В шутливом взгляде юноши сквозило абсолютное спокойствие всезнающего мудреца. Да и голос, несмотря на юношеский тон, звучал немного ниже, чем у сверстников, чем весьма привлекал внимание собеседника. Се Лянь оправил полы одежд, с серьезным видом выпрямился, поразмыслил немного и задал вопрос: «Собиратель цветов под кровавым дождем — это прозвище рисует весьма поразительные картины, уважаемый друг, можешь ли ты поведать мне о его происхождении?»

Дабы выразить уважение к юноше, Се Лянь все-таки не стал называть его «дружком», как было принято обращаться к детям. Юноша небрежно сел, оперевшись локтем о согнутое колено, поправил рукава цзяньсю1 и безразличным тоном ответил: «Ничего особенного в его происхождении нет. Хуа Чэн всего лишь однажды разворошил гнездо одного демона, залив всю его гору кровавым дождем. Уже уходя, он заметил у края дороги цветок и заслонил его зонтом, чтобы нежные лепестки не побило каплями крови».

1 Цзяньсю — костюм с узкими рукавами, в древности считался платьем лучника

Се Лянь, представив эту картину, словно наяву ощутил запах крови в воздухе, но вместе с тем и невыразимо связанное с этим событием утонченное изящество. Затем, вспомнив легенду о Демоне в красном, сжигающем тридцать три храма Богов, с улыбкой спросил: «Этот Хуа Чэн постоянно ввязывается в драки, где бы ни находился?»

Юноша ответил: «Вовсе не постоянно, по настроению».

Се Лянь спросил еще: «Каким человеком он был в миру?»

Юноша ответил: «Наверняка не очень-то приятным».

Се Лянь не унимался: «Как он выглядит?»

После этого вопроса юноша поднял взгляд на принца, склонил голову на бок, поднялся, подошел к Се Ляню, уселся рядом и вместо ответа задал тот же вопрос: «А как, на твой взгляд, он должен выглядеть?»

Вблизи юноша казался еще более очаровательным, к тому же его очарование обладало скрытой долей агрессии, словно меч, покинувший ножны, настолько ослепительный, что никто не осмеливался взглянуть на него в упор. Встретившись с ним взглядом всего на мгновение, Се Лянь все же не смог устоять. Слегка повернув голову в сторону, он ответил: «Раз уж это великий Князь Демонов, думается мне, у него в запасе имеется множество образов, которые он может менять на свое усмотрение».

Увидев, что Се Лянь отвернулся, юноша вскинул бровь и произнес: «Хм. Но ведь порой он принимает настоящий облик. Мы, разумеется, говорим о его истинном обличии».

Возможно, это было лишь ложное ощущение, но Се Ляню показалось, что расстояние между ними как будто увеличилось, поэтому принц решил вновь повернуться к юноше лицом и произнес: «В таком случае я склонен думать, что в истинном обличии он, возможно, похож на такого юношу, как ты».

Услышав его слова, юноша слегка приподнял уголки губ. «С чего ты так решил?»

Се Лянь ответил: «Ни с чего. Ты ведь просто так спросил, а я просто так ответил. Все происходит без причины, вот и все».

Юноша громко рассмеялся и заметил: «Ну а что если это не так? Кстати, он ведь слеп на один глаз».

Указав на свой правый глаз, он уточнил: «Вот этот».

Подобное предположение вовсе не являлось редкостью. Се Лянь раньше уже слышал о нем. В нескольких версиях легенды о Хуа Чэне демон носил на правом глазу черную повязку, закрывающую потерянный глаз. Принц спросил: «Так ты, вероятно, знаешь, что стало с его глазом?»

Юноша ответил: «Ага, на этот вопрос очень многие желают получить ответ».

Другие любопытствующие, по какой причине Хуа Чэн потерял глаз, в действительности желали узнать, в чем его слабое место. Се Лянь же спрашивал потому, что просто хотел знать, вот и все. Принц не успел сказать ни слова, как юноша уже ответил: «Он сам вырвал себе глаз».

Се Лянь так и застыл с вопросом: «Почему?»

Юноша ответил: «Впал в безумство».

«…»

Обезумел до такой степени, что вырвал собственный глаз? Интерес Се Ляня к этому Князю Демонов в красном, Собирателю цветов под кровавым дождем, становился все сильнее. Он, разумеется, догадывался, что истинная причина была намного сложнее, чем просто безумие, однако раз уж собеседник дал подобный ответ, вероятно, он и сам не знает подробностей дела. Се Лянь продолжал спрашивать: «Есть ли у Хуа Чэна слабое место?»

Принц вовсе не ожидал ответа на свой вопрос, просто спросил по ходу беседы. Ведь если бы слабое место Хуа Чэна можно было узнать столь легко, он бы не был Хуа Чэном. К его удивлению, юноша ответил, совершенно не задумываясь: «Прах».

Тот, кто заполучил прах демона, получал и полный контроль над ним. Ну а в том случае, если демон не подчинялся, прах можно было уничтожить, тем самым уничтожив душу и тело демона, то была общеизвестная истина. Однако применимо к Хуа Чэну она не имела столь огромного значения. Поэтому Се Лянь с улыбкой произнес: «Боюсь, что в мире нет героя, способного заполучить его прах. Подобную слабость и слабостью-то назвать нельзя».

Юноша возразил: «Вовсе не обязательно. В определенных обстоятельствах демон может отдать прах по собственной инициативе».

Се Лянь переспросил: «Например, как в тот раз, когда он заключил соглашение с тридцатью тремя небожителями и поставил на карту свой прах?»

Юноша насмешливо заметил: «Да разве он мог?»

Он не договорил до конца, но Се Лянь услышал в его тоне: скорее всего, юноша был уверен, что Хуа Чэн не мог проиграть. Затем юноша продолжил: «В мире демонов существует обычай. Если демон остановит на ком-нибудь свой выбор, тогда он может доверить свой прах в руки этого человека».

В действительности для демона это означало вручить кому-то другому свою жизнь. Настолько глубокое чувство доверия могло означать лишь искреннюю привязанность. Се Лянь с интересом в голосе произнес:

«Неужели и в мире демонов существует обычай, связанный с такими искренними и открытыми чувствами?»

На что юноша ответил: «Существует. Но пока ни один не решился его исполнить».

Се Лянь предполагал нечто подобное. На этом свете не только демоны могли обманывать людей, но и людской род водил демонов за нос; наверняка, случалось, что люди использовали доверчивых демонов в своих целях и не раз предавали их. Принц заметил: «Если кто-то, ослепленный чувствами, вот так отдает всего себя, а в итоге его прах развевают по ветру… и впрямь печальный исход».

Однако юноша, вопреки словам Се Ляня, рассмеялся. «Чего страшиться? Если бы это был я, то спокойно отдал бы прах, захочет этот человек уничтожить его или же просто поиграть, пересыпая в ладонях, какая мне разница?»

Се Лянь так и расплылся в улыбке, а затем внезапно вспомнил, что он все еще не узнал имени собеседника, даром, что проговорил с ним уже так долго. «Уважаемый друг, как я могу тебя называть?»

Юноша приставил руку ко лбу, прикрывая глаза от красных, словно вино, предзакатных лучей, и зажмурился, будто не слишком любил солнечный свет. Затем произнес: «Меня? В семье я третий по счету, так что все зовут меня Сань Лан2».

2 Сань Лан – третий по счету, обычно подобным образом называли третьего сына. Наблюдается игра слов, согласно которой обращение также можно понять как “муженек”

Юноша не сказал ему своего имени, и Се Лянь не стал спрашивать, вместо этого представился сам: «Мой фамильный знак — Се, имя состоит из одного иероглифа Лянь. Позволь узнать, не направляешься ли ты в деревушку Водных Каштанов, как и я?»

Сань Лан откинулся назад, оперевшись о соломенный стог, закинул руки за голову, а ноги положил одна на другую. «Не знаю. Я иду, куда глаза глядят».

Расслышав в его словах скрытую причину, Се Лянь спросил: «Что-то произошло?»

Сань Лан кивнул и произнес, растягивая слова: «Поругался с домашними, меня и выгнали. Я уже давно скитаюсь, пойти мне некуда. Сегодня от голода я свалился на дороге без сознания, так что пришлось найти место, чтобы передохнуть».

Одет юноша был довольно небрежно, но при этом одеяния его явно были сделаны из материала высшего качества; прибавить к этому изысканную манеру общения, а также ежедневное безделье и еще некоторые мелочи, и все стало ясно. Се Лянь давно догадался, что юноша являлся молодым господином из богатой и знатной семьи, который всего лишь сбежал из дома в поисках развлечений. Но если юноша, с детства привыкший к роскоши, так надолго покинул дом в одиночку, в пути ему наверняка пришлось испытать немало невзгод, об этом Се Лянь, как никто другой, имел глубочайшее представление. Услышав, что юноша голоден, принц порылся в дорожном узелке и вынул маньтоу, про себя возрадовавшись, что она еще не засохла, и спросил юношу: «Будешь?» Тот кивнул, и Се Лянь протянул маньтоу ему. Сань Лан, глядя на него, спросил: «У тебя больше нет?»

Се Лянь ответил: «Ничего страшного, я не очень голоден».

Тогда Сань Лан отвел от себя его руку с маньтоу. «Я тоже пока держусь».

Се Ляню пришлось взять маньтоу и разломить ее пополам, затем протянуть юноше одну часть со словами: «Тогда половину — тебе, половину — мне».

Лишь после этого Сань Лан согласился принять еду, сел рядом с принцем и принялся жевать. Сидящий рядом и поедающий маньтоу юноша выглядел немного ершистым, так что Се Ляню все время казалось, будто он чем-то обидел паренька.

Телега неторопливо тащилась по склонам и подъемам горной тропы, солнце постепенно зашло за западный край неба, а они все продолжали свою беседу. И чем дольше они говорили, тем более странным Се Ляню казался этот юноша. Он был совсем молод, но при этом и в манерах, и в словах чувствовалось легкое пренебрежение и вольготность, словно не было ни на земле, ни на небесах ничего такого, чего он бы не знал и что могло бы его смутить. Потому Се Ляню казалось, что юноша слишком многое понимает и умен не по годам. И все же иногда в его поведении проскальзывали нотки юношеского интереса. Когда принц заявил, что является главой монастыря Водных Каштанов, юноша сразу же спросил: «Монастырь Водных Каштанов? Звучит, словно в нем можно до отвала наесться водных каштанов. Мне нравится. Кому в нем поклоняются?»

Вновь услышав вопрос, от которого голова становилась тяжелой, Се Лянь кашлянул и ответил: «Наследному принцу Сяньлэ. Ты, наверное, о нем и не слышал».

Юноша мимолетно улыбнулся, но так и не успел ничего сказать, когда телега внезапно подскочила.

Оба пассажира вместе с ней покачнулись, и Се Лянь, беспокоясь, что юноша может свалиться с телеги, резким движением протянул руку, чтобы поддержать его. Однако к удивлению принца, стоило ему дотронуться до Сань Лана, тот резко отбросил его руку в сторону, словно обжегшись обо что-то ужасно горячее.

И хотя выражение лица паренька лишь немного изменилось, Се Лянь почувствовал это, и подумал — неужели я, в самом деле, настолько противен ему? Но ведь всю дорогу они беседовали с таким весельем… Однако сейчас было не время размышлять об этом. Се Лянь поднялся и крикнул хозяину телеги: «Что случилось?»

Старик, погоняющий корову, спросил: «Я и сам не понял, в чем дело! Рыжая старушка, что же ты остановилась? Ну же, пошла!»

Солнце уже опустилось за гору, наступили сумерки, а поскольку телега ехала через горный лесок, вокруг не осталось ни единого источника света. Старая рыжая корова встала как вкопанная, изо всех сил упираясь и не желая идти дальше, как бы ни подгонял ее старик; животное то и дело мычало, глядя себе под ноги, и мотало хвостом, словно плеткой. Се Ляню происходящее показалось странным, он как раз собирался спрыгнуть с телеги, как вдруг старик, указывая пальцем вперед, громко завопил.

Впереди на горной тропе показался целый рой зеленых огней, они тускло моргали, качаясь то в одну сторону, то в другую. К путникам медленно приближалась толпа людей в белых одеждах, которые держали в руках свои головы.

При виде незваных гостей Се Лянь вскрикнул: «Щит!»