе расширяется… Я думаю, нельзя развить скорость выше скорости расширения вселенной.

— Значит, наружу наружи выйти нельзя?

— Предел четырехмерного континуума. Нам ничего не остается, как стать новыми Адамом и Евой! Ай, спиной чувствую угрозу уровня черной дыры!

— Ты же сам всему причина. Зачем тебе нужен расширяющийся космос? Ты хикикомори, так и сидел бы в четырех стенах на пяти с половиной татами и страдал в свое удовольствие.

— Ну, тут уж, увы… Космос тоже существо. Он рождается, расширяется, а однажды схлопнется и умрет. Расширение — необходимое свойство космоса. Я могу только наблюдать, как вот сейчас.

— Тем не менее, ты вроде бы поддерживаешь этот космос?

— Смотреть кто угодно может. Это как смотреть на бактерий в микроскоп, только не микро, а макро.

— То есть что-то очень маленькое смотрит на что-то очень большое?

— Ну да. Или мы смотрим на маленький космос, сами будучи чуточку больше. Может, этот космос и очень маленький, но он космос, а потому для нас огромен.

Фи. Как ни верти, а выходит маленькая бесполезная штучка. Скукота.

— Так это в общем-то софистика! Все как у других пациентов. Сколько лет ты уже убиваешь время?

— Злая ты! Когда меряешь свободное время хикикомори, потом остаются только кости! Намекаешь. чтоб я худел?!

— Худей.

— М-м, ну да, по внешнему времени твоей недавней реальности — лет с десять, наверно. Кстати, как там сейчас теория мироздания? У Большого сжатия все так же мало поклонников? Темного потока какого-нибудь не открыли?

Так мои слова остались без малейшего внимания. Может, он не понимает, что значит «сбросить вес».

— Да ладно, подумаешь, нечем заняться, подумаешь, жир, подумаешь, трагедия! Здесь только мы с тобой, какой прок следить за обликом! А вот ты могла бы быть помилее в соответствие годам, но беда-беда. Почему ты такая старая?

— Сдохни!

Со скоростью света в затылок Панды влетает удар сжатыми кончиками пальцев, известный как «spear hand».

Между прочим, в данной вселенной «скорость света» — никакая не гипербола.

Если масса моей ладони разовьет скорость света, ту же Землю разнесет с легкостью, но жирная туша передо мной не обращает внимания.

— Гр-р… Этот мужик — свежий пудинг, что ли?!

Непобедим. Воистину непобедим. От плана убийства этого трутня и возвращения с огромным сожалением придется отказаться.

— Ха-ха-ха, ты меня смущаешь этими своими комплиментами, «кругленький» там… О, вот мы и прибыли. Вот, отроковица, узри же. И воспрянь духом. В этой солнечной системе масса солнца где-то втрое больше того, под которым ты жила. Это самая похожая на твою вселенную система.

— Эй! Чего распавлинился, сэр, что… ли…

Я забываю дышать.

Раскрываю глаза так широко, чтобы они точно сохранили память об этом свете навсегда.

Там была витрина с чересчур детальной моделью.

Обращение планет вокруг солнышка посредине.

Подобная моей вселенной, являющая собой наши сбывшиеся грезы, родина и поднятая целина.

— Неплохо, да? Это радужно сияющее — самое большое во вселенной кольцо.

«Ага», — помимо воли я роняю слезу.

Да, этот космос прекрасен.

Пусть даже рукотворный, пусть в нем что-то фатально бредово, сам космос — чудо, превосходящее человеческое понимание.

— Но твое присутствие меня так раздражает, что счет на удивление равный.

— PO･CHE･MU! — зрителя на татами аж переворачивает.

Ну, я сама не знаю, почему, но, разговаривая с этим человеком, я не могу сохранять спокойствие.

Не то чтобы он раздражал, скорее, я не могу примириться, и как-то чешется под мышкой, и как-то нос заостряется.

Может, я так офигеваю с себя, толерантно думающей, что и таким людям есть место?

Что противно, то противно, что не нравится, то не нравится.

А ведь когда я осознала свою болезнь, то решила измениться так, чтобы никому и ничего не спускать.

— Слушай. На этой землеватой планете есть жизнь?

— Есессно. На нас они похожи тем, что прямоходящие на своих двоих, есть пара рук, полагаются на речь. Только они интроверты раз в пять тыщ почище нас.

— Для шутки слишком подробно. Это случайно не копия нашего космоса?

— Как мо-ожно! Кому же удастся за какие-то десять лет создать модель целого пространства аксиом? База та же, но в целом все от балды. А главное, в этом космосе нет ни зависти, ни скорби. Это молчаливый космос без конфликтов.

Жирная панда преисполнен сияния добра и любви. Он выглядел до глупости убедительным.

— Ну, это…

«Наверное, так», — чуть не сказала я, но спохватилась.

Что это было? Подозрительно, проповеднически, дурно пахнет! Чего это я растрогалась и почти согласилась?!

— Нет, но…

Можно бы сказать, что и это тупо, но если каждый раз все гневно отрицать, это будет тупее всего.

Буду просто игнорировать все-все. Ведь ни болезнь этого человека, ни его досье, ни побег из вселенной, ни моя цель не стоят и ломаного гроша, можно просто взять и забыть всю историю, ха-ха-ха! Вот какое сатори мне почти уже открывает чакры!

— Шуткашуткашутка! Фигня, мне совсем не весело!

Даже страшно ощущать, с какой дикой скоростью очищается мой дух!

— Ничего, о дева. Можно быть невеселой. Можно не ходить на работу. Можно закрыться от мира, и это хорошо.

Оокуманеко еще больше засиял, улыбаясь как Джоконда.

Блин, так это ж у него солнце за спиной сияет, кидала проклятый!

— Ого-о-о-о, фигасе, в этой вселенной все кажется таким мелким, становишься снисходительной!

— Ха-ха-ха-ха-ха, аз есм Бог!

Восседающий аки Будда сияющий человек-тефтелька.

— Заткнись, жирдяй, не бывает таких богов!

Понимая, что толку не будет, я все-таки на автомате встаю и заношу ногу для пинка.

Размашистая «вертушка» в корпус и на этот раз проходит сквозь Оокуманеко… э, что?

— Что-о-о-о-о!

Снесенный с татами, пятицентнерный хикикомори улетает в солнце.

— Он еще жив?..

Впервые в жизни меня посещают угрызения совести.

Я совершила крайне бессмысленный шуточный ответ.

◆

— А вот и я-а!

Улетевший к солнцу Оокуманеко отскочил и вернулся.

Повреждений ноль. С сонной рожей чешет свой трехступенчатый живот.

— Так и думала, что этим кончится.

— Ха-ха-ха, не унывай, о дева! Снаружи это был бы сильнейший на планете крутой пинок с разворота, просто здесь такое совсем не работает! Но ты смогла меня тронуть, и это немалый шаг вперед… в межполовом смысле, конечно.

Оокуманеко надул щеки, как рыба фугу. Он думает, что цинично усмехнулся.

— Фу.

Новый пинок вжикнул и прокрутился впустую. В прошлый раз то ли с углом повезло, то ли с настроем, а то ли чудеса вероятностей.

— Что ж, со временем и такое случается. Может, совпали наши восприятия друг друга.

— В смысле — важно поймать верный момент?

— Угу. То есть ты не смогла остановить проявление садистской любви ко мне, а я не удержался от соблазна извращенно-мазохистского наслаждения, и вселенские законы сместились в плохую сторону! Вот оно, чудо любви!

— А-а… Значит, это было одноразовое чудо.

— Ку-ул! За один-единственный пинок ты стала прежней! А ведь была так прелестна в миг соответствия возрасту…

Тефтелька с сожалеющим видом занимает свое место справа на татами.

Места на миниатюрном космическом корабле закрепились за экипажем, и на данный момент число территориальных нарушений: 0.

Плывущий среди звезд мирок в одно татами, как и говорил Оокуманеко, был лишен всяких свар… ай.

Ой-ой-ой.

Ай-а-а-а-ай!

— Ай, мне что-то в плечо влетело! Как молотком! Ты точно можешь только себя трогать?!

— Что?! Ну да, ты такая сверхсильная, что это может быть, но мне вроде бы незач…

На этом месте и ему, сидевшему с театральным ужасом на лице, в ногу влетело что-то непонятное.

Небольшая взрывная волна и тряска.

Обернувшись в направлении источника света и атак, я увидела, наверно, космический корабль, только здорово напоминающий сосновую шишку.

— Что?!

Поправка. Три огромных спутника в форме шишек и по три тысячи километров в диаметре атаковали татами. Для сравнения, диаметр Луны — три тысячи четыреста семьдесят шесть километров.

Расстояние до них — полсотни миллионов километров. Даже меня передергивает от мысли об обстреле, попадающем на таких дистанциях.

— Лучи! Они лучами стреляют, наверно!

— Хе, какая редкая штука! Нас обнаружили! Понятно, очевидно, кто-то заметил, как я недавно летел в солнце!

— Чего?! Всего минуту назад же! И так быстро среагировали?!

— Для этой системы прошел век! Давай драпать, держись! Я-то ладно, а ты как раз в их законах!

Неизвестный луч атакует вновь и вновь. Да, больно, когда попадает.

— Согласна, но насколько именно «редкая штука» все это?

— Ну, не настолько, как внезапно появившаяся ты. Думаю, настолько, насколько редко персонажи написанной тобой книги приходят тебя убивать.

— Это не редкая, а невероятная штука!

Бам-бам-бам.

Шишкорабли рассекают синий космический поток и целятся в меня.

Ай, зацепила! Только что здоровенная, с Юпитер, ломкая космическая мина зацепила меня!

— Ух! Как галактическая железная дорога!

— Ты вообще не похож на Тецуро!

Татами удирает чуть быстрее, чем преследуют космобойцы.

Оокуманеко чему-то радостно улыбается.

— И вообще, в этмо космосе же нет войн! Почему они атакуют?!

— Чтобы выжить, разумеется. У них нет оценок добра и зла, нет личных эмоций. Защитные спутники, так сказать, рефлекторного реагирования с возможностью автоматически исправлять программу. Они не за тем конфликтуют, чтобы выжить самим…

— Вообще, — продолжал он, — конечно, конфликты, войны, выживание — важный элемент определения жизни. Твой «конфликт», кажется, имеет в виду битву на выживание по личным чувствам. Нехорошо быть такой эгоисткой!

— Ну извини! Я мне важнее всего! И вообще, ты же породил эту вселенную! Это же бред, когда Бога щемят сотворенные! Если полупрописанные персонажи будут устраивать бунты, во всем мире просто не останется писателей!

— Да ладно. Творец не неуязвим. Если ты в другом измерении, вряд ли это дает тебе право прикидываться Богом. В мое время к этому пределу еще не пришли, но в твое время наверняка уже львиная доля общества на софте. Если общество поддерживается на сделанном из математики и абстрактных символов, то как раз вы и окажетесь ненужными.

— Опять бредятина какая-то. Ну да, эксель какой-нибудь штука удобная, но под него изначально нужно железо. Без ящика оно не существовало бы, и искусственный интеллект временами нуждается в человеческом обслуживании, и износ тоже идет.

— Ты устарело мыслишь. Чтобы гонять информацию, ящик не нужен. Все-таки это пустая трата ресурсов. При замере общего количества чистой космической энергии нет нужды специально придерживаться связанной законами физики формы. В плане эффективности энергопотребления они, созданные только из информации, — существа выше нас.

— Они? Не говори мне, что это одномерцы?

— Если мыслить в твоих категориях, может, и так. Здесь тоже микро и макро. Когда программы становятся еще более многопоточными, многозадачными, менее противоречивыми, тогда и рождается живое существо. А раз оно стало жизнью — рано или поздно оно натянет лук в сторону создавших его существ с высшей ступени развития. Ведь и Бог тоже — растрата ресурсов.

— Бр-р, они соединились в одно! Что-то они там так рассиялись, что космос белеет! Плохо не будет? Слышишь? Нам плохо не будет?!

— Ага, Творец должен быть свергнут. Пусть даже эта вселенная создана мной. Пусть даже твоя вселенная создана кем-то. Сотворенное обладает свободой превзойти это устройство.

— Ты чего такой спокойный?! Нас щас размажут, щас тебя самого свергнут! Just about now!

— Это аналогия. Я даже не Творец. Так… ага, привязалась ниточка к увесистой планеточке! Гравитационная катапульта — какое ретро!

Вмиг прервав свою болтовню, радостный капитан Панда крутанул штурвал в направлении планеты прямо перед нами.

— Прыгае-ем! Пристегните ремни-и!

Пружинисто описывая дугу, татами ускоряется.

— Э, врежемся же! Ты что задумал?!

— Очевидно же!

— Варп!

Ась?

◆

Конечно, попытка естественным образом провалилась.

— Ну да-а, еще бы-ы! Если подумать, в этой штуке такой возможности не-ет!

Меня реально задолбал смех Оокуманеко.

Мы плавно двигаемся в тихий, не освещенный солнцем регион космоса.

Загадочное шишковоинство нас качественно потеряло.

Типа разогнавшееся для варпа татами не совершило никаких подпространственных скачков, а просто выбрало момент и рвануло к спутнику гигантской планеты. И пробило спутник прямо насквозь.

В итоге спутник послужил нам щитом, лучи от шишколетов по дуге дунули на тот конец вселенной, и в этот момент мы и удрали.

Между прочим, шишковоины сгорали вместе с испусканием лучей. Космос суров, работает в масштабах создания саморазрушающегося по дизайну оружия.

— Ну, не о чем грустить, о добросердечная дева. Они просто преобразовали кораблеформную энергию в лучевую. Наверняка примерно в этот момент лучи собираются обратно в шишки. Хотя, конечно, их станет поменьше!

— Да я не грущу. Ты куда страннее их. Почему ты оставался таким спокойным, когда мог умереть?

— Я не умру-у! От них могла исчезнуть только ты-ы!

— Тогда почему ты сбежал? Просто оставил бы меня им.

— Ну-у, мне тебя жалко терять. Мои странствия до сих пор, конечно, не заменят оригинала, но сейчас мне вполне весело. Почему? Потому что рядом со мной лучшая красавица мира! Ну что, я еще не стал похожим на принца на белом коне?!

Есть ли на Земле гиппопотамы-альбиносы?[2]

Ну ладно, в общем. Я кладу руку на краешек татами и слегка пихаю его плечом.

— Вау, p-personal space invader?! Дождусь ли наконец поцелуя в благодарность?!

Туша отдергивается назад.

Так я и думала, на словах Оокуманеко радуется, зато коснуться даже не пытается.

Мужских действий вообще нет, и он до безосновательности стеснительный.

А значит…

— Эй, ты девственник, потому что нит? Или нит, потому что девственник?

Он откровенно непривычен к девушкам.

— Шок, разрыв сердца! И что, ты уже решила, что я девственник? Разговор разве не затем нужен, чтобы продвигаться ощупью, так сказать?

— Без понятия. Так что?

— Ничего. Когда становишься нитом, становишься девственником.

«То есть флажок ресетится», — с видом изрекающего истину мудреца покивал Оокуманеко.

— Тебе не хочется просто перестать пытаться жить?

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха. Впервые ощущаю эмоцию «оставьте меня в покое, пожалуйста» по отношению к другому человеку!.. Вот как, так это и есть желание убить…

Крупно сотрясаясь, Оокуманеко увлеченно говорит что-то вроде «спокойно, мой трехступенчатый живот», словно у него там демон. Ясно… Похоже, это все тянется еще с детства.

— О, астероид. Близковато идет, теперь не увернуться.

Словно обладая сенсорами всего пространства вокруг, он наклоняет свое огромное тело, плавно закладывая вираж на татами.

Прямо рядом с нами проносится двухсоткилометровая масса.

Выбрасывая газ пунктирной чертой, комета прошла мимо.

Словно и не было трудной навигации.

Я как ребенок раскрыла рот и смотрю на свершившееся перед глазами чудо.

— Прости, что напугал. На взгляд этот космос невелик, но при участии в феноменах масштаб возвращается. Впрочем, глядя, как нас раньше засекли те корабли, погрешность еще остается. Сейчас я чуть потерял контроль из-за твоей черной сущности.

— Да и ладно. Опять же круто.

— Да? — сонным взглядом Оокуманеко провожает звезды.

Попала я…

Как-то легко на все смотрела, мол, все равно это болезненный космос, с причиной и воздействием. Но не тут-то было. Пора уже признать.

Оокуманеко Мокумоку. Из всех пациентов, кого я приходила раздавить, это — величайший, сильнейший и самый напряжный непобедимый панда.

Он сказал — сотворенное тоже настоящее.

Так на самом деле и есть.

Здесь все выглядит как пустышка, а дна не видно.

Эта проблема набрала такой масштаб, что никому ее не решить…

— Не верится… Должны же быть пределы одиночеству. Ты был в таком крутом месте и ничегошеньки не сделал… Ты настолько хотел от всего закрыться? Это ведь похоже на смерть.

— Чего? Жить — так драгоценно?

— Ну, что значит «драгоценно»… Чем дольше живешь, тем больше драгоценностей.

— Это при условии, что есть зачем жить.

— Так тебе незачем жить, Оокуманеко-сан… Умер бы. Давай, умри прямо сейчас.

— Уже третье третирование! Принцесса командует: пореши себя! Хах, это становится привычкой!

«Вау!» — радостно ерзает шарочеловек.

В ноге засвербило его пнуть, но нет, все равно не сработает. И противно, у него пузо какое-то склизкое. В чем-то мне повезло. Врагов он не знает.

— Ну, понимаешь, не так все просто. Смерть ведь — тоже решение. Человеку свойственно не умирать, когда незачем жить.

Меня вновь одолевает неопределенное раздражение, и я цыкаю. На этот раз смериваю его взглядом, полным глубочайшего презрения.

Оокуманеко сделал свои супердобрые глаза еще добрее и усмехнулся:

— Угу, да, вот так. Давай же, смотри на меня сверху вниз, коли изволишь! Я ведь уже десять лет так!

Все десять лет с начала проявления болезни он провел в этой вселенной.

От момента, когда его вместе с комнатой доставили в клинику, прошло, наверно, еще больше времени.

— А, мы почти прошли естественный пояс астероидов. Дальше будут звезды, смотри хорошенько, если нравится.

Удаляющаяся комета.

Заслоняющий вид сгусток из скал и льда стал точечкой меньше моего ногтя.

В таком космосе — всегда один.

Оокуманеко Мокумоку с начала болезни не сделал и шага наружу.

— Слушай, ты знаешь такую книжку с картинками, «Затура»?

Я почему-то решила пересказать давным-давно прочитанную историю.

В обычной семье выросли двое братьев, таких же обычных, и случилась с ними беда. История о космическом дрейфе, похожая по сеттингу на мою текущую ситуацию.

Как-то раз братья нашли в подвале позабытую настольную игру и стали играть, и тогда их забросило в нарисованную на коробке галактику. Им требовалось пройти игру до финиша, чтобы вернуться на Землю. Но в играх без проблем нельзя. Мир из клеточек, на которых тесно от смертоносных событий. Рулетка выдает случайное число. Весь ужас реальности по правилам детской игры.

Братья думали, что как-нибудь прорвутся, но раскрыли глаза на жестокость происходящего. Попадая в экстремальные ситуации, они ссорятся. События приближаются к смерти, минута за минутой.

Особенно примечательным было обращение с персонажами. Старший брат добыл карту «Шанс!» и всего на секунду подумал, как хорошо было бы без брата. Так и случилось. Оставшись один, он со временем встречается с собой, кающимся в грехах.

Я забыла, чем там все кончилось, но помню, что конец был хороший, как и положено книжке с картинками.

— А-а, там тоже зацикленный мир…

Тоже?

— Людская жизнь вообще зацикленная. Особенно моя.

Оокуманеко отрешенно смотрит на космос и роняет слова.

Просыпаемся утром, засыпаем ночью.

Вкл/выкл, выкл/вкл.

Простая рутинная работа главных героев-пешек на доске, мнящих себя индивидуумами.

Рождение и умирание, успех и поражение, свадьбы и разлуки — лишь стороны одной монеты. В космических масштабах жизнь человеческая — цикл. Это тоже разница между макро и микро. Старение, деградация — переменные не настолько ценные, чтобы о них волноваться. Мы каждый день живем одну и ту же жизнь.

— Знаю похожее кино. «Джуманджи».

— А, у них один автор.

— Ух ты, правда? Он явно думал про взрослых. Такое суровое кино рекомендовать к просмотру детям — это автору умом поехать надо было. Нет нужды так откровенно делиться со всеми, что их жизнь – такая же настолка.

Я знаю «Джуманджи». Помню, в девяносто пятом, когда мне было семь, он был очень популярен.

…Похоже, он счел его не триллером, не ужастиком и не семейной комедией, а документальным фильмом.

«Вот ведь блин», — ругнулся Оокуманеко. Выглядело это немного мило, под стать его имени.

3/

Как и сказал Оокуманеко, космос был достаточно (чтобы тут же забылись шишечные лучи) великим, бездонным и плохой заменой.

↓

— Что это за тварь, похожая на Морру? Это самый сильный хищник планеты?

— Ага. Посмотри на поверхность вон той планеты. Вон какая волнистая, да? В такой среде особо не походишь. Вот и пошла эволюция. Это как Земная лошадь. Ты знаешь, что у них когда-то были такие же пальцы, как у нас? Но леса стало меньше, пришлось переселиться в степи, и в результате пальцы оказались не нужны для передвижения по равнинам. Сначала у них не было копыт, но они изменились так, чтобы пинать землю было удобней.

— Хе. У той планеты атмосфера перенасыщена газом, и никаких птиц даже не подумало заводиться, так? Бр-р. А там-то, там! Какой-то огроменный пингвинище прямо!

— Ого, здоровее мегалодона! Наверно, пингвинообразный в море подрос! Ну, это как пингвины вылезли на сушу, потому что не могли нести яиц в море, да? И вот они это преодолели, наверно, и оказались самыми крутыми владыками моря. Уж помилее акул! Особенно округлость пузика, божественно!

И этот гигантский пингвин успел исчезнуть как вид, пока мы болтали.

Они не то чтобы деградировали, а просто огромный метеорит разнес полпланеты. О горе, несознательные пингвины, словно люди, не пытались избежать разрушения своего общества.

Таким образом, во вселенной Оокуманеко разумных живых существ предельно мало.

— А-ах, вот и кончилась очередная культура. Ужели ж пингвиньей культуре во всякой среде нет дороги?!

Оокуманеко театрально скорбит. Однако можно ли называть обиталище неразумных животных культурой?

— Ну, так на чисто неразумных планетах никто не пытается, как мы, заигрывать с планетой. Все остается в естественной форме, а это же ниже, чем культура?

— Ну что ты. Это тоже такое общество. Самый важный параметр эволюции — способность к выживанию. Если форма жизни покрутела настолько, чтобы стать сильнейшей, почему бы не назвать ее культурой? Те же мегапингвины, может, заигрывали с планетой как-нибудь ради себя.

— Создавали игры, не обладая разумом?

— Ну да. Чтобы привести пример к тебе поближе, муравьиное общество — тоже вполне себе культура. Люди развили разум как простой инструмент. Безо всякого разума можно построить культуру «во имя выживания». По определению жизни от этого никому не отступить.

Человек прежде всего живет. Цели уже потом. Так и в моей семье говорили.

Тогда если причина и следствие меняются местами, значит ли это ошибочность жизни?

— Ха. Такая выживальная культура, вон, только что вымерла.

— Но не по своей вине. Их гибель была внезапной и обусловленной либо внешними факторами, либо деградацией в итоге эволюции. Вымирание и самоуничтожение — разные вещи.

— Ишь как заговорил. Тогда каковы условия самоуничтоженной цивилизации?

— Об этом я не думал… Посмотрим. Как одно из важных условий — существа должны решить, что есть что-то больше них самих; что думаешь? Существа с воображением оценят себя или устройство мира либо слишком низко, либо слишком высоко. В результате развитие пойдет по неестественному пути и может попасть в непредвиденную яму на дороге.

Иными словами, Бог.

С нашей болезненной точки зрения это настолько смешно, что даже пошло.

↓

Неизвестно, сколько длилась наша беседа.

Несколько часов, несколько циклов, несколько вымираний видов спустя мне уже всерьез начала нравиться эта вселенная.

— Ты опять стала серьезной. Так и не привыкла к этому миру?

— Глупости. Какое там привыкла, он мне с самого начала был противен. Я больше не выдержу, наверно.

Я злюсь, конечно, и на то, что оказалась здесь взаперти, но прежде всего на себя саму. Почему я каждый раз ведусь на слова этого типа?

— Слушай. Благодаря чему, насколько долго и вообще насколько ты считаешь себя странным?

— О, по космическому времени прошло пятьдесят лет, и наконец-то больная заговорила с больным!

Кончились новые поводы удивляться, а потому разговор естественно наскучил.

Чтобы скрыть свое раздражение, я обратилась к теории носителей синдрома А — к вопросам по досье. Печаль.

— От начала симптомов до госпитализации я уже рассказал, так что-о остался последний вопрос?.. М-м, почему люди вот так вот пытаются сравнивать свою тяжесть с чужой? Почему набираются калории? Чуть полная девушка перестает быть популярной?

— Процент смертности среди задающих мне такие вопросы могу рассказать. А еще я не ем мяса.

— Почему?! Ты же хищница! Сразу видно, ты не просто ешь, ты ешь сырое и живьем!

— Пиршество вкусно, потому что один раз. И другого мяса я даже не хочу в рот класть.

— Ишь. Значит, твое пиршество уже кончилось?

— Ну да. И поэтому я здесь, в клинике. И не жалею ничуть. И до сих пор чувствую вкус. И вообще, так противно, что особо легко не забудешь, не переваришь.

— Гм-м.

Оокуманеко, сама беспристрастность, смотрит в небо.

Похоже, он не понял, что это была моя история болезни.

Может, он обо мне заботится и не выспрашивает про травму.

— А. Вот как, смерть тебя полнит?! Прости, вообще не заметил! Фью-у, веселый безвкусный юмор!

— Цыц! Если хочется что-то пропустить, вот это пропусти, экопанда!

Моя личная ошибка. Этот жирдяй физически не способен заботливо обойти тему.

— А что симптомы? Я уже лицезрел, какая ты невозможно развитая, но едва ли это и есть принципиальная странность. Ты вообще почему живая в открытом космосе?

Этот вопрос был таким неожиданным, как если бы случайная медуза в море вдруг спросила бы, почему я не размножаюсь делением.

— Я принципиально не умираю. Ну, как бы умираю, но сразу оживаю, и иммунитет развивается к однажды испытанному способу смерти, что ли. Я стала сильной от побочного эффекта. Например, если меня убьют из пулемета, мое тело станет таким, чтобы больше не умереть от пулеметных пуль. Короче…

— А-а, ты становишься сильнее пуль! Это офигенно, моя полная противоположность! Не закрываешь глаза на реальность, а игнорируешь реальность лицом к лицу. Какой простой и сильный эффект. Поэтому же ты и развита не по годам, да? Ну, однако, могла бы меняться и не так масштабно… Выход силы упадет, но зато потребление снизишь. Если с натяжкой, то и пятнадцатилетнее тело ничего, так зачем было так… прискорбно развиваться?

Оокуманеко обозревает мое тело действительно глубоко скорбным взглядом.

Зная, что не поможет, я бью ему по лицу пяткой сверху. Шух, бух.

— Ха-ха-ха, не сработае-ет! Это надо в юбке делать, а то эффект не то-от! Но лучше так не делай, татами издыряви-ишь!

А. Ну да, я же все время сидела и, вроде бы, с татами могу взаимодействовать.

— Ну? Зачем ты стала взрослой? Старение ведь ведет к смерти. Взросление противоречит твоей сущности.

— Говоря твоим языком, меня не хватало для выживания. Мне же нужно было тело, которое ничему не проиграет?

— Гм-м. Да, вкусила ты горечи поражения, вкусила…

Обидно, но он прав.

Снаружи я пела гимны свободе, но проиграла человеку и попала в клинику.

Для той, кто убила меня, я и приняла взросление.

— Короче, иллюзия бессмертия. Болезнь неумирания ведь тоже терминальная стадия?

— Можно и в простых терминах обсудить. Однако ты сейчас в ловушке сравнения. А ведь неумирание само по себе уже решение, и в мире никаких проблем.

Оокуманеко повздыхал, уронив плечи, и печально посмотрел на меня, но на этот раз не от души.

О. Сейчас туман у меня в уме почти развеялся.

Я злюсь просто потому, что…

— Однако немалый у тебя потенциал, чтоб быть настолько сильным персонажем с твоим состоянием болезни. Бессмертие притупляет чувства. Страх — двигатель человечества. Когда начинаешь его терять, теряются и все базовые эмоции. Тебе же каждый день скучный. Сознание, лишенное своей немезиды — неизведанного, — будет погребено под эрудицией. Когда-нибудь это перестанет называться жизнью.

— Почему? Вообще-то я каждый день развлекаюсь.

— Ого, правда? А выглядишь так, словно всегда скучаешь.

— Только между нами: я, вообще-то, люблю жить. Мир и сейчас сплошная загадка. В этом я отличаюсь от прячущегося от мира и строящего из себя Бога тебя.

— Вот как? А я думаю, мы одинаковые, — отрезает Оокуманеко, но это меня не трогает.

Одинаковые, разные, одна фигня.

— В чем, например?

— Существо, неспособное умереть, просто не имея причины жить; существо, вынужденное жить, не имея возможности умереть. Если забыть о причине, результат не такой уж разный.

И вообще…

— Лично мне и жить, и умирать — в напряг.

Так, по окончании многих десятилетий по личному ощущению времени, проведенных на этом странном пространственно-временном летательном средстве, он наконец высказал свое неприукрашенное мнение.

◆

— Странно только сейчас это говорить, — тоже впервые с прибытия сюда перешла я к главной теме, — но ты не слишком утруждаешься игрой в балагура и забавника?

— Угу, было время, когда мне было интересно намекать на глубинные факты и чудачить. Но да, когда ты по природе обычный, это кажется пустым.

— Кто бы говорил.

— Ну да, ну да. Но знаешь, состроить себе персонажа быстрее всего, потому что нет личных особенностей, которые можно выразить в паре слов. И еще ты была такой невозможно миленькой, что мне хотелось тебя немного поразвлекать, наверно.

Легкие теплые слова без эмоций.

Как уставший от бессмысленности рутины трудоголик.

Туман в моей голове уже совсем развеялся.

— Хе. При всех твоих речах ты внутренне огульный, не особо отличаешься от посредственностей, и потому разграничил мишурой себя и их?

— А ты циничная. Думай позитивнее. На самом деле наоборот. Внутренне все разные. Просто от этого устаешь, поэтому добиваются понимания легкоусвояемой мишурой. Вообще, если думать иначе, становится грустно.

Грустно? Кому? О чем?

Об узколобости, стремящейся к пониманию через искусственность?

Или о холодной реальности, где возможно только искусственное понимание?

Ну, в любом случае:

— Во даешь. Ты сам пессимист похуже меня.

Владелец вселенной не отвечает.

Может, ему изначально неинтересны людские сантименты.

— Поняла. Не надо было жаловаться, мол, выпусти меня отсюда.

Тяжело вздыхаю.

Согласна, такой он и есть.

Да. Я не понимала на самом деле того, какой смысл у этой вселенной.

Как именно Оокуманеко Мокумоку самоустранился в космос.

Чего именно нужно было желать, чтобы в результате запереть себя в вакууме.

Если этого не понимать, то и эту ситуацию, эту болезнь не поправить.

— Дай угадаю, ты сам не можешь отсюда выбраться?

— Естественно. Это не нит, который может собственными силами выйти.

— Какое непосредственное признание, трутень. Уверен, что не надо было, ну, притвориться, что стесняешься?

— В данном случае не нужно. Это просто продлит твое недопонимание.

Недопонимание? В чем? В смысле, я неправильно понимаю, что если заботы Оокуманеко разрешатся, эта вселенная пропадет?

— Ты вообще не понимаешь, кто такой нит… Не стоит думать, что человек прячется от мира из-за проблем. У нас изначально нет проблем как таковых.

— Нет… проблем?

Я в недоумении наклоняю голову, а Оокуманеко вздыхает — делать нечего, придется объяснять, — и нехотя начинает.

…Потом станет понятно, что…

С учетом его характера — это была теоретически невероятная прихоть, просто чудо из чудес.

◆

Оокуманеко рассказывает.

Работать надоело. Общаться надоело. Безнадега надоела… Люди, зарывающиеся в норку по таким, внешним, причинам — это не ниты, а просто совершенно обычный результат неудач.

— Ты не знаешь о таких существах, которые проиграли до того, как проиграют. Их тяготят события еще до исхода событий. Что бы они ни делали, что бы им ни делали, они не могут почувствовать, что они в этом участвуют, — такие существа тоже есть.

Это жизнь не в отсутствии ощущений, а в наличии ощущений и при этом невозможности ни в чем участвовать.

По его словам, нит — человек, которому все на свете по фигу.

— Родители, похоже, в какой-то мере понимали мою болезнь. Отец был геологом… Он часто рассказывал не о других планетах в небе, а о нашей планете.

— Впрочем, да — мне это было по фигу.

Ни в чем нет заинтересованности.

Ничто не касается.

Жив и мертв.

К чему бы сама личность ни стремилась, какие бы знания ни получала, он не может нас любить.

Поэтому он заперся в комнате не потому, что ему надоело все происходящее …

— Но я хотел полюбить отца. И мать тоже. Я вычитывал, как по писанному, насколько я трудный ребенок и насколько они меня любили.

— Я посвятил себя одной с отцом науке не потому, что она мне понравилась. Просто я, неспособный любить родителей, думал, что все-таки смогу заинтересоваться ими, узнав про их работу.

Но годы шли, а результата не появлялось.

Он не заперся в комнате, а просто никак не мог заинтересоваться внешним миром.

— Это было весьма неожиданно, но как-то раз дух отца был сломлен пуще моего. Мать, человек эмоциональный, до самого конца заботилась обо мне. Хотя со стороны и не сказать было, что в ней такая сильная человечность… Любовь матери к ребенку — наверняка необходимый элемент для воспитания живого существа. Она умыла руки перед сыном и позвонила в эту клинику только два года спустя.

Но даже это ему было безразлично.

Таким образом, он отрезал себя и от того, что его окружало.

Он ни на йоту не мог связать себя с социумом, с внешним миром.

Предельный остракизм, а может, бездонная индифферентность.

Вскоре он, будучи живым, начал жить во вселенной для одного человека.

— Но ты ведь не отчаялся от этого?

— Не отчаялся. Это и называется равнодушием. Если я о чем-то и сожалею — пожалуй, я сожалею о событиях прошлого. Никто из родни меня не понимал. Точно так же, как я не мог понять их. Так что это грустно.

Не эмоцией, а как по написанному.

И его характер окружающие по-настоящему не понимали. Запущенное самоотстранение, а может, терминальная стадия синдрома разобщения с чувством любви и привязанности так и не были диагностированы.

Никем не понятый,

никого не понимающий,

Оокуманеко Мокумоку заперся в этой комнате.

«Это молчаливый космос без конфликтов…»

Безразличие ко взаимному состязанию, взаимной любви, взаимной ненависти, да вообще ко всему. Может, он верил, что для такой вселенной или хоть для себя он станет своим.

— Но сейчас у меня нет никаких проблем. Прости, но отсутствие душевных травм стало моей душевной травмой.

— Из этой вселенной нет выхода. Что бы ты ни делала, меня нельзя ни вылечить, ни убить.

Вот и скажите серьезно.

Этот чел вас не задалбывает?

◆

Я молча встаю и сосредотачиваюсь на цели атаки.

Гляжу сверху вниз на татами и навскидку решаю, что граница должна быть где-то там.

— Так что, ты сам хочешь выйти?

— Не хочу, но, наверно, хочу такую возможность. Хотя не воспользуюсь.

Оокуманеко скучающе смотрит в небо.

Насмотревшись звездных чудес, он все еще смотрит.

Взгляд устремлен вдаль — то ли грустный, то ли мутный.

Вот настоящий источник раздражения.

Этот мужчина просто не может отреагировать. В конечном счете, даже запертый в таком космосе, он ни к чему не привязан.

— Гм? Что это на тебя нашло? Гремишь костяшками пальцев. Опять все сначала и будешь драться?

— Еще чего. Ты мне по фигу, мне нашлось чем заняться, и если спокойно вспомнить, то я вообще-то торопилась! Так что я прекращаю с тобой возиться!

Я пробиваю вертушку в татами.

Удар правой ногой вниз, фатальный и разносящий татами, что было на расстоянии шага.

— А-а, моя верная соратница с сотворения мира, «Fair Lady»! Ты сдурела, ты что творишь?!

— Мне надоело терпеть! И твой пессимизм, и мое статус кво, и этот пустой, хоть и красивый, космос, и вообще все меня достало!

И вот я, уже безо всякой жалости, стараясь не волноваться о бесполезности, безрассудности и прочем, заявляю:

— Я разнесу эту вселенную!

Оокуманеко прыскает.

О, кажется, на минутку он всерьез изумился.

— Как-как?! Ты говоришь такое, от чего просто теряешься!

— Разумеется. Видимых простым глазом светил максимум четыре тысячи. Подожди, я переломаю твое видение вселенной, планету за планетой.

Оокуманеко офигевает, а в это время я отбираю его располовиненное татами.

Фристайлить по космосу мне впервой, но я просто буду думать, что это сноуборд!

— Что за дурь… А-а, не, при твоих проявлениях болезни это, может, и выйдет… а, не-не-не, ты вообще соображаешь, сколько тысячелетий это займет?! С феноменами свяжешься, сама же и пожалеешь! Зачем тебе такие беды на свою голову?! Ты же не умрешь, ну и дрейфовала бы себе!

Такая забота то ли показывает его беспокойство о моем здоровье, то ли защищает его стиль жизни.

Оокуманеко задает свой вопрос с неподдельной серьезностью.

Будущее — это смерть. Зачем пытаться идти вперед?

Ясное дело, зачем. Мы, люди, как раз тогда мертвы, когда не двигаемся. И потом:

— Что в реале, что в комиксе нужен мощный финал. Хотя я, конечно, не знаю, сколько всего здесь томов…

Благо есть время, я буду таскать его с собой. Мое кредо —дочитывать комиксы и книжки до конца!..

3.5/

Вот так началось мое «кто вперед сотню убьет» в планетарном масштабе.

И вот сейчас я атакую главный город цивилизации котопчел. А так как я уже в целом привыкла к здешнему укладу, то еще три разика преобразуюсь — и смогу все начисто убрать!

«Мда-а… Зачем я это сказал?!»

Голос, что эхом отдается прямо в сознании, принадлежит Оокуманеко.

Он вышел на орбиту и наблюдает за ходом моего вторжения.

Идет третье по счету разрушение планеты. Если подумать, то мысль, что я, наверно, могу, если захочу, и планеты крушить, обязана намеку от Оокуманеко.

— Синдром А, с которым попадают в D, — это личное восприятие, которое пошло вразнос. Спасительное желание меняет тело. Если твой недуг означает «я сильнее всех на этой планете», то и на других эти правила будут в силе.

«Уф, что за снисходительное объяснение! Это я? Это ты, типа, меня пародируешь?!»

— Ах-ха-ха-ха, страдай! И вопросила дева: «Чего? О чем это ты?» — и ответил Бог этой вселенной: «О том, что какие бы ни были условия на этой планете, ты получаешь высочайшие параметры просто от самого факта появления на ней».

«Зачем я это сказал вслух?!»

Оокуманеко раздраженно стучит по татами под ногами. Ситуация совершенно не изменилась, но его чувства явно стали диаметрально противоположными.

На минутку вернусь к прежней теме: любой первый опыт меня возбуждает. Когда я сообщила, мол, вот такая я, но постараюсь крушить от души, и спрыгнула с треском на самую первую планету, то, конечно, пожалела о своем зверином безрассудстве.

Ровный-ровный горизонт, наседают злые тучи летающих тварей.

Сначала я несколько раз умерла, просто привыкая к экосистеме,

потом несколько раз была убита аборигенами,

и в итоге стала с ними на равных.

С другой стороны, после этого я могла уже делать, что хочу. Вскоре я забрала трон у самой сильной формы жизни первой планеты.

Оокуманеко передал усталым голосом: «Успокоилась?»

Да, просто став сильнейшей биоформой на планете, саму планету не разломаешь. Даже люди изведут Землю только через сколько-то там веков. Таков предел возможностей царя зверей. Однако…

— Моя болезнь — «сравнение», помнишь? Здесь же еще осталась самая здоровая тварь.

Я отправила воздушный поцелуй и вмазала по поверхности планеты.

Через десять ударов кулаком планета развалилась. Сэйя-а!

Оокуманеко возопил: «Не может бы-ы-ыть!» — и кувыркнулся.

— Концептуальный космос стал врагом! Вот это примитивное меряние силой, ничего себе!

Примитивное, но по-своему реалистичное.

Да что я сделала? Не более чем срезала дорогу, которую люди пройдут в процессе сотен веков.

— Вот теперь — третья-я-я!

Пока я тут болтала за старые добрые, я разобралась со всеми ульями котопчел и вот бью кулаком в поверхность. Гм, крепкая. Что делать, пришлось половину окружности планеты разгоняться, прыгать и помогать себе гравитацией, чтобы ударом ноги с налета сделать большой геологический сдвиг до самой нижней части мантии (это третий слой).

— Эх, повезло-о, поломала. Я, признаться, немножко сомневалась сперва: это все хорошо, но как назад попасть? Набрать первую космическую — не фунт изюма, да и ступенчатости ожидать не приходится…

«Да-а, это первая сложность в освоении космоса! Большинство топлива ракеты уходит на преодоление земного притяжения, так что поздравляю с оригинальной и кардинальной находкой! Чтоб тебя!»

Оокуманеко может ругаться, но остановить меня не в силах.

В конце концов, мы не можем коснуться друг друга.

Что он может, так это молиться, чтобы я на следующей планете выдохлась.

— Эх, устала. Но отдыхать некогда! В этой системе семь планет. А раз они крутятся вокруг солнца, значит, когда доломаю все планеты, останется померяться силой разве что со звездой, да? По твоей логике, ты вроде говорил, что и космос живой?

Я витаю в космическом пространстве и нацеливаюсь на следующую сцену действий.

«Не может быть. Во-первых, на следующей планете тебе опять начинать с чистого листа. Тебе понадобилось десять лет, чтобы превзойти последнюю планету. Сколько раз, сколько лет ты собираешься продолжать так надрываться? Я уверен: до тела ты выдохнешься ментально.»

Признаться, от таких слов и перед длительностью предстоящей задачи руки и правда опускаются.

Но я из поколения геймеров. Мне нередко доводилось снова и снова бестолково левеляться. Пока я жива, не надо думать, надо прыгать!

— Ну, между микро и макро слишком большая разница, но это ничего! Так, что-то поплавать захотелось, пойду найду водную планетку!

Цапнув орбитальное татами, я начинаю что-то вроде серфинга.

Оокуманеко висит посреди космоса и тяжко вздыхает.

◆

Я наблюдаю это чудо холодными глазами.

◆

Я разбила седьмую планету, и солнце естественным путем пропало. Может, дело в том, что солнце делала Солнцем местная культура… Обидно, что не довелось побыть солнечным дайвером, но ладно уж, может, дальше будет разборка с солнцеподобной цивилизацией.

— Все идет нормально, продолжаем, и никаких проблем! Исследуем другую солнечную систему!

Базовый порядок действий, хоть и хлопотный, везде один.

Спуститься на планету, адаптироваться, встать на вершину.

Просто это требует ежедневного, отупляющего труда, и все.

Девятая.

Столько всего навалилось, что я чуть не заплакала, но конец — делу венец.

— Ну что, победа трудная, но моя. Так, дальше, дальше…

Четырнадцатая.

Ничего особо проблематичного, но когда я направилась к следующей планете, в голову закралась мыслишка немного передохнуть.

— Угу. Столько натворить — кто не устанет…

Двадцать пятая.

Прямо перед тем, как спуститься на новую планету, я неосознанно дала по тормозам.

Сороковая.

— Еще могу, могу, привыкла уже, все нормально.

Мои слова не были естественной болтовней себе под нос, а звучали как-то лживо, как оправдание.

Шестидесятая.

— Мгм, все нормально, нормально.

Посмотрев в небо, я пересчитываю оставшиеся светила.

Семидесятая, семьдесят пятая.

— Блин, ну…

Космос — здоровенный. Все настолько внове, что руки опускаются, и я умираю часто, как никогда, — скучать не приходится.

Поэтому нет смысла каждый раз делать передышку.

Такими темпами кто знает, сколько еще лет придется возиться, надо топать быстрее…

Сто первая.

— Х-х…

Но дышится тяжело. Одним только глубоким дыханием кислород в конечности не доставляется. Да и нет в космосе кислорода.

— Сто вторая.

— Ха-ха…

Впервые целиком нарезалась кубиками.

Я, как ни странно, люблю боль, но эта планета совсем не радует.

Сто третья.

— Х-х.

Вдруг…

«Похоже, пустая затея», — пробормотала я.

◆

Космоубийство продолжается.

Положено начало ее провалу.

Эта вселенная — не более чем плод сознания одного человека.

Быстрее, чем девочка разрушает одну планету, я наблюдаю новые планеты.

Разница в силе воображения.

Чтобы осиять нераскрытую планету огнями цивилизации, довольно сотни лет.

Разрушение планеты ее способом занимает больше сотни лет.

Изначально бессмысленный вызов.

Число испытанных ею смертей уже превосходит тысячу. Число это явно скоро станет астрономическим. Я наблюдаю ее жалкую фигурку холодными глазами.

— Х-х, х-х-х, х-х…

Ее ноги неподвижны. Ее руки дрожат. Ее дыхание неприятно хрипит.

Даже с преуменьшением — она была похожа на терпящего сокрушительное поражение боксера. Тело идет вразнос.

«Ты в норме? Сама сказала, что будешь действовать, я больше не буду останавливать тебя попусту. Но если ты устала, нужно отдохнуть. Антропоморф, разлетающийся ошметками, — душераздирающее зрелище».

— Спасибо за совет… А я вот спросить хотела, тебе не кажется, что звезд меньше как-то не становится?

Потупившись, она наконец приняла действительность.

Нескончаемость своей работы, своего замысла.

Зная, что сотворение быстрее разрушения, даже она пересмотрит свои потуги.

«Угу, не становится. Звезды рождаются быстрее, чем ты их ломаешь. Извини, но здесь и я бессилен…»

— …ла.

Ее тело крупно содрогнулось.

Это пора провала.

Она негодующе топает по половинке татами:

— Да блин, я так и знала-а-а-а-а-а!

Восклицает, задрав голову, и бьет себя по щекам.

Она исполнена жизненной силы.

От ее недавнего ранимого образа не осталось ни следа.

— О'кей, мне уже совсем надоело, меняю подход! Опять же тупо каждый раз начинать с нуля, буду по две, по три пробивать на фиг!

Я лишаюсь слов.

Причина ее уныния — не усталость от сизифова труда, а пылающий гнев на собственное упущение.

◆

— Пробивать на фиг!

«Чего?»

Наплевав на ехидную реакцию Оокуманеко, я опираюсь обеими ногами на всякие там биохарактеристики, полученные с последних трех планет.

Угу, похоже, получится всего один раз, но сейчас я вроде бы могу пробить две сразу.

«Погоди, остынь! Ты же долго не протянешь, если не станешь возвращать способности к чистому листу с каждой планетой! То, что ты сильнейшая на одной планете, еще не значит, что ты сможешь эволюционировать бесконечно!»

— Не волнуйся, будет больно — перестану. И меня заколебало приземляться на поверхность и громить. А еще мне не надо знать историю всех, кого я бью, так что буду сразу разносить заодно с планетой!..

В ногах загадочно и жарко полыхнуло.

Глядя прямо перед собой, я сверлю взглядом две удачно заслонившие друг дружку планетки.

«Ай, пе-ре-ста-ань!»

Оокуманеко кричит. Я превращаюсь в метеорит.

Летят горящие осколки двух планет. О, сдуру еще одну разнесла.

«Это уже чересчур! Могла бы перед разбиением хоть чуть-чуть разобраться в содержании! Ты демон? Демон, да? Что тебе так не нравится?!»

— Так иначе не выбраться ни мне, ни тебе! — отвечаю я в пустоту.

«Ни тебе, ни… кому?..»

Гм. Наверно, виновата гравитационная аномалия, что-то слышимость плохая. Ну и ладно, в общем-то понятно, что просит сдаться.

— Не твое дело. Я ни за что не сдамся. Давай там тихонько собирай вещички какие-нибудь, в общем, готовься на выход.

Вскоре я примечаю следующую планету.

Теперь буду стремиться не к разрушению, а к разрушению и подзарядке. Накапливать сколько-то полезных способностей и срезать углы, как вот только что.

— ………… ……, ……?

Его голос не воспринимается как таковой.

От какого-то изменения в восприятии он и для меня начал становиться все более неясным существом.

◆

Космоубийство продолжается.

Ее провал продолжается.

Похоже, она снова полна решимости, но и это недолгий цикл. При встрече с каждой новой трудностью она много раз переламывается.

Двухсотая.

«Я так виновата», — говорит девочка, временно потеряв рассудок от осознания греховности разрушения звезд.

Трехсотая.

Со слезами на лице нежно лелеет свои потерявшие все человеческое конечности.

Четырехсотая.

Запертая в газовом гиганте, раздираясь посекундно сгорающим телом, посекундно возрождаясь. В неизбежной ситуации бесконечно умирая, бесконечно продолжая жить, она наконец умирает разумом.

Наблюдаю это: «И это все?» — холодными глазами.

Сорок лет спустя. Из звезды выпал одинокий сгусток. Это она. Ее тело так искажено, что спокойно невозможно смотреть, но она сияет ярче, чем звезда.

Ничем не отличимо от предыдущих случаев.

Вроде бы истлевающий под давлением неизбежных обстоятельств разум ее каждый раз возрождается из пепла, заявляя, что не проиграл.

Пятисотая.

Скорость исчезновения светил стала превышать скорость их появления.

Я наблюдаю это чудо с похолодевшим разумом.

◆

— Ох е, вот это я почти попала! Кто бы мог подумать, что мне однажды пригодится на планете амеб второй закон термодинамики, пункт «б»! Вот спасибо тебе, панда, хорошо, что я тебя послушала, что ничего бесполезного нет.

На всякий случай демонстрирую знак «V» пальцами центру вселенной, где, наверное, сидит Санта Панда.

На линии все больше помех, и сейчас реакций Оокуманеко стало уже мало. Иногда я слышу голос, и там как-то так:

«Следующая будет как раз тысячная? Под юбилей поинтересуюсь — есть какие-нибудь впечатления?»

В этом духе голос внутри головы примешивается к моим мыслям.

— Гм, даже не знаю. Мне каждый день интересно, ну и тяжело. Тысячный раз ничем не лучше прочих. А ты там как? Больше вроде не жалуешься, неужели проникся моими стараниями?

Я действительно заслужила похвалы. Мое соревнование по планетарным смертям можно с полным правом назвать эпической и первой для человечества.

— Ну… Значит, не похлопаешь даже за такую мелочь? Ладно, тогда придется поднять зрелищность!

Я делаю катбэк на серфинговом татами и выдвигаюсь к следующей солнечной системе.

Космос все больше теряет свою освещенность.

Мои разрушительные действия сводят это небо на нет.

Так… Специально писать вроде больше не о чем, так что закончу на этом свою военную летопись.

Следующая часть — по окончании этого путешествия.

Хороший момент, когда я даю кулаком по голове торчащего посреди ледяной пустоты Оокуманеко, но не до смерти, и гордо надуваюсь — как я, а?!

◆

Гибель вселенной — это…

Ее провал — это…

Хотя нет, неважно уже. Я закрываю холодные глаза.

Она спрашивает, какие впечатления.

Увы ей, но особых впечатлений нет.

Что бы ни было до, что бы ни было после, какую бы грань бытия ни встретил взгляд, мое бытие неизменно.

Не то чтобы ее действиями не стоило впечатлиться, нет; во мне таких возможностей не предусмотрено.

Но не так давно…

Сохранилась запись чего-то подобного происходящему сейчас.

Это было тогда, когда я принадлежал реальности.

Моя комната становилась темнее день ото дня.

Последний день, когда я не соприкасался с людьми, выпал из общества, потерял семью.

Запертое пространство, куда никто не заглядывает, где нет духа жизни.

Закат, но в то же время ничего не видно.

В ставшей наконец неосвещенной комнате горел свет.

Подобно взрыву, подобно цунами, всеобъемлющий свет лишь на миг прокатился по миру.

Это — день рождения звезды.

Помню только, как мое переставшее уже что-либо чувствовать сердце, как сидевший, потупясь, посреди комнаты я, поднял взгляд на это сияние.

Как ощутил хоть что-то.

Притягательная пустота.

Только в тот миг я почувствовал такую печаль, такой пульс, до слез.

Да, на его долгой памяти только сверкание той сверхновой несло какой-то смысл, суть.

Гибель вселенной продолжается.

По времени этого космоса прошло около тысячелетия.

Все это время она, ни на час не останавливаясь, движется вперед.

Стоит удивиться не ее способностям, а ее образу мыслей. Тяжесть целой тысячи лет не стоит для нее и года.

Она с головой уходит лишь в то, что перед ней, лишь в настоящее время.

Таков ее пыл. Таково ее усердие. Такая жизненная сила — были ли они у него?..

В той маленькой вселенной.

Он сказал, что другие не могли его понять.

Он сказал, что не мог ни к кому привязаться.

Был ли это просто плач?

Или было время, когда он был так же самозабвенен, как она?

Было ли время, когда он метался с целью понять, привязаться?

Но, как бы то ни было, это уже сказка о покинутой земле.

Все эти годы и эоны тому назад случившиеся со мной феномены я уже не помню, не понимаю.

Уже не почувствовать и сверхнового пыла этой девочки.

Потому все это было скорее печально.

☆

Кажется, я захотел помочь тебе выбраться.

Передаю это безлично и тихо. Впрочем, когда мой голос достигнет ее, она, наверное, уже перейдет к следующей планете.

«Тебе разве не грустно, что вот так просто ломают все твои усердно созданные цивилизации?»

Ну, к ним я не привязан. Я просто подумал, что слишком уж жалко смотреть, как столько усилий не дают плодов.

«О как, это про меня или про всех жертв?»

Ни то, ни другое, но не стану отвечать отрицательно. От людского восприятия законы мира не меняются.

«Короче, ты захотел меня поддержать? Ты цундере?»

Что за старое понятие. Но да, наверное, нежелание пустых усилий это и значит.

☆

4/

И вот чем все закончилось.

Последний свет во вселенной рассыпался во тьму.

Подобный выбросу вулкана, он был недолговечным — буквально падающая звезда — и жалко растворился во мраке.

Космосу хана. Смерть четырех тысяч цивилизаций. Собственно, четырех тысяч-то не было, но близко к тому.

Больше ни единого огонька; неосвещенность.

Я с маху бухаюсь в конец вселенной.

— Теперь все?

Ага. Я даже наблюдать немного устал.

Голос этот исходит из центра комнаты.

Поскольку нет источников света, вокруг — до ужаса непроглядная тьма. Даже собственных пальцев не вижу. Понятно только, что изменились ощущения от окружающей среды. Такой широкий космос стал тесной комнатушкой в пять с половиной татами.

Было немного, самую чуточку жаль.

Ложные, рукотворные небеса, чья красота все же была неподдельной.

Бездонный космос изменился, и мои пальцы касаются скучного бетона.

Это — край. Можно идти.

Голос исходит из центра комнаты. Источник голоса — метра за два позади меня.

— А ты?

Ну, дверь есть, странно было бы не воспользоваться.

Неопределенный, колеблющийся ответ. Я сжимаю левую руку в кулак и готовлюсь разбить стену.

Кстати, я помню, ты вроде пришла с целью меня убить…

Кстати, да.

— Что ты там себе представил? На фиг ты мне не нужен, я же сказала. Да и пока ты не вышел из палаты, ты не моя цель. Наши взаимоотношения кончаются здесь. Нет, если хочешь умереть, ты выходи, конечно.

Не оборачиваясь, нащупываю бетонную стену.

Тук-тук, тук-тук. По гулкому отзвуку заключаю, что через стену попаду в коридор.

Впрочем, меня вроде очень интересовала одна вещь.

— Слушай. Ты когда-то, услышав о моей проблеме, сказал, что она большая. Почему?

Когда же это было… Уже не помню, словно тысячи лет прошли. Если уж я так, то он тем более плохо помнит.

Поэтому ответа я не ожидала. Однако…

А-а, помню. Опять же в тех словах я вроде бы тебя полюбил… Не хвастаясь, скажу, что я здесь разрешил немало проблем.

Продлевал жизнь солнцам, придумывал способы перемещения, даже заканчивал межпланетные войны. В то же время тот же самый я ничего не смог сделать с проблемами собственной семьи. Ну и вот. Это же большой вопрос, так?

«Поэтому здесь и сидим», — заключает он.

Самым эмоциональным голосом, который до сих пор приходилось от него слышать.

— Вот как. А я тогда что? Я все-таки наделала как минимум столько же, сколько и ты. И если я могу выйти из этой комнаты, то тебе не кажется, что все остальное – проблема не такая уж большая?

Да брось. Ты просто сломала проблему. Решить ее намного труднее.

Мнение без какого-либо сочувствия, де-факто.

В этом весь наш неопознанный летающий жирдяй — даже при таком раскладе стиль игры неизменен… Ну да, он действовал мне на нервы. Но мне нравятся такие проявления личности.

— Тогда я пошла. О, а я еще человек? Тут темно и непонятно, но, надеюсь, я выгляжу как человек?

Страшновато думать о расплате за все, что я до сих пор учиняла.

Как только выйду наружу, меньше всего хочется умереть от шока при виде себя.

Не волнуйся. Раз моей вселенной не стало, все, имевшее место в ней, исчезнет. Твое двухтысячелетнее приключение тоже канет в Лету.

— Правда? Отлично, срочно ломаем стенку!

Как хорошо! Если сбросится вся эта бесполезная трата времени, жаловаться мне не на что. За спиной сначала обалдело смолкает, потом снисходительно хихикает.

— Чего? Стенобитных девочек не видел?

Оокуманеко продолжает ржать, ответив, что от меня другого не ждал.

Я бью в стену с чувством незаконченного разговора.

Бух. Я столько уже успела наломать, что это как бумага. Цементная стена обрела выход достаточной ширины, чтобы без проблем пропустить одного человека.

Из прохода лучится свет.

Комната слишком темна, и свет ламп кажется ярким, как солнце.

Так, что глаза открываются с трудом.

Делаю шаг.

Тут же решаю обратиться к присутствию за спиной:

— Ну, я пошла.

Странно. Его лица не видно, но мне показалось, что он улыбался, когда в ответ донеслось: «Давай».

↓

Я тоже скажу кое-что. Я смотрел на тебя, ломающую звезды, и мне было весело. Ты была как главный герой одного старого аниме.

— Правда? Я вроде бы ближе к главвреду.

Подумай на эту тему. Поборником правосудия быть на порядок выгодней.

— В каких это единицах?

Будь я школьником, старался бы скупить весь LP-винил с тобой. Теперь понятно. Значит, это и называют человеческой радостью.

— LP-винил?

Ага, это тоже старая культура. Но аналоговость, когда опускаешь иглу своей рукой, вполне приятна.

↓

Щурюсь от яркого света.

Там — вполне обыденная реальность.

Слились в окрошку оповещения об эвакуации, крики пациентов, выстрелы охраны, — коридоры клиники, в общем.

Не сравнимая с недавней вселенной, скучная и простенькая, моя рутина.

— Сам посуди, ну…

Тишина.

— Ты не преувеличил свою космоболь?

С облегчением и немного не в своем стиле я оборачиваюсь.

Лампы коридора едва освещают комнату.

В напоминающем деревянным обустройством сороковые годы помещении —

явно проведшее здесь многие годы истлевшее до кости мертвое тело.

А-а…

«С начала болезни я все время жил в этой вселенной»,

«Десять лет с тех поручение, как меня вместе с комнатой перетащили сюда, никто не мог войти и никто не мог выйти наружу», — вот оно что.

Он до самого конца не смог выйти с «наружи» этого мира.

◆

— Ох.

С легким вздохом я оставляю коробку кота №404 позади.

Все это была история про одного случайного знакомого, хикикомори.

Как и сказал мужчина, который был внутри, при выходе наружу многие события забылись.

С одной стороны, и пусть их, чересчур бесполезные воспоминания, но что-то в душе вопит — сохрани их!

Умение забывать — достоинство человека.

Точнее сказать, достоинство — возможность выбирать, что забывать. Как бы ни был ужасен и извращен, каким бы злым характером ни обладал, именно эта свобода определяет человечность.

Если бы, к примеру, был человек, способный легко, без сожалений забывать собственные воспоминания каждый день, то это не человек. Настоящий демон или еще что.

Моя проблема — как раз такой демон. Гад, наделал своей сестре травм, потом добил бейсбольной битой по макушке и отправил в больницу, надо это ему ох как неспешно и тщательно припомнить.

— А… До этого я, кажется, была за доктора.

До выхода из клиники я номинально врач, и пациенты пока еще в очереди.

Да, например, вот эта женщина, которая как раз удачно топала по прямому коридору с ухмылочкой.

Она одета как пациент корпуса D и пока не замечает меня.

Только я подумала ее окликнуть, как перед ней возник охранник с короткостволом наизготовку.

— Стоять, Хильмия! — приказал он и без паузы выстрелил, но вдруг почему-то тупо выпустил очередь в потолок, закатил глаза и отключился.

Женщина сходу прихватила короткоствол и по охраннику — бах-бах-бах! И, очень весело улыбаясь, поспешила дальше.

— Вот-вот. Все как надо объекту сохранения.

Мне тоже стало веселей, и я прямиком следую за ней.

До финала клиники осталось меньше двух часов.

Беспокоящая мой разум простая и ясная проблемная реальность пока еще была в своих правах.

На этом историю о великом космосе сверну, мне надо идти решать свою проблему.

Он сказал, что это большая проблема, но, пусть неуместно и странно, я и сейчас нахожусь внутри космоса.

Да и привязанность есть — скажем, надежды.

Продолжение — потом, когда еще выпадет шанс.