В юношеские годы не было никакой психической травмы, которая подтолкнула бы меня на путь Абсолютного Господства; ни одно событие не заставило меня жаждать крови моих врагов. Конечно, на этом пути был первый шаг, но в большой картине мира это был маленький шаг вниз по длинному склону, а не крутой спад.

Оглядываясь назад на истоки моего скромного происхождения, я неосознанно усвоил несколько уроков среди скучной рутины дней, проведенных за выковыриванием камней из грязи, доением коз и коров, убийством и ощипыванием кур, а также выслушиванием бесконечных споров о лучших способах, чтобы предавать смерти и выщипывать цыплят, доить коров и коз, а также вытаскивать камни из грязи. Два с половиной урока, если быть точным:

1) Меня абсолютно не интересует, как мои цыплята становятся мертвыми и без перьев. Важен пункт назначения, а не путешествие.

2) Нечего бояться тяжелой работы.

2a) Нечего бояться тяжелой работы, особенно если есть кто-то, кто сделает ее за тебя.

***

Моя карьера аколита Света началась неудачно. В кирке не было одежды моего размера, поэтому отец Викер дал мне старую простынь, вырезал отверстие для головы и нарисовал лучи на спине. Потом он показал мне мое спальное место - на кухне, под столом. Затем он заперся в своей спальне с бутылкой и целой жареной курицей и не выходил до утра.

В первую ночь я узнал, что кирки каким-то образом не обладают магическим иммунитетом к нападениям крыс или тараканов, и соответственно я засыпал на столе, как только убеждался, что Викер спит. По крайней мере, кухня была теплой, и, пока я не прикасался к вину, я мог брать из ежедневных подношений жителей деревни все, что захочу. Я быстро прибавил в весе, и вскоре стал настолько здоров, насколько когда-либо был до этого момента в моей жизни. Кора, трава и пожеванные кости слишком часто составляли меню на ферме.

Мои обязанности были немногочисленны. Главной среди них было как можно дольше оставаться вне поля зрения Викера, что было делом несложным. В кирке было множество укрытий, в отличие от хижины, где я родился и вырос. Вскоре я обнаружил, что стропила в кирке были практически созданы для меня. Удивительно, как редко в своей жизни люди смотрят наверх. Викер определенно этого никогда не делал.

Была женщина, которая приходила ежедневно убирать и готовить, ее звали Гертис. Она была вдовой и недолюбливала меня. В основном потому, что мое присутствие означало, что факультативные занятия, которым они с Викером придавались, должны были осуществляться более осмотрительно. Другими словами, никаких совокуплений на алтаре, на случай если я забреду внутрь.

Викер не был плохим типом. Ладно, он был, согласно любой объективной классификации, и его взгляды на противоположный пол были просто варварскими. Но он мог быть вежливым, остроумным и образованным, когда он не совсем в стельку - не со мной, заметьте - и он неохотно укрепил основы грамотности, которые дала мне моя мать. Впервые в своей жизни я читал настоящую книгу и писал на настоящей бумаге пером и чернилами, а не царапал буквы палкой по грязи.

Викер был язвенной болячкой во рту у Света, но он давал мне читать и писать. А также худшие советы о любви и романтике и бесчисленные синяки, но грамотность - вот что важно.

В дни службы я был тем, кто зажигает свечи и собирает подаяния. Иногда подаяния состояли из денег, но чаще всего это были корнеплоды, яйца, молоко, выпечка и тому подобное. Конечно, вся твердая валюта шла на выпивку Викеру, за единственным исключением в виде Лизабет, деревенской шлюхи. Она была довольно мила. Однажды она показала мне, как испечь пирог.

В общем, я мог бы оставаться аколитом у Викера в течение многих лет, более или менее довольным своей судьбой. Но через шесть месяцев этот ублюдок умер, его печень, наконец, отказала.

Новый отец, посланный в Струдд из столицы, не был похож на Викера никоим образом, по форме или содержанию.

Отец Брин действительно верил в Свет, для начала. Далее, он полагал, что аколиты Света должны вынести суровые испытания, чтобы укрепить свою веру. Проще говоря, он был фанатиком и мудаком высшего порядка.

Я провел немало времени в темноте на голых коленях на каменном полу в подвале кирки, якобы молясь, чтобы Свет наполнил мою душу. На самом деле я молился, чтобы отец Брин провалился в глубокий колодец.

Я терпел его в течение месяца, прежде чем решил, что Свету требуется слишком много времени, чтобы осуществить мои молитвы. Книга Света говорит нам, что на все молитвы дается ответ, и что иногда ответом является «нет». Но она также говорит нам, что помогают тем, кто помогает себе. Поэтому я решил помочь себе выйти из этой ситуации.

Конечно, отправиться обратно на ферму не получилось бы, и через полгода у меня не было желания возвращаться к своим грязным истокам и ненавидящим себе подобных братьям и сестрам. Поэтому я спланировал свое первое убийство.

Брин жил по расписанию. Он просыпался в четыре часа, молился, мылся, молился, ел, молился, а затем присматривал за мной, пока я чистил кирку. Когда, наконец, наступал рассвет, он ставил меня молиться на коленях и выходил в деревню по своими пастырскими обязанностями, возвращаясь в кирку ради обеда и еще нескольких молитв. Во второй половине дня он изводил жителей деревни, чтобы они приходили в кирку на вечернюю службу, а затем совершал упомянутое служение, Плач о Потерянном Свете, где люди рассказывали о всех плохих поступках, которые они совершали в темноте, и о том, как ночь была символ нашего собственного смертного позора.

Служба редко посещалась, как бы он ни старался собрать местных жителей и заполнить скамьи.

После всего этого я получал полчаса религиозных наставлений, которые состояли из запоминания отрывков из Книги Света, затем я должен был приготовить ужин (как правило, хлеб и вода для нас обоих), а затем мы снова помолились, а затем отправлялись спать на целых два часа раньше, чем кто-либо в деревне.

Я быстро сходил с ума.

Раз в неделю Брин осматривал кирку, чтобы убедиться в ее целости и чистоте. Приближалась зима, и после месяца концентрации на внутренней части кирки, изничтожив всю грязь, накопившуюся за время правления Викера, он затем перешел к фасаду.

Зимы в нашей деревне были суровыми, а кирка была старой и очень давно не ремонтировалась. Деревянная черепица была в ужасном состоянии. Никто из жителей деревни не любил Брина настолько, чтобы отремонтировать ее бесплатно, а я не был достаточно умел, чтобы выполнить эту работу, поэтому он выделил из своего графика по часу в день, чтобы взобраться на крышу и заменить черепицу, которая не выдержала бы еще одну зиму.

Если и была возможность… устранить его, подумал я, тогда это точно была она.

Давайте на минуту остановимся и обсудим мораль, вы не против?

Убивать не правильно, скажете вы. Какой двенадцатилетний монстр соберется убивать священника?

Тот, чьи колени были черно-синими от стояния на холодном каменном полу по несколько часов подряд, вот какой. Тот, кто начал сбрасывать вес на диете из хлеба и воды, вес, который он мог позволить себе потерять.

Слушайте, люди умирают все время; фактически столько же, сколько и рождается. И большинство смертей более или менее бессмысленны - они не переосмысливают конец, они просто... конец. Но когда вы преднамеренно убиваете кого-то, вы даете его смерти смысл и значение. Это не какое-то случайное событие или какой-то естественный, бездумный процесс. Вы возвышаете их смерть, вырываете ее из моря обыденности и бессмысленности.

Я говорю здесь о том, что преднамеренное убийство на самом деле довольно благородная штука, если посмотреть на него в правильном свете.

Конечно, в то время я не слишком много думал о том, чтобы придать смысл смерти. Я просто хотел, чтобы Брин сдох.

В двенадцатилетнем возрасте моя инстинктивная коварность еще не полностью переросла в ту стихию, которой она является сейчас, но я знал, что смерть Брина должна быть выдана за случайность. Крыша кирки была высокой и крутой; падение по крайней мере переломало бы ему кости и, если повезет, убило бы. Я посчитал, что даже если он и переживет падение, то будет прикован к постели, и я мог бы придумать другой способ закончить дело.

Итак, однажды ночью я взял из кухни банку с гусиным жиром, поднялся по лестнице, которую он велел мне поставить на место, а я не поставил, и намазал участок, на котором, как я думал, он будет работать на следующий день. Для верности я хорошенько смазал и верхнюю ступеньку лестницы. Затем закопал банку из-под жира, вымылся и лег спать, представляя себе свободное от Брина будущее, пока не пришло время снова приступать к моим обязанностям.

Когда настал рассвет нового дня, я пошел осматривать свою работу после того, как Брин отправился по пастырским делам.

На крыше кирки теперь было гигантское, грязное, блестящее пятно прямо на всеобщем обозрении. Оно не блестело в свете звезд. Мое сердце замерло. Как правило, никто не смотрел вверх, но Брин не мог не заметить этого, когда поднимется по лестнице.

Он не подскользнется и упадет. Он захочет узнать, кто размазал гусиный жир по всей крыше кирки. И первым человеком, которого он станет допрашивать, почти наверняка буду я.

Тогда я решил убежать, но решил нагло продолжить. Ничего нельзя было доказать. Любой в деревне мог бы это сделать; Брин не был особенно популярен, в конце концов. И если то, что я вырос с дюжиной предполагаемых убийц, научило меня чему-нибудь, так это отрицать все и перевести подозрение на кого-то - кого угодно - другого.

Я решил, что Гертис, уборщица, которую Викер регулярно покрывал, а Брин уволили за некомпетентность, подойдет идеально. Весь этот день я размышлял над тем, что скажу и как скажу, когда Брин раскроет покушение на свою жизнь.

Как оказалось, мой день мучительного беспокойства прошел даром.

Житье в заднем краю королевства, впритык к Холмам Хуанг, означало, что мы время от времени страдали от зверств монстров. Обычно это был какой-то одинокий зверь, изгнанный из охотничьих угодий каким-то другим, большим хищником. Иногда деревню может беспокоить банда гоблинов, ставших многочисленными и достаточно смелыми, чтобы думать, что они могут бросить вызов человеческому поселению. Но раз в одно-два десятилетия мир королевства нарушался ордами орков с востока.

На этот раз они прорезали путь через нашу деревню.

Был полдень, когда Брин приказал мне ставить лестницу. Я так и сделал, а мой живот заворочался, как выброшенная из воды рыба. Он засучил рукава своей робы, надел фартук, положил в карманы молоток и гвозди, затем схватил стопку черепиц, перевязанную шпагатом, и начал подниматься по лестнице с одной занятой рукой. Когда он схватил верхнюю ступеньку, я услышал, как он пробормотал «что тут, во имя Света…», а затем он покачал головой и перелез на крышу.

А кирка была самым высоким сооружением в деревне, и она занимала самое высокое место в округе. Дело в том, что ее можно было увидеть за много миль в любом направлении, своего рода ориентир для верующих, я полагаю.

Брин, теперь находящийся на самой крыше, только что заметил обесцвеченную, жирную черепицу. Он, конечно, не обращал внимания на окружающую местность. Но, как оказалось, местность обратила на него внимание. В конце концов, он был самым видимым человеком на многие мили вокруг.

Брин провел указательным пальцем по одной из блестящих черепиц. Затем он понюхал его. Затем он повернул голову, чтобы что-то мне сказать. Вот тогда-то стрела и нашла его шею, а за первой быстро последовали еще три.

Брин упал с крыши.

Вдалеке невидимый орк разразился криком «ваааааарх!», за которым последовали десятки, а затем, судя по звуку, сотни других.

Я с открытым ртом смотрел на Брина, подергивающегося в грязи.

«Вааааааааарх!»

Какая-то небольшая часть моего разума заметила, что земля как будто начала дрожать, и это было не так уж странно.

«Вааааааааааргх!»

Брин перестал дергаться. Теперь я слышал крики людей.

«ВАААААААААРГХ!»

Стрелы начали падать на улицу вокруг меня, и они горели. Вот что наконец-то вырвало меня из потрясенного оцепенения. Я выхватил перстень-печатку Брина, обозначавший его духовенский чин, с его пальца (гусиный жир помог в этом начинании, так что это не было полным недоразумением) и скрылся в кирке.

«ВАААААААААААРГХ!»

Я остановился, чтобы запереть двери кирки, но потом понял, что нет смысла охранять здание, которое скоро будет сожжено дотла. Я ворвался в личную комнату Брина и перерыл ее, собрав его личные бумаги, палочку сургуча для печатей, перо, чернила и пергамент. Затем я со всех ног бросился в подвал.

«ВАААААААААААААААРГХ!»

Когда я закрывал створки, я слышал, как деревня над мной умирает.