J the E

Вздрогнул от тихого скрипа кости.

Просыпаюсь среди ночи — и не чувствую конечностей.

Подражаю полупрозрачной личинке. Чувствую себя лилипутом в ладошку ростом, в голове глухо. Как ни стараюсь подвигать руками-ногами, сонное тело не желает слушаться.

Лишь левая рука еще связана с онемевшим сознанием. Я воспринимаю пульсирующую кровь как информацию. Воображение рисует, как какая-то малая часть подменяет все тело. Я могу шевелить только левой рукой, посему сущность по имени Исидзуэ Арика сосредотачивается именно в ней.

— Пф… ай.

И сущности больно.

Слышен какой-то… вгрызающийся шум.

Морозящий ужас — тело истирается.

Эйфория — тело пережевывается.

Меня понемногу съедают.

Я-частичный пропадаю и наконец возвращаюсь к себе, обретаю свободу движения. В темноте все еще слышатся нервные всхлипы. Сдергиваю одеяло.

Кровать вся в крови. Девочка с окровавленным ртом улыбается разбитой челюстью.

— Тебе же было плохо, братик?

Девочка одержима чем-то нехорошим.

Левую руку словно языком слизали. Ни боли, ни раны. Девочка с разбитой челюстью зализывает культю. Как будто заделывает большую брешь от потери.

Тихая ночь костного скрипа.

Прекрасный звук жизни — словно распускается цветок.

0/

Вспомнил. Это произошло, когда наконец меня отпустили из чистилища, которым мне казалась клиника, и я серьезно задумался, не восстановиться ли в универе.

Я находился в доме более-менее знакомого соседа, Кидзаки. Было семь вечера, солнце зашло. Не позвонив в звонок, не здороваясь, я прокрался через прихожую.

Ну, на самом деле я хотел выбить окно, но, к счастью, входная дверь была не заперта. Разиня. Так я со стороны кажусь малолетним воришкой, но, как ни печально, в целом так оно и есть.

Как раз за месяц до этого, двенадцатого сентября: в эту ночь я совершил незаконное проникновение с умыслом грабежа денежных средств.

Похоже, на холме Сикура случился семейный суицид.

Донос принял первый попавшийся патрульный. Ему рано утром позвонил глава семьи Кидзаки.

«Вчера вечером мы трое дружно повесились. Это мешает соседям; я бы хотел, чтобы вы по возможности побыстрее с этим разобрались».

Очень смешно. Но, увы, принявший звонок патрульный юмора не оценил (не понял, где смеяться?), направился прямиком к Кидзаки и пал смертью храбрых. Больше о нем ничего не известно.

После полудня напарник патрульного забеспокоился, пошел на поиски и присоединился к другу. Полицейская будка второго квартала на холме Сикура опустела меньше чем за полдня. В отделении даже тревогу не успели забить, а новость уже расползлась по округе. Впрочем, это местная заварушка, так что в эфир она не попала, а осталась просто кумушкиными сплетнями. Ой-ой-ой, в дом Кидзаки-сан зашел полицейский, да не вышел, о-хо-хо, кстати, почему со вчера у них заперто, о-хо-хо-хо-хо-хо. Старые сплетницы! То ли лаконичные, то ли небрежные, не поймешь.

Вот в таком духе слухи неспешно циркулировали по району, и достигли внимательных и любопытных ушей после двух часов дня. Кажется, любопытные решили и со мной поделиться, и днем мне звонили. Я не помню, чего мы наболтали там, но в истории звонков время отмечено.

И вот сейчас, в 18:40, еще до заката мне звонили двое: «Tsuranui Mihaya» и «Karyou Kaie». Цурануи-то фиг с ней, а вот с Кайэ сложней. Он обожает мобильники, но акт звонка терпеть не может; и когда такой извращенец сам звонит, это не к добру.

И вот почти семь вечера. Солнце совсем зашло, и — третий звонок. Абонент не определился. Выжидаю, беру трубку. Разговор лаконичней некуда. Мужчина назвался Кидзаки, назвал свой адрес и…

— Прошу прощения. Я устал, забери его.

На этой фразе, и впрямь виновато прозвучавшей, трубку бросили.

Я хотел просто вернуться в кровать, но были три причины не игнорировать его.

Первая — жирный блокнот на столе. Наверно, предупреждение от Кайэ — там написано про сегодняшнее семейное самоубийство семьи Кидзаки. Вторая — только что надиктованный адрес дома того самого Кидзаки. Сакурадзака, 2-й квартал, 4-7 — это, блин, мой сосед через два дома. И последняя, третья. Сегодня меня угораздило занять протез руки у Кайэ. Стол безупречно сервирован. Если все получится, может, и от Мато-сан денежный конвертик перепадет?

Такого, чтобы в вольнонаемных бросали деньги, я не припомню, но хочется верить, что после этого она будет хоть чуточку помягче. Так, пора. Подсчитал в уме: интересы превосходят труд. Наскоро перечитывая заметки перед выходом, увидел значительного вида строку красной ручкой: «Посмотришь в глаза — умрешь».

«Посмотришь в глаза — умрешь». Как в страшных сказках. Теперь трудов стало несколько больше, чем интереса. Но раз решился, возвращаться в комнату не резон.

Так я и оказался тут.

Прихожая на ощупь была приятной. Как хурма или яблоко, такое твердое, но эластичное ощущение здоровой плоти.

Захожу не разуваясь. Деревянные стены, пахнущие обитаемостью. Нежные дощечки в узком коридоре не то что трещат под ногами, а чуть не проламываются. Беспокойно чирк-чиркает ток в лампах. И все равно темно, как в черно-белом кино. Дом словно покрыт черной пленкой.

В зале работает телевизор, крутят аниме по вечерне-воскресной программе — бесконечную историю одной семьи из среднего класса. Так вот, перед этой семьей, поддерживающей свой очаг десятилетиями, лежали трупы людей, которые сей очаг поддержать не сумели.

Наверно, мать и дочь. Мать лежала на столе, дочь распростерлась на полу. Обе, хоть и лежа ничком, откровенно уставились в потолок. Выражения лиц крайне грустные. Плачущие такие, будто израсходовали пожизненный запас эмоций. На этой неделе, наверное, был очень трогательный эпизод про Исоно Нанигаси-сан. Хотя иногда люди делают такие лица, когда сталкиваются с необъяснимым насилием.

Однако да, что надо было сделать, чтобы так извернуться?

Самоубийство через удушение веревкой — это каждый способен, но самой себе сломать шею поворотом головы — немного чересчур силовой прием. Скорее всего, с большой силой схватили за голову и тряхнули в сторону. Какая разница. Ситуация не позволяет стоять и гадать над невообразимым. Даже если в конечной точке моего прокрадывания убийца и не спит, со взломом это не связано.

Вскоре радости семейного быта на эту неделю закончились. За моей спиной крутятся титры, а я ставлю ногу на лестницу. Облепившая дом пленка чем дальше тем грязнее, а в момент выхода на второй этаж и вовсе краснеет.

Деревянный коридор превратился в бетонный. Из черного стал белым. Испещренный проход напоминал мрачные религиозные картины.

— Ох. Я что, сплю?..

Хреново. Сон и явь вздумали переплестись.

Я и не заметил, когда вдали по коридору, в углу, встал силуэт, похожий на сухое дерево.

— Скажите, вы — святой отец?

У сухого дерева был звучный, ясный голос. Вот дерьмо. Любо-дорого посмотреть, как я успешно вижу сон, не связанный с Кидзаки.

— Нет, прости. И вообще, ты видел святых отцов с черными собаками?

— Но вы спасаете одержимых. Значит, вы вроде святого отца из фильма, экзорцист, не так ли?

— Я не экзорцист, а эксторцист*. Звучит похоже, но нюансы есть.

Что ни говори, а вместе с демоном я ломаю и человека. К людской норме он вернется, однако про возвращение в общество и думать не стоит.

И вообще, настоящих демонов не существует. Вы, братцы, просто больные. У вас просто малость нестандартные повреждения ЦНС, бросайте уже так себя называть.

— В общем, я не священник, и священник твою болячку не исправит. Либо давай сам с собой приди к согласию, либо сдавайся в ба-альшую клинику. Похоже, мой дружок тоже не очень тобой интересуется.

— Каг мде дяжело…

Какой-то белый шум. На миг я вижу запущенную комнату, пол которой целиком засран. Словно скрытый трек на CD-диске.

— Что-то звук накрылся. Еще раз повторю, давай в больницу.

— А-А-А-А-А! Нет, я же говорю, не в этом дело!.. Я, это не болезнь! Я просто живу, наслаждаюсь жизнью и делаю все как мама говорит! Каждый день учусь, хорошо учусь, папы вот не стало — очень стараюсь порадовать маму, а стоит чуть приболеть, сразу такие слова, зачем?!

Бетонные стены изгибаются.

Нет, расплываются. Эмоциональное перевозбуждение силуэта плавит коридор. Плохи дела. Так и меня может заодно расплавить.

— Стой. Стоп-стоп, мне правда страшно, погоди немного, а?.. Окей, спокойствие. Я тоже неправ, не дело незнакомого человека записывать в больные.

Конечно, незнакомого человека записывать в попы тоже странно, но умолчим. Лучше зря не болтать, убьет еще. Сон это или что, а умереть будет нехорошо.

— Но не лучше ли вместо святого отца звать меня доктором? Ты хоть и говоришь, что это не болезнь, но я думаю, что лучше быть больным, чем одержимым.

И обращение как с хомо сапиенсом, и странность все равно не пропадает.

— Конечно, не лучше!.. Ты вообще не понимаешь! Это странно, это странно, все очень странно!.. Ведь это странно, когда точно знаешь, что хочешь делать, чего не хочешь, а все равно проглатываешь!.. Мама говорит, что у меня болезнь, но такой болезни нет. Это одержимость. Эта болезнь не сама по себе, а из-за демона!..

Силуэт не перестает вопить. Бетон не перестает плыть. Я дрожу. У меня вообще щеки уже текут.

— Ой-ой-ой. Ай, пощади меня, пожалуйста. Я не хочу здесь закончиться.

— Тогда поправься. Скажи, что это одержимость.

Четкий наказ. У-у-у, везет мне на психов, мы слишком разные, в температурном смысле.

— Понял. Тогда предположим, это одержимость. Но так тоже стыдно, если подумать. Заболеть любой может, можно рассчитывать на сочувствие, а одержимые — это какой-то зомби-апокалипсис.

Стены плавятся медленнее. Силуэт радуется.

— А вот и нет. Ты и этого не знаешь, отче? Так вот, на Западе демоны вселяются в тех, кто не верит в Бога. Демоны показывают скрытую грязную натуру человека, просят греха. Это никакая не болезнь. Болезнь же просто лечится, да? А одержимость — нет. Стоит демону уйти, как первородный грех человека вскрывается, и этот человек очищается.

Гм, тут тебе не Запад. В нашем климате преступление и наказание не очень популярны. Нет такого двигающего тренда — безответственно заражать всех встречных-поперечных. Это искусственное и расчетливое притворство.

— О-о, христианство, куда деваться! Ладно, на фиг, а то словно обсуждаем отмывку денег. А что, если изначально не знать про Бога, демон не прилепится?

— Именно. Знание и вера никак не связаны. Если не знаешь Бога, не узнаешь и дьявола. Поэтому, ну…

Ага, ага-ага-ага, да-да-да.

— В общем, ты хочешь сказать… и Бог, и дьявол — одно и то же?

Или «одно к одному», «сообщники»; но я думаю — не суть. Силуэт еще больше обрадовался, и бетонная стена совсем прекратила плыть. Через проплавившийся пол виднеется коридор изначально деревянной двухэтажки, гнездышко людей среднего класса. Уф! Дверь спальни тоже стало видно, и стоит ее открыть, как этот веселый сон закончится.

— Дошло? Бог насылает демонов, чтобы испытать нас. Я на испытании. Меня избрали. Если прогонишь этого демона, я смогу вернуться в старое тело!.. Я могу вернуться, но все скопом надо мной смеются. Это уж точно не болезнь. Я же знаю, это не я, это кто-то еще сводит меня с ума. Да-да, и то, что мне пришлось побить маму, и что пришлось заляпать комнату, и что все друзья надо мной издеваются — это все для того, чтобы Бог меня спас!..

— Э-э… Ну, я не…

Прикусываю язык. Я вообще-то не мастак судить чужие системы ценностей, и в данном случае ирония совсем неуместна.

— Примерно понятно, что ты хочешь сказать. Но почему ко мне-то с этим?

— А почему ты спрашиваешь? Мы ведь похожи. То есть у тебя ведь тоже не хватает части тела.

Протягиваю руку к двери.

— Не подлизывайся, чужак. Я жертва, а ты хищник. Мало ли, что на что похоже, не надо говорить, что мы одинаковые.

Щелк. Дверь открылась без проблем.

От белого — к черному. Ура, теперь время семейных обстоятельств Кидзаки.

Захожу в темную спальню. Ставни закрыты, из освещения — один ночник. И очень душно, как в бане. В спальне две кровати. На дальней сидит широкоплечий мужчина. Меня он не замечает. Бессильно понурился спиной ко мне. На глаз похоже, что это глава семейства Кидзаки. В отличие от двоих внизу, шея у него в порядке, выглядит еще нормальным человеком. То есть живой. Да уж, надо думать. Мертвый бы не позвонил сказать, что у него три человека в семье совершили самоубийство.

Ступаю тихонько. Господин Кидзаки сидит спиной. Сгорбленная фигура навевает мысли об арт-выставке в шаге от краха. До кровати не больше полутора метров. Три шага, и, какая бы болезнь у него ни была, надо наброситься... Вот только вкралась помеха. Ботинок глухо утыкается в препятствие. Что за черт, ишь какое здоровое…

«Здоровое» оказалось безжизненным человеком с открытыми глазами. Тело инспектора. Два тела. У того тоже шея вывернута, валяется на животе.

— Добрый вечер. Не думал, что так быстро придешь.

Рефлекторно поднимаю взгляд.

На миг дыхание сперло от дрожи.

В углу комнаты…

В зеркале отражается господин Кидзаки. Наши глаза встречаются. Хреново. Мы мерим друг друга взглядами, а потом…

«Посмотришь в глаза — умрешь».

— А…

Мускулы сводит дрожью. Больно. Примерно как если бы меня раскатало катком, а потом еще раз и еще. Даже пальцем двинуть не могу. Слишком силен. Всего за миг, когда мы увидели друг друга, мой организм вышел из-под контроля.

Под ногами — два тела со свернутыми шеями. Перед глазами — усталый человек средних лет, смотрящий на меня, сидящий ко мне спиной. Темная парилка. Становится страшно. Глазные яблоки не двигаются, даже взгляда отвести не могу. И главное, от невозможности командовать телом я все еще не могу дышать.

— Ты это, ну… Экзорцист, который лечит одержимых?.. Гм? Тебя же зовут Арика-кун, который у Исидзуэ?

Он все еще смотрит, поэтому среагировать не могу. Пока он не отведет взгляд, у меня абзац и беспомощность.

— Ну да, Арика-кун. Ты недавно из клиники выписался, так? Не припомню, почему ты туда вообще попал. Извини, я так заработался, последнее время даже с людьми нормально не вижусь. Моя дочка хотела съездить к тебе, проведать, клянчила на расходы. Вы как, увиделись хоть раз?

Может быть. Я вообще никогда не узнаю, правда ли она ко мне ездила. А. Ну да, вообще-то в клинике была политика полной изоляции.

— Вот беда. Знаешь, я, похоже, подхватил эту вашу одержимость. Я и заперся тут потому, что хотел побыть один, пока жду экзорциста. Не хотелось связываться с людьми. Еще донесут на меня, чего доброго, и пойдут дурные слухи. Ведь в мои годы общественное мнение становится едва ли не самым важным в жизни.

Господин Кидзаки медленно поднимает голову. Он уже готов убивать на всю катушку. Стой, это же я. Этот эксторцист и есть я! Не торопись, я готов выслушать тебя!

— Однако это только когда есть семья, чтоб ее поддерживать. Видел внизу мою благоверную с дочкой? Уже день, как они так лежат, но еще не завоняли. А ведь сентябрь, считай, лето, и в холодильник я их не сложил, не влезли — хотя я не очень старался. Я хотел как-то управиться, пока соседи не начали жаловаться, — ну а впрочем, все это уже неважно. То есть это с самого начала было неважно, но почему-то обе умерли заодно со мной. Вот бессмысленный эскорт. В результате семья до самого конца осталась моим бременем.

Господин Кидзаки понемногу оборачивается. Взгляд через зеркало медленно перемещается, становится прямым.

В то же время…

— Ну, тебя я беспокоить не стану. Чтобы больше никого не убивать, я убью себя. Я вообще-то давно уже умер, но почему-то не могу умереть как следует. Вчера вечером я тоже крутил свою шею.

Шея.

Моя голова одновременно с поворотом господина Кидзаки уползает вбок.

— Я хотел умереть один. Женушке не говорил, что я уже неделю как не работаю. Устал, я устал. Я настолько устал, что до сих пор не замечал, что устал. Мне ведь уже за пятьдесят. Пора подумать о свободе, как считаешь?

Если взять за ноль градусов поворот головы Кидзаки, сидевшего ко мне спиной, сейчас она повернулась на двадцать пять градусов. Дело плохо. Я примерно понял устройство этой одержимости.

— Но она была против… Мол, не вздумай бросить работу, ты-де не только себе принадлежишь, ты должен нас кормить, все такое. Жутко взъярилась. Ну, мы столько лет вместе, но тут такое дело, Арика-кун, женщины всегда неподражаемо гробят весь интерес. Я даже думаю, это особенность всех женщин. Мы, мужики, только на гордости стоим, и вот так вернуться в детство не можем.

Сорок градусов, шестьдесят градусов. Словно прибитая к голове господина Кидзаки, моя собственная голова все поворачивается. Напомню, девяносто градусов — это прямо вбок. А дальше — да, как ни пыжься, а предел около ста двадцати.

— Сразу скажу, я тоже не хотел семейного самоубийства. Я всего лишь хотел остаться один. Потому что… а-а, почему же, почему… Почему я вообще работу-то бросил, ах да, с возрастом начал делать смешные ошибки. Старался цифры подправить, схитрил, да только еще больше напортачил. Начальство мне — давай сам себе шею мыль, а на заем у меня шея не гнется, и я не мог все это разгрести, покуда жив.

Девяносто градусов, сто.

Хр-р! — потрескивает шейный столб.

Моя голова дальше не крутится. Так уж устроено тело. Но шея господина Кидзаки была весьма гибкой. Наверно, у него там внутри образовались подшипники. Всенаправленный обзор на 360°.

— Поэтому я думал умереть один, но благоверная с дочкой были против. Ну, вроде, если уж умирать, то хоть умри так, чтоб деньги остались, в общем, возражали. Вот бред. Я сказал, что умираю потому, что мне это вот надоело, но они до самого конца не поняли. Так что я молча убил себя перед благоверной, но бес попутал, я думаю. И благоверная, и дочка свернули себе головы заодно со мной.

Ты это сам устроил, мужик.

Сто двадцать градусов. Сто тридцать градусов. Голова поворачивается. Головы окружающих крутятся заодно с одержимым по имени Кидзаки.

Синдром, приобретенный господином Кидзаки в становлении одержимым. Пораженный орган — шея, порожденное в связи с этим новообразование — способность вызывать подражание. Причина — переутомление, вроде так.

Пошел ты в ад. Господин Кидзаки отгородил сознание от собственной болезни и продолжал самоубийства с чужим летальным исходом. Человек, встретившийся взглядом с этим мужиком, ограничивается в движениях теми, которые делает сам Кидзаки. Офигеть. Мужик с головой на подшипнике, ему все как с гуся вода, но человеческая шея так не крутится.

Умру. Через несколько секунд я…

— Но я вот что подумал. Если мой долг — кормить семью, то долг семьи — умереть со мной. То есть если меня не будет, они не выживут? Значит, они должны умереть со мной. Благоверная с дочкой, видимо, так и сделали. Как же тяжело. Подумать только, зачем они связали жизнь со мной. Вот уж действительно… крепкие узы семейной любви — это ад самоотречения.

Лицо господина Кидзаки повернулось.

Его голова описала строго сто восемьдесят, а моя неловко сверн… хрясь.

***

Сопение.

Черный пес ищет шею-подшипник.

В комнате темно, но это мелочи. Черный пес и так слеп, свет ему не нужен.

Левая рука, потерявшая протез, снимает оформившуюся бесформенность с потерявшей голову шеи.

Хорошая собачка…

Ну, Ненависть (имя временное), пора обедать.

1/junk

Небо было так близко.

В момент пробуждения мир окутался водой.

— А… э?..

И небо стало морем.

Солнце белого цвета. Свет переливался в потоках, омывая меня, омывая каменное помещение. В яркую синеву вдруг выметнулась черная рыбья тень.

В море над головой плавала огромная рыбина.

Скользила по белым солнечным лучам. Больше двух метров в длину. Если судить только по силуэту, это натуральная акула. Но что за рыба на самом деле — непонятно. Если спросите, бывают ли пресноводные акулы, я не найдусь что ответить. Да и понять бы сперва — оно и правда рыба?..

Рыбья тень начала удаляться. Может, ей не понравился мой взгляд? И вот она совсем пропала — в еще более глубоких водах.

Небо с землей поменялись местами. Но это привычный вид.

Ничего такого. Потолок стеклянный, а вверху — аквариум, вот и все. Или лучше сказать, что эта комната располагалась под огромным аквариумом. Это подземелье, и море над головой — никакое не море, а просто старый водный резервуар. Безумная подземная комната с потолком-водоемом как будто сошла со страниц учебника по истории — словно комнату средневекового замка взяли и как есть перенесли сюда.

Это окраина города Сикуры. Вокруг — лес, и здесь живет Карё Кайэ.

— О, Арика, ты проснулся?

В самом центре комнаты стояла кровать с балдахином, откуда донесся бесполый голос.

Лица отсюда не было видно, оно в тени, но голос принадлежал хозяину помещения. Если не смотреть вплотную, не увидишь — с таким расчетом и была установлена его кровать.

Подземелье квадратное, выполненное в виде огромной коробки. Потолок из стекла, кругом каменные стены, словно выложенные кирпичом. Во всех стенах есть двери, но я открывал только южную, потому что она выход. Интерьер выглядит практически нежилым, из электроприборов — только маленький холодильник в углу. По всей комнате разбросан антиквариат без всякого порядка, и выглядит это скорее как груда хлама в сарае.

— Прости, я спал. Что-нибудь нужно?

— Ничего. Но раз проснулся, поработай. У меня горло пересохло, подай воды.

Должно быть, из-за дурного сна, я проверил, на месте ли шея. Потом поднялся с софы.

В этой комнате не было водопровода. Под «водой» подразумевалась дистиллированная вода из холодильника, ее там было много. В углу комнаты горой лежали глобусы, через них я неспешно пробрался к холодильнику, открыл одной рукой дверь... Блин, почему тут все желтое?

— Тут только химия осталась!

— Сойдет. Бери грейпфрутовую.

Жизнерадостная личность, хоть и лежит все время. Еще поэнергичней меня, что может объясняться нежеланием заставлять меня чувствовать неловкость. Если человек во всем придирчив, то мне с моими привычками лопать все подряд осталось недолго. Ну люблю я джанк-фуд, люблю. Быстросуп вдвойне вкусней, если это дешевле и умрешь молодым.

С тоской вспоминая цену разбавленного газированного сока в фастфуде, я налил в дорогущий бокал что-то уныло-желтое. В зеркале рядом с холодильником отразился однорукий парень. Картина печальная. У него — меня — не хватает левой руки, а должна бы быть… От предплечья вниз пусто. Пришло в голову: «О, однорукий бандит!» — но шуточками неудобство инвалидности не исправить. Я потерял левую руку два года назад. Потерял так начисто, что хочется спросить, как же так красиво вышло. К счастью, я отделался лишь рукой, и моему здоровью больше ничто не угрожало. Полтора года реабилитации — и я свободен. Поиски работы раздражали, но однорукому мне жаловаться было не на что. Я понемногу стал копить на старость, и мне кажется, что с этим местом мне весьма повезло. Единственное что меня бесило — это невозможность самостоятельно завязать шнурки.

— Скорей, скорей! Арика-экшн запаздывает!

Я закрыл холодильник и поспешил к ноге эгоистичного босса. Как-то неприятно мне. Похоже, шею отлежал.

— Спасибо. Последний раз я пил пять часов назад.

Владелец комнаты чуть приподнял голову и принял бокал. Черная искусственная правая рука. Карё Кайэ в один глоток, непрерывным движением влил в себя желтую жидкость.

— Благодарю. Так, тебе что-то плохое снилось, что там было?

— Что… Ощущение, словно пересмотрел скучный ночной сеанс… Хотя, гм, ты не поймешь такое сравнение.

— Посочувствовать, наверное, не смогу. В кино я не ходил, да и вообще — разве ночные сеансы бывают веселыми?

Бывают, сэр, полно таких. Думаешь, ночью крутят третьесортные киношки, которые только за полночь выгодно показывать? Дурак, что ли. Последнее время мне как раз тупо интереснее смотреть ночное… Хотя не буду же я все это рассказывать тому, кто вообще про кино не знает.

— Ладно, плохой пример. Просто приснилась старая гнусная история.

— Гм.

Кайэ, хозяин подземного помещения, озадачено посмотрел на меня.

С первого взгляда ясно, что рука у него — протез. Изящная, как у манекена, чернильного цвета искусственная рука. То есть он такой же безрукий, как я, однако балагур и баловник из него на несколько ступеней выше.

По возрасту ему можно дать четырнадцать-пятнадцать лет. Шелковистые длинные черные волосы и сногсшибательные для любого парня точеные черты лица. Увы, мужского пола. Я сам сногсшибленный, знаю, о чем говорю.

Зовут его Карё Кайэ. Говорить неудобно, я сглаживаю до «Кайэ». Вот этот сходящий за настоящую принцессу, когда молчит, мелкий засранец — произведение искусства по капризному попущению бога. И заодно — улика в деле дурного вкуса того же бога.

— Ну, и о чем этот гнусный сон? Интересно ведь, когда такое несколько часов показывают. Ты так морщился, Арика; я вообще удивился, как ты можешь при этом спать.

Он развлекался. Он только и делал, что скучал весь этот год, а потому цеплялся за любую интересную мелочь.

— Я же сказал, гнусный сон. До сих пор в груди колет, не заставляй вспоминать. Я там чуть не помер.

Да помер наверняка, после такого-то. Шея этак кр-руть.

— О, ты видел сон о своей смерти? А-а, вот почему ты орал «спасите» и «хватит». Эх, мог бы еще немного поспать, было бы интереснее…

В смысле — ты хотел послушать мою предсмертную агонию?

— Гад ты. И вообще, если понял, что у меня кошмар, так разбуди. Или что, тебя забавляет смотреть, как люди мучаются? Вставляет от мужских стонов?

— Гм-м, раз на раз не приходится, но да, это было забавно. Не знаю, что за старая история, но ты во сне говорил бессвязно и забавно. О-хо, эта бесстыдная и нескромная, прекрасная истинная суть меня вполне удовлетворила.

Радостно заулыбался, мол, спасибо, было вкусно.

…Блин, я опять засмотрелся. Что меня злило, так это то, что я засматривался. Но ведь восхитительная улыбка! Мужику ничего с этим не поделать. Я его ненавижу, но его улыбку обожаю. Когда-нибудь эту дилемму надо будет решить.

— Как так можно вообще? Если подумать, что же получается — я два часа кряду подвергался насилию? Ах ты садюга, устроил тут извращенную игру в игнор. Лучше раскошеливайся на премиальные, если не хочешь на нары!

Двухчасовой отдых в отеле стоит пятьдесят тысяч иен. Стоп, пятьдесят тысяч за человеческое достоинство — это много или мало? Хотя ценник не налепишь…

— Это моя фраза. Послушай, я купил твое дневное время. Как я его использую — мое дело, а ты должен отвечать ожиданиям нанимателя. А Арика совершенно не общается со мной! Есть же у меня право убивать время, анализируя твою сонную болтовню?

Недовольно хмыкнув, он отвернулся.

Убивать время. Для Карё Кайэ это, наверное, проблема всей жизни. Он не мог выйти из этой комнаты. То есть без чужой помощи он и с постели не поднимется.

Причина проста. Все четыре конечности Карё Кайэ — искусственные имитации. У бога черный юмор: дав Кайэ до предела прекрасный облик, он дал ему до предела несвободное тело. Если я без одной руки — робот-злодей, то Кайэ без конечностей вообще — наверное, президент империи зла.

На данный момент моя работа состояла в том, чтобы по утрам прикреплять к Кайэ протезы, а вечером снимать. Так я зарабатывал на 80% жизненных расходов. Круто, такое мог делать даже однорукий я, но как-то все это нездорово, перед людьми стыдно. В каком-то загородном подземелье обкрадываю ребенка, который сам о себе не может позаботиться… звучит похуже сутенера.

Впрочем, этот президент империи зла родился в богатой семье, так что моя зарплата ему — что подачка уличному музыканту. Кайэ до самой смерти не будет стеснен в одежде, еде и крове, у него даже есть идеально подходящие ему протезы, и если он их надевает, то может делать почти все. Он в первый день вообще хотел сам потопать в туалет. Вот такие качественные протезы и использовал наш папенькин сынок, но их потенциал и ощущения от их носки — разговор особый. Похоже, никакие протезы рук и ног Кайэ не подходили, и обычно он вот так лежал в постели.

Да, искусственная рука — тяжелая, болезненная штука. Сегодня Кайэ особенно не в духе: он надел только левую ногу и правую руку. А значит…

Я посмотрел в угол комнаты… Ага. В углу сидел черный пес. Видок как в книжках с картинками про демонов. От рождения лишенный глаз, черный пес за всю жизнь ни разу не видел света.

Но не следует его недооценивать. Когда этот пес загоняет добычу, то движется, пользуясь чужими глазами…

— Арика?.. Ну же, ты правда в норме? На тебе лица нет, попей, расслабься, ладно?

— Есть, есть на мне лицо. Можешь не носиться со мной, спасибо. В детском холодильничке, где ни минералки, ни пива, мне ловить нечего.

— Тогда, я не знаю, поешь? Ты наверняка голодный.

— Ты что-то не то говоришь. Если мне плохо и я поем, что будет? И вообще, ты ж с меня деньги возьмешь.

— Естественно! Напитки и еда вычитаются из заработной платы.

— Во-во. Садист, змеюка хладнокровная, скряга, довлеющий угнетатель из господствующего класса. Ну и ладно, все равно день. Ночью успокоюсь, только не трогай, — отмахиваюсь от него рукой, мол, давай, до свидания.

Ну, Кайэ с постели не слезет, и в итоге я присел обратно на софу. Самое доброе в этой чокнутой темнице — это мягкая софа. Она обалденная, даже без шуток. Дай мне волю — трое суток подряд на ней продрыхну, я уверен.

— Так что, сон был про Кидзаки? Тот эксторцизм месячной давности, ночью.

Кайэ надувается — мол, мог и не скрывать. Это мне бы дуться, какой он наглый.

— Вообще-то да. Как ты понял?

— Ты ж орал во сне. Хвати-ит, Кидзаки-и, пришибу-у! Ты тогда чуть не умер, но угрожать всегда мастак!

«Хи-хи-хи!» — съехидничала в тени балдахина похожая на молодой месяц ухмылка. Ты это знал, поганец мелкий, и все равно лежал смотрел, словно ни при чем, да у тебя сердце прогнило.

И вообще, в том, что мне тогда досталось, виноват именно он.

Надо было отказаться. Хоть какие там деньги, эта работа не по мне. Жить как можно беззаботней — политика Исидзуэ Арики, идеальное кредо, слоган, который надо повторять вновь и вновь.

Но, невзирая на сей возглас, я сам вырыл себе яму.

Той ночью… я увидел кошмар, с которым больше не хочу связываться, — а потом сам же шагнул в него.

Семья самоубийц, монструозный мужик, крутящий шеи.

Поветрие, с которым я зарекся встречаться снова, называлось «одержимость».

***

Кажется, эти симптомы начали признавать официально лет десять назад.

Синдром агониста. Известная также как «receptor crush», быстротекущая болезнь нервной системы. О ней говорят как о нео-болезни нашего времени, проявляющейся в меланхолии, боязни людей, но формальное название синдрома знают только те, кто имеет с ним дело.

Да. В общем, это о психически больных, утерявших контроль над своими эмоциями. Но не думайте в духе «нет ни возбудителя болезни, ничего, только симптомы и название; они просто двинутые, и нечего все на болезни списывать». Даже меланхолия — честная психическая болезнь. Даже будь ты здоров как бык и не знай о простуде, болезни так или иначе достанут тебя. Когда картина мира в голове перестает соответствовать тому, что происходит вокруг, это не проблемы психики, а всего лишь вышедшая из строя одна из функций организма. Человек сделан из тайн, загадок и по жесткому плану. Беспричинных сдвигов не бывает.

Впрочем, как болезнь это воспринимают только специалисты, а обыватель называет заболевших «одержимыми». Спрашивается, почему? Конечно, потому, что они так себя ведут, что ничего, кроме того, что их захватили демоны, в голову не приходит. Изменения характера, утеря личности — это еще легкие симптомы. Тяжелые — это навязчивые идеи, приводящие к самоповреждениям с угрозой самоубийства, и, наконец, проявление враждебности к окружающим. Прямо скажем, от мелкой эмоции рождаются преступники, причиняющие страдания другим людям.

— Но ведь это, ну, никакая не одержимость? У них только размах большой, но по сути — болезнь болезнью. Зачем пользоваться устаревшим словом и говорить о демонах?

— Одержимость всем понятна — наверное, в этом дело. Если брать не тех, кто сам это видел, а обычных людей, они и слова «меланхолия»-то не знают. Ну а одержимость легко вообразить. Когда ты одержим, понятна и странность твоих слов, и нечеловеческие действия, ведь тобой овладел демон. Как-то так. Но да, переход твоего эго на такое неестественное внутреннее состояние, вызванное одержимостью, уже давно пройден, и если ты житель этой страны, твоя «персона», в общем-то, становится каким-нибудь животным. Демон — это в данном случае Дьявол, бесы; в Японии такая одержимость не случается.

Да, «одержимость бесами» — изначально чужеродный термин. Один Дьявол против шести миллиардов, Божья сторона намного сильней. В нашей Японии конца тысячелетия бес — это общее представление из учения единого Бога.

— Печально. Могли бы хотя бы одержимость песьим богом сделать. Так оно как-то и роднее, и спокойнее…

— Нет. Было бы хоть и понятнее, но вовсе не спокойней. Как бы религиозность у нас ни пришла в упадок, японцы есть японцы. Что бы мы ни говорили, мы настороженно относимся к одержимости зверем. Вот демоном — это как-то вроде бы и не про нас даже, как игра; но если болезнь изначально местная, она странно реалистична, скучна, не находишь?

— Ага… То есть одержимость демоном более заметна и удобна?

— Да-да. Поэтому я думаю, что одержимость — это на самом деле популярная болезнь нашего века. Можно сказать, финишная черта перед глазами, но финал нисколечко не наступает, и все только копят в себе всякое. Не знаешь, когда сам потерпишь крах, и остальные вокруг не знают, когда самоуничтожатся, — от этого спокойнее, правда? Если ощущаешь, что идешь к пропасти, то все о’кей — не приводит ли к притуплению ощущений такая некорректная отговорка? Сейчас на слуху такое — давайте все дружно станем толстокожими! Термин «одержимость демоном» просто идет в рамках этой тенденции. В соответствии с названием, жертвуешь достоинством за уход от ответственности.

Самоотравление, самоубийство электрошоком, саморазрушение, значит? Ишь, заносчивый пацан. Если следовать его логике, одержимость — это просто феномен, а никакая не болезнь. Типа, через год все забудут и запомнят другое крылатое словцо. Вот только проблема оттого и проблема, что это не теория в стол, а реальный вред окружающим.

Одержимые существуют.

Пусть это будут действительно психически больные.

Пусть это будут подобные господину Кидзаки, оставившие человечность «эсперы».

За эти несколько лет число случаев преступлений при помрачении рассудка постоянно росло. Обычно об этих делах информируют с добавкой, уж не одержимые ли опять, но из них максимум сотня дел решалась с вердиктом причастности одержимых. Это меньше десятой доли.

— Поэтому к сотне врак примешивается десять фактов. И тогда и то, и другое становится враками.

Прекрасно сказано. Даже пусть мне не повезет, как с делом господина Кидзаки, но если остальные девять дел — обычные преступления в состоянии аффекта, то и дело Кидзаки пометят как «еще одно с аффектом, хотя и не без странностей». Общество признает одержимость, но в то же время совершенно не осознает, что такое одержимость на самом деле.

Слово «одержимость» прижилось не столько потому, что ребятки действовали странно, сколько потому, что делали это напоказ. Иногда все это принципиально не переходит границ реальности. Иногда все это вписывается в уровень психических неполадок. Но есть дела, переступающие черту и становящиеся «сверхъестественными».

Например, человек, свободной крутящий головой, да еще и других в это втягивающий. Здесь, действительно, кто посмотрит — подумает, что без черта не обошлось.

Вот ведь идиотизм. Какие еще демоны в эпоху крайней сверхпросвещенности! Кто бы поверил. Даже я, видевший такое, что без демонов в голове не укладывается, и то не могу смириться. Это надо быть совсем слепым. Я все еще не признаю этого, и за всю жизнь не признаю, наверное. Пусть господин Кидзаки хоть сотню людей перебьет, я только расхохочусь в ответ и забуду.

Но, увы, считать такое вздором и игнорировать я, тем не менее, не могу. Даже решив для себя, что это ложь, я вижу повод не налегать на теорию заговора.

И дело в том, что… пацан передо мной — не какой-то одержимый демоном, а самый настоящий демон.

***

— Слушай. Ты знаешь, где граница между настоящим и поддельным?

— А? Чего граница?

— Одержимости. Разница между настоящим одержимым и фальшивкой. Разница между просто болезнью и не просто.

Я вспоминаю, что произошло в доме моего соседа месяц назад.

Отоспал шею, больно. А тогда… Как я справился тогда?

— Гм… Начать с настоящей и фальшивой одержимостей?

— Нет. Хватит с меня демонолекций. Мне все равно, настоящий ли этот популярный бес. Я спрашиваю, как и почему демоны овладевают людьми.

— Да ну. Скучно. И говорить незачем, за какими людьми охотятся как настоящие, так и фальшивые бесы. Разумеется, они издавна обожают нищих духом.

— Че? Ты порядок не перепутал? Сначала одержимый, потом душевная травма. Ты же сам говорил, одержимость — болезнь.

— Мог бы и сам додуматься, если бы дал себе труд. Эпидемии начинаются с людей со слабым иммунитетом, так? Если ты физически слабый, с подорванным здоровьем — легко подхватишь болезнь по внешним факторам. Если это верно для тела, верно и для духа. Добрый ты, Арика, хоть и говоришь бог весть что. Наверное, ты не допускаешь, что над слабым издеваются по той лишь причине, что он слаб, но тут никуда не деться. Ведь демоны не могут овладеть никем, кроме изначально слабых людей.

Сказал с гордой мордой. Что мне не нравится? Да вот эта его привычка. Кончай уже тешиться иллюзиями насчет чужих характеров.

— Вот как. Значит, одержимые сами виноваты. Значит, не говоря уж о телесном здоровье, собственно «слабость» личности и есть неизбежная мишень для всех бесов?

— Ага, слабые и становятся одержимыми. Но это не от слабости духа, а, лучше сказать, от среды, что окружает и ослабляет этих людей. Хотя психика находится внутри человека, но изменяется она от внешних факторов. Семейные проблемы, отношения с чужаками, которых обычно зовут друзьями, самооценка в рамках общества. Если отравить колодец, то потравятся все жители деревни. В результате страдает психика, рождается состояние несоответствия обыденному обществу. Не человек создает среду, среда создает человека. И тогда в едва успевшей ослабнуть психике поселяется бес.

Ведь, — продолжил Кайэ, — демон радуется всякой слабости. Если слабость — это парник, то он будет развивать эту слабость что есть сил. Едва утерянная социальность будет потеряна полностью. Приведу пошлый пример: пусть человек говорит, что если его любимой не станет, он не сможет жить. Это не более чем приготовления в противовес нахлынувшей тоске — результату, — но в случае одержимого он действительно совершит самоубийство. «Так печально, что хочется умереть, но умирать-то страшно». Это мысли нормального человека. Но одержимые не такие. Они скажут: «Не хочу грустить, придется умереть», — у них нет страха за будущее. Самые страшные люди — те, кто не думает ни о накопленном прошлом, ни о будущем, а видит только настоящее.

— Видят только то, что есть, да? Пожалуй, если не задумываться о завтрашнем дне, то все дозволено. Если есть только «сейчас», можно делать что хочешь.

То есть такого будущего, как смерть, они не боятся. Скорее, ребята опасаются живущих настоящим самих себя.

— Это значит, нерешительность к смерти и гнев к жизни у нас с ними диаметрально противоположны?

— Да. Живущие настоящим словно только что родились, поэтому ощущают все, что есть вокруг, как нечто неопределенное. Они не то чтобы не могут придержать эмоции. Получивший душевную травму человек — это такое существо, которое может жить, только если есть лично им заданное условие. Эмоции таких не сметут, зато от исчезновения какого-то мелкого, одним им понятного условия они саморазрушаются. В этот почти разрушенный разум с легкостью вкрадывается бес.

О чем это он? Если прикрутишь какое-то субъективное условие, а потом оно пропадет, станешь одержимым, массовым убийцей? Очень смешно. Хочешь на тот свет — дуй один. Нечего забирать с собой знакомых и родню.

— Вот дурь-то. Короче, это проявление слабости асоциального человека? Ну-ну, не каждому дано понять. Да таких, кого такая фигня донимает, и понимать неохота, черт побери.

Чем-то задетое, лицо в зеркале злобно кривится. Может, я почувствовал нехороший запах — черный пес подошел и уселся поудобнее. Так он ко мне привыкает — с каждым днем все больше. Печаль.

— Ха-ха, да уж, как такое поймешь. У тебя здравые мысли. Понимаешь, в таких случаях нужно подумать не об указании на духовную слабость, а о причине слабости… Говоря шаблонно, «не стыдись, что духом слаб настолько, чтоб от такого пасть». А, к примеру, «познай горе человека, который ломается от такой мелочи».

В голосе Кайэ проскочили нотки сочувствия. Он чрезмерно картинно развел руками. Просто жест. Горе чувствовалось в чем угодно, только не в нем.

Но я более-менее понял, о чем говорил мой босс. Вот пример, только пример: пусть есть человек, который до отчаяния боится водопроводной воды и убеждает себя, что если ее выпьет, то умрет. Вот он по ошибке выпивает воду из-под крана, с телом ничего не случается, зато он совершает натуральное самоубийство.

Называть такое слабостью — удел сильных. Все-таки я не настолько крут, чтобы убить себя, просто попив воды. Это ощущение обычным людям не понять, когда по ерундовой причине человек совершает самоубийство, — получается, что его психика до безумия сильна? Нет, ну… С точки зрения общества он-то конечно навсегда останется слабым.

***

За разговорами и время летит быстрее. Наверное, скоро зайдет солнце — в комнате все больше темнело. Видите ли, здесь не было электрического освещения, поэтому с закатом становилось темно, хоть глаз выколи. Хорошо ему, в светильниках — лишь Солнце и Луна, девочки просто текут. А вот я, парень, совсем не рад. И в желудке пусто, хочется хотя бы приличной иллюминации.

— Пойду-ка я домой. Если не заморю червячка, он заморит меня.

Упомянутый червячок обиженно заурчал. Желудочный сок был готов рвать стенки желудка.

— А? Ты что, Арика, с утра ничего не ел?

— Если днем при тебе не ел, то ничего. Да не то что с утра, а со вчерашнего вечера.

— Ого, серьезно?! Ты что, и так нездоровый, да еще голодаешь. Кстати, у меня тут есть кое-что. Будешь?

— Не буду. Здешняя манна не по мне.

В основном, из-за цены. Когда человек ест непривычное, у него болит живот — сам видел!

— Да ладно, не груби… Однако если серьезно, ты и правда как-то бледен. Не на диете, случаем? Не ешь, а только пьешь и не закусываешь?

— Иди ты. У меня нет денег, ясно?

Да, мне всегда не хватает, но последнее время мои дела и в самом деле плохи. Здешняя моя работа оплачивается раз в месяц; проклятый Кайэ ненавидит всякие там авансы и премии. Ха-ха-ха, чтоб ты сдох, жмот.

— А-а, всего-то? Нет денег — иди на работу! Просто помоги мне с протезами, а потом работай где хочешь, я разве против?

— Вакансий нет. Что можно делать одной рукой, не грузя голову? Фантазия рисует что-нибудь?

— Есть кое-что, Арика. Работа только тебе по плечу. Можешь, как с Кидзаки, собирать одержимых. Он тебе ведь сделал перевод?

— Ну сделал, только Мато-сан забрала. Типа, волонтеры денег не берут. Ну, Кидзаки-то и сам был в долгах, так что…

Вспомнил. Точно, Потом я эксторцировал демона из человека-головокрута Кидзаки, и он вроде меня благодарил, плача, что я-де мог бы сразу уж его убить. Так что больной орган господина Кидзаки, сделавшего самое жалкое в мире лицо, попал черному псу на…

— Кайэ… А ведь тогда собака…

— Да-да, я про этого собакоубийцу! Смотри-ка, Арика, ты тоже разобрался.

— А?.. Какой еще собакоубийца?

— Э-э, ты забыл? Тогда в седьмой раз объясняю. Кажется, с месяц назад был такой человек, ловил собак там, кошек и убивал. Вот так вырывал кишки напрочь, выбрасывал, а шкуру клал в бак для сгораемых отходов. Поначалу это были просто слухи, но где-то две недели назад обнаружился очевидец, который горячо доказывал где попало, что это одержимый.

Я достал из кармана блокнот. Проверил двухнедельной давности страницу, последнюю неделю сентября. Быстрым почерком написано: «Не о чем писать».

— Не знаю я такой истории. Какой собакоубийца? Это вообще какой эпохи кент? У нас сейчас и в последней подворотне собак не найти. Если где-то и остались, то в деревнях, в горах. Но ты ведь знаешь, что если человек убивает животных в горах и полях, это называется «охота»?

— Да нет же, не бродячих животных, а вполне себе домашних. Вроде бы сначала он ловил сторожевых собак, а сейчас даже влезает в дом и оттуда ворует. Благодаря ему, в Сикуре резко перевелись домашние собаки, и ночами стало тихо.

Кстати, вчера ночью наконец заткнулась задолбавшая скулящая псина соседа.

— Гм-м. Ну и что, его загребли?

— На данный момент след потерян. Полиция его ловит, ставит сети, но не всерьез. Как ни крути, а страдают-то одни собаки с кошками. Но если верить очевидцам, он весьма темная лошадка. Да и слабенький. От Мато-сан, может, достанется одна бумажка. Ну что, Арика, не возьмешься?

— Нет. Неинтересно, и Мато-сан мне никаких денег никогда не даст.

К тому же… даже пусть он одержимый, но жертв-то среди людей так и нет.

— Ага. «Пока», да? Чувствуется отсидка в клинике. Заранее не решаешь.

Еще и подслушал. Это какие уши надо иметь?

— Иди на фиг. Это полная ерунда. Увы, у собак нет друзей, пусть он хоть шубу из щенков сошьет, какое мне дело.

— Ох и жестокий ты! Не жалко тебе щенят.

— Так говоришь, будто они люди. Мстить должны существа того же вида. Хочешь ловить — найди патрульного и гоняй его

— Ох, даже так… Скучный ты, нельзя так активно отказываться. Во время возни с Кидзаки ты так радовался деньгам! Арика, может, ты что-то скрываешь? Например, что знаком с этим собакоборцем.

Вот и доказывай, что не верблюд. Лично в моем списке недоверия на втором месте я сам.

Проверяю записи месячной давности. После дела семьи Кидзаки из смешного была вот такая строка:

«Юкио переедаешь худей! Осторожно, уксус»

Вот. Запись недельной давности.

— Однако. Ничего не понимаю, а еще сам писал…

Кайэ жалобно приложил палец ко рту, желая почитать мои записи, но это тайные записи, их нельзя показывать другим. Даже если он отдаст взамен дивный протез, где каждым пальцем можно шевелить, — не покажу. Хотя, конечно, я такой протез хочу прямщас. Так, что душу готов отдать.

— Ну что? Знаком?

— Сказал же, что нет. Хватит про меня у меня спрашивать. И еще — я больше не стану слушать про унылых одержимых. Если буду, то, как сейчас, днем, когда солнце есть.

Убираю заметки. Так, до заката еще полчаса. Все, предел, работа на сегодня кончилась.

***

— Пока, до завтрашнего утра.

Провожаемый дежурной фразой, я вышел из подземелья. Накрепко закрыв дверь, прошел узкий каменный коридор и поднялся по лестнице. Четыре метра вверх, открыть дверь, и вот, наконец, я живым вернулся на грешную землю.

Я оказался в лесу. Солнце уже зашло, вокруг бездонная тьма.

Подземелье Кайэ находилось в лесу. То есть лучше сказать «он жил под лесным водным резервуаром». Резервуар сам по себе походил на замковое укрепление, окруженное стенами, верх которых можно было увидеть, только если задрать голову. Огромная десятиметровая четырехгранная призма была заметна издалека. При всей своей загадочности это был просто экстренный резервуар, поэтому рядом установили целый один высокий фонарный столб.

Освещенный фонарем цементный куб — ни дать, ни взять космический корабль. Настолько странное сооружение стоило бы занести в туристический путеводитель, однако про этот резервуар никто не говорил. Даже в мэрии, похоже, о нем не знали. Только старые пожарные могли что-нибудь о нем припомнить. Однако даже эта банальная эрудиция не даст предположить, что под резервуаром есть тайная комната. Об этом знаем только мы с Мато-сан, ну и еще некоторые пострадавшие от демонов.

— Серьезно, что он вообще такое?..

С владельцем подземелья, Карё Кайэ, мы познакомились два месяца назад.

Когда я выписался и искал протез, Мато-сан сказала, что знает одного любителя редких протезов, и познакомила нас. Я ни на что не надеялся, да и Кайэ принял меня в гости просто по прихоти. Протезом-то он как раз не поделился, зато предложил работу — заботу о нем, и я согласился, за такую-то оплату.

Тогда мы встретились к ночи. Ночь была лунной, я помню это водное подземелье.

Первое впечатление было отвратительным. Безрукий я и безрукий-безногий Кайэ. Двое инвалидов не скрепили сделку даже рукопожатием. Вообще никаких дружеских чувств. Как только я его увидел, меня затошнило. «Не связывайся с этим типом, тварь перед тобой отличается ото всех, кого ты видел раньше», — так говорило мне тело, когда в каждом сосудике забурлила кровь.

Ведь у него же ни рук, ни ног! Ему хреново. Когда просто смотришь, как кому-то хреново, расходуются ресурсы организма. Я выписался другим человеком, моим твердым девизом стало «хочу жить как можно проще», и с такой личностью, от одного вида которой устаешь, я дружить не хотел.

— Но теперь я прихожу к нему каждый день, тчк.

Правда, почему мне вставило согласиться?

«Ради денег» звучит разумно. Предложение Кайэ было притягательным. Синекура, к оплате претензий никаких. Утром и вечером я просто нацепляю и снимаю протезы, получая двести тысяч в месяц, — это слишком красиво. Бессердечный друг сравнил мою жизнь с сутенером, и что-то в этом есть. У меня на груди висит значок: «Белый человек».

◇

За десять минут пешком я вышел к дороге.

«Лес» только звучит пространно. По размерам он вроде среднего университета, его за час можно обойти кругом.

Даже покидая сень деревьев, огни цивилизации ближе не становятся. Больше половины этого города — горы и поля. Сколько ни заплати за билет на поезд в центре столицы, быстрее двух часов скоростной электричкой не доберешься, вот какая это дыра. Пять километров от станции — и ты погружаешься в красоты природы. Никудышное место для модных сейчас домоседов-хикикомори. Комната Кайэ под землей, там и мобильный не ловит, и радио только помехами. Его единственное средство общения — черный телефон где-то в подземелье. И когда я говорю «телефон», вычеркиваем «сотовый».

Проверяю свой мобильник. Электронной почты нет, SMS нет, время — ровно семь вечера. Автобуса я откровенно не дождусь. Прямо на выходе из леса — гострасса, а на ней — маленькая остановка, но последний рейс был в шесть. Теперь мне долгий путь — пять километров до холма Сикура, да еще два километра до станции. Голодный желудок будет против. Работай усерднее, городской автобус!

***

Разумеется, целый день голодовки — это тяжело, и я заглянул в знакомую пивную заморить червячка. А название-то какое: «Туманность». Оформлен в итальянских мотивах; название летально кривое. Внутри так же просторно, как в университетской аудитории, и все заставлено столами. Предельное суетливое нищебродство. Сорок столиков, практически все заняты. Люди с шестнадцати лет до тридцатника с гаком пьют, курят, треплются за жизнь.

Нежданная беда. В этом хаосе замечает и вострит уши при моем прибытии один человек.

— Пф…

— О, семпа-ай! Хай-хай, сюда-сюда-а!

Взгляды всех посетителей сходятся на мне и на этой дурехе.

Загадочное существо, которое игнорирует взгляды, машет руками, стучит по столу. Если я сбегу, оно меня догонит и съест, и я сажусь с дурехой визави.

— Ну что ты так поздно, семпа-ай! Снова был у Кайэ-сан?

Цурануи, негодующе мыча, надувает щеки. Констатирую в самоочевиднейший момент: о встрече мы не договаривались.

— Мне один клубный сэндвич. Пить? Не надо, воды мне, воды.

— Доктор, меня игнорируют! Семпай, мне трудно вызывающе болтать, когда нет ответа!

— Ну-ну, не плачь, не плачь, а то утомишь совсем. Слышу я тебя, а вообще да, игнорировал бы, кабы мог.

Отпихнул монополизирующее столик меню Цурануи, получил личное пространство. Видимо, она уже поужинала — на столе имелись начисто опустошенные тарелки из-под пасты, салата и кейка. Школьница, а денег, как всегда, куры не клюют.

— Цурануи. Я сразу скажу, сегодня я помираю от голода. Закину в себя что-нибудь, и поговорим, поэтому помолчи, хоть пока еду не принесут.

Властным жестом заставляю вскинувшуюся девушку смолкнуть. Я серьезно устаю общаться с ней на голодный желудок.

— Ясно! Тогда я тоже чего-нибудь закажу.

«Простите», — бодро призывает официанта подобная старшекласснице Цурануи Михая. Пол — женский, прозвище — Цурануи, катаканой.

Мы со школы неразлучны… к сожалению, и театральничает она уже очень давно. Если грубо описывать, она жизнерадостная, веселая, характер не двуличный, неловкая и не умеет врать. Короче, добрячка по максимуму. Я не знаю, как с ней себя вести.

◇

В этом заведении самый дешевый пункт меню — клубный сэндвич.

Соответственно, самый дорогой пункт меню — утиная печень, которая даже не вкусная.

Самый выгодный для заведения продукт — выпивка, но сейчас я только ем. Итак.

— О-о. То есть Кирису-сан уже с той недели не дома?

Обеспеченная девушка, Цурануи Михая, 19 лет, уминает фуагра. Получает желаемое, ест то, что хочется; образцовое дитя наших дней без слова «терпеть» в лексиконе. Да жира тебе под кожу, и побольше.

— Да. Говорит, некая леди стала одержимой. На ее страже он даже с Нагано связался.

Вообще, по тому, как он говорил, эта «одержимая леди» звучит как «бредящая». Выделывается перед семьей или просто от скуки бесится. С ней водиться и врагу не пожелаешь, однако мне же проще, если она бредит.

— Хотя если совсем уж честно, я тоже хотел съездить. Но кто в клинике побывал, тому не полагается в другие префектуры. Я остался дома, Кирису сбегал один.

Ловить пули от Мато-сан мне неохота, и я доверил ценный контракт товарищу.

— Так, стой, Цурануи. Не припомню, чтоб ты пила в два горла!

Цурануи осушает вино в поражающем темпе. Графин уже почти пустой.

— Я такая! А еще мне скучно, семпай, не будем про ваших задержимых! Давай тему повеселее, а то меня стошнит.

Ужас. Что именно ужас? А то, что у этого чудовища слова расходятся с делом на несколько секунд. Скажет, что стошнит, и через три секунды нас ждет дивное зрелище.

— Не-не, Цурануи. Не блевать. Если отсюда вышвырнут, придется мне ходить в семейные рестораны.

— Так смени тему, пожалуйста. Ты после больницы только про одержимых и говоришь, скучно. Нет там у тебя чего-нибудь, ну, более подходящего для парня и девушки в районе двадцати лет?

Гм, действительно, какой-то я скучный. Но прости уж, Цурануи. Последнее время у меня все веселое закончилось.

— Зажралась… Вообще, нам уже вряд ли пойдут горячие обсуждения слухов, а? Что тебя так задело?

— Ну… блин, от этого такая тоска. Ведь со мной такое тоже может быть. Уйду в депрессию от мрачной темы и тоже стану одержимой.

— Не станешь.

Если она сделается одержимой, это будет конец света.

— У-у-у. Злой какой, сказал даже не думая. Вот мой темный Арика-семпай!

Цурануи съежилась, но живо листает меню. Ее потребление питательных веществ превосходит мое впятеро. Молодец, кашалотом будешь!

— Как ты можешь вытворять такое перед человеком с сандвичем? У тебя булимия?

— А? Ты голодный?

— Да. Сегодня я больше ничего не ел. И дома ни капусточки нет.

О, зависла. Цурануи сдвигает брови и с мычанием задумывается.

— То есть у тебя нет денег, но хочется еще немного поесть?

— Почти. Только не «немного», а чтоб ужраться.

— Ага-а. Хм, ну раз так, я подумаю, смотря как будешь себя вести. Или даже так — я тебя угощаю, а ты будешь со мной встречаться!

— Прости. Пойду с голоду помру.

— Да что ж такое! Ну почему?! Умная и красивая девушка на год младше же! Отличная же партия!

— Ну, работа и награда не совпадают.

— Ведь ты это серьезно… Эх, опять меня отвергли. Причем хладнокровный Арика-семпай. Но меня это в тебе и подкупает… Простите-е, еще двойной глясе!

Цурануи энергично машет рукой. Появляется дынный глясе в ведеркообразной посудине. Такой, с двумя трубочками, для влюбленных.

— На сей раз поражение за мной, но триумфальный кубок все же поднесу, семпай. Прошу, сударь, действуйте!

Что-то не так… С Цурануи-то понятно, но и с пивнушкой этой, где оставляют такое в меню, что-то не так. Да она, уже начиная с названия, странная какая-то.

— Цурануи. Ты же знаешь, я софт-дринки не пью. Не буду я это.

— Ой, правда?.. Что же делать, ну давай вот этот гигантский омурайс напополам, в конце концов.

— Нет. В смысле, сверни вот эту мысль про напополам. Неестественно же один объект делить на два. Я с детства так не могу. Какие-нибудь располовинивания вареных яиц мне противней, чем дешевый ужастик.

— Ох. Хотя раньше ты так делал.

— Правда?

Черт, я опять что-то учинил днем?

— А ты не помнишь? Ну, была у меня подружка, Фусо, так? Мы к ней вдвоем ходили, а гостинец, дыню, она не стала брать, и мы на обратном пути ее дружно уплели. Ты ее так о столб расколотил и молча протянул мне часть. Ах, юности прелестные деньки. Семпай был хоть немного любезней, э-эх.

Не помню. Начисто вылетело. Зажмуриваюсь, пытаясь вспомнить, и вдруг слышу такой звук, словно кто-то топнул по песку.

Так, подружка Цурануи. Девочка. Гостинец. Навещали больную. Плод, который не стала есть. У меня от невспоминаемых вещей всегда поганые мурашки.

— Эй, семпай? Ты чего такой бледный?

— От недоедания. Так, Цурануи, это когда было конкретно?

— Как когда, года четыре назад…

А-а, тогда укладывается. Целых четыре года назад, я и не вспомню, если в память не врезалось. Меня передергивает от мысли о разделе дыни, но я тогда совсем пацан был. Тогда меня, наверное, много чем прикалывало делиться.

И вообще, кушать надо. Я со своей одной рукой ем медленнее. Цурануи уныло давится ведерным глясе. Сама виновата. Видимо, пока не допьет, будет смирной.

— А, точно! Семпай, смотри, смотри, я новый телефон купила!

Твою мать.

Хвастается новеньким оранжевым телефоном, видимо, не вынеся минутного молчания. Уже четвертый телефон за этот год.

— Мне все равно, но почему такой блестючий оранжевый? У тебя особый вкус?

— Думаешь? А мне понравился, такой миленький, выделяется. А тебе нет?

— К такому цвету так просто не подойдешь… Хотя тебе в самый раз, наверно.

— О, семпай, ты меня похвалил?

— Ага. Вот он, практичный выбор для Цурануи. Если посеешь, сразу бросится в глаза и отыщется.

Девушка резко роняет голову. Да, цвет выделяется, но мобильник вправду выбрала с любовью. Такие безыскусные штуки сходу становятся родными вещами.

— Ну и ла-адно. Такому мрачному семпаю трудно доказать добро теплых цветов. Так вот, я номер сменила, запиши. Сейчас позвоню.

— Ага, потом поправлю контакт. Так что, ты старый телефон выкинула? — уточняю, жуя. Концентрируюсь, концентрируюсь, взгляд на сенд, сознание на вич.

— Сам телефон у меня, но контракт я расторгла. У меня мечта — собрать робота из мобилок, я их коплю. Так что если ты обновишься, отдай мне старый, пожалуйста. Как вторую пуговицу на выпускном, со смешанными чувствами!

— Ага, если вспомню — отдам.

Я к сотовым равнодушен. Мой — б/у четырехлетней давности.

— Ура-а! А теперь — подарок для семпая от девочки Михаи. Даже скучнейшая еда станет объедением, — с непонятной радостью Цурануи почти бросает мне в лицо оранжевый телефон. Кажется, на каком-то форуме загружается картинка. — Смотришь? Поехали!

— Ну-ка, — всматриваюсь в мелкий ЖК дисплей. Что-то я ей подыгрываю слишком натурально.

Картинку сменяет видео.

Чем-то знакомая ночная дорога. Секунда.

Пронзительно визжит собака. Две секунды.

Появляется человек, похожий на мясного снеговика, на воспаленный мяч. Три секунды.

Мясной снеговик раздавил голову собаке. Четыре секунды.

Мясной снеговик волочит потроха собаки. Пять секунд.

Видео тормозит. Изображение застывает.

Спасибо, поблевал.

— Угу, шокирующе. Я бы сказала, автор отжига… а-ай!

— Ты что мне за едой показываешь, тентаклевый монстр!

Она что, правда хочет, чтоб я остатки и так небольшого ужина вернул назад?

— Ну-у. Ты такое не смотришь?

— Ни за что. Хватит днями торчать в сети. Не трогай откровенный мрачняк… Ну и с какого гуросайта ты это притащила?

— Оно не гуро-о. Внутренности затенены, не видно же-е. Вот же, этот жирный такой здоровый, что собаки не видно.

Как будто это меняет дело. И убери свой телефон с ужасами.

— Ну-у. Я думала в кои-то веки принести семпаю пользу, даже к неприятным типам внедрилась. Если и это ничего не даст… эта крепость неприступна, чувак.

Цурануи уныло убирает мобильник. Сие загадочное создание не любит истории-страшилки, зато не возражает наблюдать расчлененку. Чудовище как оно есть.

— Но на самом деле ведь интересно? Это скрытая съемка того одержимого, про которого все говорят.

— Чего? Не понял. Про какого одержимого говорят?

— Ну, который ловит собак, убивает и ест. Ты разве не слышал? Странно, он последние три дня во всех чатах всплывает. Имя Юкио, не знаешь?

— Не, впервые слышу. Поподробнее можно?

Цурануи лаконично объяснила.

Месяц назад появился маньяк, ворующий и убивающий собак, и кто видел, говорил, что он одержимый. Кличку ему уже приделали, назвали Юкио.

Вынимаю блокнот, проверяю. А-а… Беда-а, я мог с ним уже видеться. Вот узнает Мато-сан, так меня зашпыняет. Бр-р.

— Сенкс, Цурануи. Ты офигенно помогла. Еще больше поможешь, если и дальше будешь о таком рассказывать после заката.

— О каком?

— О том, что касается твоей жизни и смерти. И вообще, не встречайся со мной днем. Если хочешь договориться так, чтоб я не кинул, — не звони, а пиши. Так, покажи мне еще раз это видео.

— На. Ты где угодно можешь его скачать. Дома, наверное, и качество повыше.

Но я смотрю. Содержание неизменно.

— Темно, ничего не понять. Говоришь, случайный прохожий снял? Да, однако, технический прогресс налицо.

Можно сказать, заклятый враг импульсивного преступника. Телефоны, видеокамеры, наконец, Интернет. Понятие медвежьей дыры, похоже, отмирает,.

— Вот это — нет. Человек, который это снял, с самого начала выслеживал Юкио. Сказал, что выведет грозного одержимого на чистую воду, и предложил всем вместе его поймать.

— Бывают же любители. Денег ни бумажки не перепадет, хоть обловись.

— Это не затем. Там неважно, какие деньги или чтобы правосудие. Они просто считают, что этот слух — сейчас самый тренд.

Вот как. То есть просто он — легко понятная цель для атаки, и они хотят к нему подобраться поближе и наводят прицел.

— Хе. Тебя такое не радует, Цурануи?

— Нет. Что-то вроде «безыдейное развлечение есть ниспадение».

Говорит на редкость сложные вещи. Цурануи — человек справедливый и не терпит бесцельных декадентских тенденций. Восхищаюсь, черт возьми. В качестве подарка провожу ее до дома.

***

— А скажи, семпа-ай. Что такое вообще одержимость? Обычно говорят, что это меланхолия, но загрустившую собаку разве пристреливают?

На пустынной ночной дороге эхом разносится отвлеченный вопрос.

Цурануи живет в другом от меня конце города, на краю индустриальной зоны. Изначально это общежитие для женщин-пекарей, жилая рента там дурацки мала. Впрочем, ее выбор обусловлен не ценой, а близостью к университету.

— Ты специалист, выдай, пожалуйста, увесистое медицинское наблюдение-е. Я хочу знать правду. Я спрашивала папу, он меня заворачивает, говорит, это просто поражение нервов.

Ее не устраивает то ли равнодушие отца, а то ли безответственные слухи об одержимых. Девушка знает о них только по сплетням, и вот задает прямой и здравый вопрос правильного человека. Но и у меня нет ответа.

— Не знаю. Спрошу кое-кого, кто может знать.

— Это Кайэ-сан? Тогда я хочу спросить хотя бы твоего мнения! К примеру-у, почему они вдруг уходят в меланхолию…

— Вот алкашня приставучая… Ну, гм, тут как — бывает атмосфера противная, да? Ожидание неприятностей, там, чувство, что кто-то есть в темноте. Вот она и есть суть того, что народ называет одержимостью.

— М-м, противная атмосфера? Неловкая ситуация? Мы с тобой, немедленно хотящие друг друга убить? Такое?

— Нет. Там сама атмосфера противная. Как задымленность, когда идешь по тротуару. Вот когда атмосфера мутно пошевеливается. Когда не замечаешь и проходишь слишком далеко, а потом наваливаются беспричинная злоба или уныние. Поэтому бессмысленно срываешься.

— Ага… То есть эта непонятная атмосфера и есть суть одержимости? Э-э, а неуютность, когда вы с Кайэ-сан ругаетесь, не считается ли?

— Ли нет. Ну, между нами постоянно неуютность. И потом…

Если продолжать пример, в том подземелье нет сути одержимости.

Там атмосфера слишком прекрасна. Потому что из-за отрезанности от мира неоткуда взяться разложению. Я сказал ему, а Кайэ со смехом поправил:

«Неправильно думать, что нечто прекрасно просто потому, что без грязи. Мой мир — только здесь. Он чист, не зная грязных, нелицеприятных вещей. Это не называют прекрасным. Это зовут пустотой».

То есть человек взрослеет, сопоставляя чистое и грязное. Если ты всегда чист — это неправильно, это нельзя назвать человеком.

— Семпай? Ты чего такой суровый, я наступила на любимую мозоль?

— Не, это я о своем. Можешь не беспокоиться.

Волоча пьянчужку за руку, прохожу мимо крупномасштабной постройки.

Мы все идем, идем, а вокруг одни заводы. Все это приволье застройки, что бывает только в захолустье, сверху наверняка похоже на военную базу.

— О…

Это я попутно заметил сравнительно странный завод. Здание выглядит чересчур органичным. Вымазанные стены, ржавые потеки наводят на мысли о смерти, совсем развалившееся место.

— Цурануи. Ты вон про тот завод что-нибудь знаешь?

— Что? А-а, это птицеферма. Только этой весной ее закрыли.

— Среди заводов — птицеферма? Это такая метафора?

— Да нет же, нормальная птицеферма. Рядом хлебопекарня, а пройдешь дальше — поля; я думаю, логично все. Хотя после недавней шумихи с вирусом ее прикрыли и переделали в консервный завод.

— Консервный? Да он же запущен, как я не знаю что.

— Запущен, да… Ну, просто там никто не работает. Вроде бы консервное желание было, но в результате не справились с финансовым управлением, так и остался он долгостроем. Семья, которая заведовала фермой, кажется, повесилась, и они ищут нового арендатора, что-то такое.

— Тяжелая жизнь. Кстати, Цурануи, насчет того ролика. Ты знаешь, где это снимали? Раз уж это выложили для фана, то и место съемки должны указать.

— М-м, это, конечно, да-а. Но это уже перепост перепоста, и фиг его знает кто автор. И никому не интересно, где это было, просто юзают как мем.

— Вон что. А ты не узнаешь?

— Нет. Сикура большой город, и я по задворкам за покупками не особо хожу. А ты помнишь?

Печа-аль. Вообще-то, если живешь рядом, обычно замечаешь такие вещи.

◇

Расходимся перед подъездом. Как в бывшую женскую общагу, в ее дом парней не пускают. Видимо, с перепою Цурануи стоит унылая.

— Ты нормально? Если плохо, вернись к себе и верни все.

— У-у… ничего мне не плохо. Меня семпай проводил, я от радости теперь не засну и от счастья даже умру.

Зря беспокоился.

— Ага, давай, умирай. Пока, и не просиди ночь напролет.

— Ла-адно. И поешь завтра, хорошо?

Убедившись, что Цурануи вернулась в квартиру, я выдвигаюсь.

Так. До возвращения сделаю-ка я крюк.

***

Завод №2 морепромысла Микисиро города Сикура.

Так называли заброшенный консервный завод. Впрочем, даже не столько заброшенный, сколько не стартовавший. Брошенные на этапе подготовки руины. Завод состоит из двух корпусов — пустая оболочка. Жалкая пустая коробка. Ничего не напоминало о его бытности птицефермой, как и не было массово производящей жестянки автоматики.

Странным было это трехэтажное строение компании. Окна забиты изнутри то ли фанерой, то ли шпоном. Окрас стен, сама атмосфера — человекоугнетающе под стать. Как консервная банка, в которой таится что-то нехорошее.

Вестибюль был заперт, но черный ход разломан, и я без проблем вошел. Тьма и тепловатый воздух. И то, и то мне привычно, пробираюсь дальше. Шумно иду по цементному коридору. Пасмурно, через окна свет не проникает. Даже перед самым носом ничего не разглядеть, не понять и сечения коридора. Тем не менее, я могу наплевать и двигаться вперед, потому что я сам помню это здание.

— Тьфу… я ведь сюда заходил днем.

Чем дальше вглубь, тем неприятней воздух. Воняет плесенью — протекает где-то, что ли?.. Работай моя фантазия как у нормального человека, я бы чуточку испугался и замешкался. Но, увы, моя голова не из этой области.

В здоровом теле — здоровый дух.

Слова уже не просто бородатые, а полуразложившиеся, но в определенном смысле верные. Как минимум для меня это — непреложный факт.

Два года назад, потеряв левую руку, я перестал чувствовать фактическую угрозу.

Что тело, что психика. Потеряв часть тела, теряешь и часть эмоций, наверное. Странное дело: вместе с утерей левой руки пропала и часть моей души.

К примеру, вот человек, случайно лишенный уха. Он залечил рану, но ухо не вернулось, и отныне его очень раздражают мелкие подколки. Можно предположить, что это не чудачество в результате несчастного случая, а потеря им чувства доверие. При телесных потерях нельзя сказать, что душевных травм удалось избежать. В общем, человек по имени Исидзуэ Арика вполне вписывается.

С серьезным ущербом телу идет крупный ущерб психике. Я лишился целой руки, и от меня словно начисто отрезало благоразумие — то, что чувствует угрозу, обусловленную внешними факторами. Короче говоря, я стал «сорвиголовой». Но страха не потерял, и того, что мне страшно, я боюсь. Вернее сказать, я потерял животный инстинкт — импульс защиты от опасности.

Как скажет Кайэ — зато меня теперь животные любят. Видимо, из-за притупившейся осторожности, однако это не значит, что меня радует любовь всяких там собак, комаров, змей. Как ни лишайся чувства угрозы, что страшно — страшным и останется. Так вот, я могу в этом плане еще больше радовать животных. Офигеть логика.

Пи-пи-пи! Звук будильника из телефона уносится во мрак.

— Ага. Время вышло, пора назад.

Надо уметь уходить вовремя. Я заглянул на фабрику из любопытства, не больше. Человек с ослабленной осторожностью сподвигается на действия даже празднейшим любопытством. Не будь сигналов «атас, завязывай, опасно», человек бы шел прямиком в пасть смерти. Но мне эти сигналы-эмоции не подскажут время уходить, поэтому я должен задавать себе этот момент по жестким принципам. В данном случае правило — пять минут. «Как войду, через пять минут во что бы то ни стало вернусь», — поклялся я себе.

Я без приключений покинул руины и ушел из завода.

Очевидно, что если он так и останется стоять, то станет свежей городской байкой Сикуры, но чтоб я совал руку в реку и ждал рака? Мне, конечно, скажут: «А нечего ходить по таким местам?» — но я не могу не ходить, и поэтому у меня такое правило.

— Хотя у нас уже город-легенда. Одним бройлером-привидением в красном балахоне больше, одним меньше…

Во-во. Всяческие брутально убитые семьи в западном особняке, летящие по тоннелям метро рогатые трамваи, впитывающие людей фантомные многоэтажки — полно всякого ужаса. Проигнорировав потенциальную страшилку, карму не испортишь. Если что и не дает покоя, так это знакомая, которая живет рядом с точкой спиритизма. Об этом будет достаточно с утра пораньше ее предупредить.

Пойду-ка я домой. Спонтанное любопытство уже удовлетворил. С этим их одержимым я связываться не желаю. Свяжусь — прилипнет ответственность, покажут грешки, которые и видеть не хочется. Мне своих проблем хватает. С представлениями о справедливости вроде «прикрою, чтоб не воняло» я не могу еще и чужую вонь на себя брать. Я вообще однорукий и слабый на голову. Неисправимый слабак вынужден жить по принципу невмешательства, насколько это возможно. Потому что, ну, вот влипну я, и кто меня выручит? То-то же.

2/eater

Самая-самая завязка заключалась в том, что я не мог найти подходящий протез.

Внешних травм нет, вторичной симптоматики нет, анализ невозможен. Мне даже говорили, что я как будто таким и родился — настолько моя левая рука отвергала самые разные протезы.

Да. Не то что не хотела — не могла.

Не только протезы с возможностью мышечными усилиями махать и разжимать — не подходили любые протезы в форме руки. Парадокс: приставишь протез — отсутствующая рука начинает болеть.

Врачи решили, что это психическая вторичка. Я все еще подсознательно отказываюсь от нынешнего себя и отворачиваюсь от факта отсутствия левой руки. Но приставление протеза вынуждает меня признавать утрату, и поэтому разум сопротивляется протезу в форме боли, как-то так. Угу-угу, но, не сочтите за каламбур, приставлять логические построения мало. Сопротивляюсь ли я фактам, отказываюсь ли, а протез необходим. Даже без особых функций — просто для спокойствия, что у меня обе руки на месте.

В клинике я перепробовал все протезы, что у них имелись. Выходило, что в соответствии с материалом протеза различалась и боль. Была резь, была тошнота, даже была такая штука, от которой терял сознание; в общем, индивидуальность есть. А значит, если хорошенько поискать, можно найти и подходящий протез… И вот я упорно его искал, и мой квест завершился в подземной комнате Карё Кайэ. Он посмотрел на меня, промолвил: «Ага. На твою руку поохотилась фальшивка», — и похвастался «единственным в мире подходящим» мне протезом. «Твоя рука просто потеряна; она все еще связана с телом. Пока оброненная рука не исчезнет, ты не можешь приставить новую».

Хотя я и лишился руки телесно, в общем смысле я до сих пор владею левой рукой, как сказал Кайэ.

«Ведь ты все еще сохранил привязанность к пропавшей левой руке, верно?»

Юморист. Впрочем, именно это замечание было первой полученной мной после той ночи ментальной травмой. Действительно, я не хочу руку назад. Для меня эта левая рука словно изначально не существовала. Поэтому пусть даже без телесной формы, изначально «никакая» форма не изменилась.

«У тебя живы только ощущения. Обычный протез для тебя как одежда, которую надеваешь внутрь тела. Тут уж, надо думать, и сознание потерять можно».

Да. Утеряна плоть, но ощущения остались.

Я говорю об образе. Если закрыть глаза, я могу легко почувствовать, как левая рука осознается, управляется, можно брать вещи. Разумеется, это иллюзия. Бывает так, что что-то становится ничем, но не бывает так, чтобы ничто двигало чем-то.

Ощущение из ничего может коснуться только того, что само в этой же «никакой» форме, в форме «ничто». Тактильные ощущения без формы. Поскольку руки нет, я не могу хватать ей то, что есть, но ввиду того, что она — ничто, она смешивается с ничем. Как там…

«Но фантомные ощущения работают с таким же воображаемым монстром. Ты великолепен, Исидзуэ Арика. Твоя левая рука — идеальный демон…»

…эта малявка сказала?..

***

Десятое октября. Облачно. По прогнозу погода такая же, как вчера.

Переодеваюсь, выдвигаюсь к пригородному лесу. Наш барчук — на удивление соня, и мне достаточно появиться к десяти утра. Сейчас нет и девяти, и, если никто не помешает, я успеваю с запасом.

Прохожу частный сектор в сторону окраин, в процессе звоню Цурануи. Не берет! Она что, еще спит?.. После гудка оставьте ваши сообщение и любовь, плиз! Дура…

— Алло, это Исидзуэ. На всякий случай говорю про этого Юкио-кун. Ты просто создана для маньяков, так что особо не связывайся. И бред на автоответчике поменяй, идиотски звучит.

Расставив точки над i со вчерашней беседы, я миновал стройные, как сосны, ряды частных домов.

Сплошь поля, до горизонта пологие холмы, бессмысленно-широкая и слабоиспользующаяся трасса государственного значения. Что двадцать лет назад, что сейчас неизменный, старый добрый захолустный вид.

— Уй…

Увидел чужеродный человеческий элемент. Патрульные машины — две штуки, неотложка — одна штука, ярко-красный «Volvo» вне досягаемости нищенской руки, ух ты, серия S40 же, блин, — одна штука. Собрались люди, с кем не хочу особо встречаться, и с кем хочу встретиться, но не хочу встречаться. Рефлекторно отскакиваю в сторону и наблюдаю, наблюдаю из придорожных зарослей травы.

Может, какое-то происшествие? Для этого людей маловато, и не видно таких, кто оценивает ситуацию… Наверно, я успел к шапочному разбору. Уже, вон, оттягивают силы, еще чуть-чуть попрячусь, а вы отсюда… никуда, значит? Ладно.

Женщина, опираясь спиной на «Volvo», властным движением подбородка указывает двоим инспекторам. Суроволицые люди пришли ко мне, молча скрутили и волокут к «Volvo» самым бесцеремонным образом. Притащили, уронили. Права человека? А что это?

— Вот спасибо за добровольное сотрудничество.

Мато-сан есть Мато-сан. Это и было добровольное сотрудничество!

— А-а, вы можете быть свободны. У меня к нему есть разговор.

Суроволицые инспекторы откланялись боссу, быстренько ретировались. Остались только я, «Volvo» и сестрица в черном костюме.

Эта откровенно-не-инспектор красавица — Тома Мато. Хладнокровное животное, на эксклюзивном попечении коего я эти два года пекся. На первом месте среди моих мысленных прозвищ для нее — Томато-сан.

— Эй ты, отброс. Хорош уже валяться, — язвительно бросает она. В ее беззлобной, но заставляющей вздрагивать ругани я все же нахожу спасение. Стоит ей лишь краем уха услышать «Томато-сан», — меня ждут такие пытки, от которых каждый волосок на теле дыбом. Поэтому милое прозвище я любя оставляю в уме и зову ее «Мато-сан».

— День добрый. Я думал, что хорошо спрятался, а меня так сразу нашли… М-м, у вас с утра острый глаз, Мато-сан.

— Сёдзай. Ну что ты несешь. Ты — однорукий седой пацан, которого за километр видно… Эх. Не выделывайся прилюдно. В твоем случае, с одной дежурной проверки тебе будет прямая дорога в КПЗ. Иначе общественность не поймет.

— Ай. Этот силовой захват меня — он что, для моего же блага?

— Разумеется. Я — твой наблюдатель. Разъезжать по всяким идиотским звонкам мне не досуг. Отброс должен не доставлять хлопот, а сидеть там, куда сунули, дома.

Мато-сан все та же. Крутая и прекрасная. Особенно крута, когда заезжает на место преступления на частной красной тачке. Еще бы, признанная спецслужба общественного порядка. Ей может высказывать свою точку зрения разве что полицейский надзиратель, и де-факто в Сикуре она неприкосновенна. Между прочим, полицейский надзиратель — это шеф Сикурского участка. Видимо, в участке с ней обращаются как с помощником полицейского инспектора, и она может, ну как сейчас вот, помыкать патрулями.

При всем этом ей нет и тридцати, и вот эта тетенька, или лучше сестрица, естественно и стремительно рвется вперед по дороге элиты, но сама она весьма недовольна своим положением. Скорость карьерного роста Мато-сан десятикратно превосходит обычную. Я бы пересчитал ее в мятежного сверхчеловека умножить на тысячу. А еще ее истинное лицо — измывающаяся над слабыми садистка, точка.

— Ну, ты. Хватит смотреть на меня как на каннибала. Такое чувство, будто надо мной смеется животное в зоопарке, прекрати.

— Я бы попросил не жаловаться на лица людей без грима. И вообще, ко мне какое-то дело? Я тут на работу шел. Просто интересно.

— Ну а как еще, раз я здесь? Изолировала пациента в начальной стадии. Пациент был на диспансере, но утром вот удрал. Родители донесли, я тут же его и взяла.

Изолировала — звучит хорошо, но на самом деле все произошло с применением оружия. Надзиратель от госбеза, имеющий целью изоляцию агонистического синдрома, в просторечии одержимости, и есть суть работы Томы Мато. Ее отдел известен как Похоронное Бюро. Спасительница одержимых бесами людей, святая матерь нашей эпохи. Хотя понятия прав человека в ее мыслях не проскакивает никогда.

— Ага. Мато-сан с утра в делах…

— Вот именно. Это не моя работа, а полиции. У ребенка нормальная ментальная болезнь, а никакая не одержимость, — бросает она раздраженно. Общественное понимание одержимости — меланхолия нового типа, но если хоть раз видел настоящего «одержимого», то с первого взгляда поймешь, безумец или в самом деле помощь требуется.

Настоящая одержимость. У тяжелобольных претерпевает изменения не только психическая, но и физическая составляющая. Это не какая-то травма рассудка, а проявляющаяся телесно болезнь. Это знают только те, кто фактически связывался с ними. Те, кто подхватил одержимость, кто пострадал от одержимого и кто вяжет одержимых. Мато-сан — из особо влиятельной шайки вязателей. Она знает об одержимых в разы больше меня.

— Нормальная ментальная болезнь?.. Стало больше бреда с заявлениями о причастности к одержимым?

— Ага. Благодаря чему стало больше дурацкой работы. Так еще пара лет пройдет, пока всех переловим. Говорили, что закончим за год, когда я подавала на место, чтоб набрать баллы, но получается иначе.

Мато-сан из тех людей, кто любит сидеть повыше и взирать на бренный мир у стоп своих, потому не любит работу на месте. Но она обожает ручной огнестрел, и как-то за рюмкой чая признавалась, что мечтает о кабинете начальника с тиром. Жуть.

— Ну да не будем о такой мелочи. Лучше вот что, Сёдзай. Ты знаешь одержимого, про которого сейчас все болтают?

— Который гроза собак? Вчера вечером услышал о таком. Вроде бы он ловит собак там, кошек и ест.

О. Какой холодный взгляд… Уф, надеюсь, я никаких секретов не выдам.

— Сёдзай. Я сколько раз говорила, я вас ненавижу.

— Ну, если так проявляется ваша любовь, сильнее Мато-сан извращенки нет.

— Слушай серьезно. Я что хочу сказать: вы, общественно ущербные, — как бельмо на глазу. Знаешь, если пытаешься что-то неумело скрыть, то сразу опять попадешь в клинику. Ты не одержимый, но что-то вроде, так что и к тебе относится. Вообще, с твоим синдромом не выйдет вести нормальной жизни. Тебе же проще жить внутри, а не снаружи.

— Я бы попросил! Я и с одной рукой хорошо справляюсь. И вам полезен.

— Ха. Если ничего не скрываешь, не забываешь, то ладно. Тогда — к делу. Этот кинофоб и есть моя настоящая работа. Как ты и сказал, он ловит домашних животных, на месте же их потрошит и употребляет. Причем употребляет не так, как принято в светском кругу. Вот фотографии с места.

Извлекает из машины материалы и, не колеблясь, сует мне под нос. Меня используют, но я рад, что Мато-сан мне доверяет. Потому что красивая. Только, ну… Все равно фото, честно говоря, не очень.

— Э-э, Мато-сан. Это блевота какая-то.

— Дубина, говори «рвотные массы»… Ну да, на вид ничего приятного, но ты все посмотри.

Она с неприязнью смотрит со мной фотки. Лицо недовольно хмурится. Когда она так делает, она прямо леди. Серьезно, на что она себя растрачивает?

— Гм. На этой пол, что ли, расплавлен?

— Расплавлен. Эксперты говорят — сильная желудочная кислота. Ха-ха-ха, с этими ребятами все на свете бывает.

Ну да, если вспомнить еще ту главу семьи, что крутится на триста шестьдесят градусов, удивляться уже нечему.

— Однако, что-то одни только рвотные массы. Это о чем-то говорит?

— Как видишь. Он съедает собаку и тут же возвращает ее назад.

— Может, просто собаки невкусные?

— Дурак. Были бы невкусные, стал бы он целый месяц такое творить. Он жрет их со вкусом и со вкусом блюет. Ест, зная, что его вывернет.

Ест — и назад. Ест — а оно возвращается.

Похожие симптомы я, кажется, уже видел.

— Зная вас, Мато-сан, вы уже все изучили. Этого одержимого в сети зовут Юкио, да, но кто он на самом деле? Как стал одержимым?

— Хм? Так ты знаешь его имя?

— Цурануи рассказала. Так кто он?

— Я навела справки. Фусо Юкио, живет в Сикуре, Таканодай. Около четырех лет назад был на домашнем лечении, но месяц назад ушел из дома. Известий от родителей не поступало. Цитируя показания матери: «Вот бы никогда больше не видеть».

— Хм-м. А что за домашнее лечение?

— Уж не знаю, это ли стало причиной болезни, но у него со средней школы анорексия. Хочешь услышать мое мнение?

— Не нужно, я знаю столько же, сколько все.

Анорексия: современная болезнь, при которой из-за психологических проблем не можешь принимать пищу. При этом часто думают, что это просто значит «не могу ничего есть», но на самом деле большинство случаев выглядит как «ем, но оно лезет назад».

Первая стадия — по психологическим причинам пища не усваивается, отчего возникает ослабление от физических нагрузок на уровне подъема-спуска по лестнице. Страшно то, что пациент этого факта не осознает. Анорексики на вид здоровые, но тело постоянно истощено. Вместе со снижением физических сил спадает сопротивляемость болезням. Так, от легкой простуды может наступить голодная смерть. От анорексии не лечатся сами, не понимая сознания больного и его окружения, ее нельзя вылечить, и она приводит к смерти.

— Только странно. Юкио-кун вроде поправился. Мато-сан, видели тот ролик в сети?

— Нет… Так, стоп! Что, есть видеозапись с собакоубийцей?!

— Есть. Посмотрите по местной анонимной борде. В ролях: ком жира в одних трусах. Он такой лоснящийся, аппетитный!

— Угу. Значит, точно он. И эксперты говорят, что он ест впятеро больше того, что возвращает. Это потребление в шестьдесят килограмм в день. За целых две недели он уже ходячая фрикаделька, наверно.

Шестьдесят кило в день!.. Две больших собаки с костями? Как тут не растолстеть. Мато-сан — тоже плотоядное животное, небось в глубине души завидует ему.

— Только и это обжорство — история недельной давности. Эти семь дней собакоубийств не происходит. Все-таки он их со смаком убивал. Бездомные собаки кончаются, а приличные домашние сидят дома. И полиция зашевелилась, теперь не те условия, чтобы он так запросто мог поесть.

— Ну да, охотился он беззаботно. То есть Юкио-кун уже семь дней не ест?

— Ага. А может, вообще с голода окочурился.

Мато-сан всерьез беспокоилась о голодной смерти. Мне чуть полегчало. Что бы она ни говорила, она человек правосудия.

— Это хорошо. Только от его смерти проблем не оберешься?

— Да. К ним же относятся как к больным. Мне надо действовать цивильно, а то вытурят. Будет напряжно, если он подохнет где-нибудь в укрытии. Терпеть не могу находить трупики тараканов за шкафом. Если уж кончать их, то лучше при свете дня, когда можно убраться за собой.

Поправлюсь: в этом человеке нет ни щепотки правосудия.

— Мато-сан. Открыто стрелять в больных при свете дня все-таки скажется на имидже, я считаю.

— Да ладно, просто прикручу отягчающих. Если хоть одного человека убил, то ты уже не больной, а убийца… Если против преступника, то я в целом отболтаюсь.

Ха-ха-ха, Мато-сан такая ужасная! Кто вообще дал такой права охраны порядка и незаконный огнестрел?..

— Договорились. Сёдзай, ты ведь к тому ребенку идешь? Тогда хоть спроси его мнение на этот счет.

Мне вручаются полицейский спецзаказный атлас рвотных масс и материалы экспертизы. И Мато-сан ныряет в «Volvo».

— Могли бы и сами спросить. Он вам всегда рад.

Подкалывать — одно удовольствие. Я тоже веселюсь при виде Мато-сан, которую подкалывает Кайэ, так что очень хочу в компанию.

— Я с ним не лажу. Стремный. Ты-то страха не ведаешь и можешь выносить атмосферу той комнаты. За что тебя ценю. И в клинике ты с любыми пациентами вел себя ровно.

Стартует двигатель. Мато-сан не знает, что такое «переиграть ход».

— Эх. Ну и хорошо, ну и пойду один. Спросить ничего не стоит.

— Ты что? Ты думаешь, мы тут с тобой по-дружески поболтали? Я говорю — ты тоже поработай хоть приманкой. Для тебя ж они все товарищи? Вот и давай, пока гроза собак чего не натворил. Найди его насест.

— И опять мне выше головы… Он же за эту неделю ничего не ел, так?

— Если до сих пор собаки составляли его меню, то выходит так.

— И он раздражен?

— Лично я еще не завтракала.

— А я не стану так его первой человеческой жертвой?

— Какая разница? Тебя съедят — на одного человека меньше прижучивать. Собакоубийца станет открытым человекоубийцей, а одним парнем с высокой вероятностью переквалифицироваться в одержимые станет меньше.

Черт. Мрачный томат с косой на плече.

— Очень не хотелось бы. Я все-таки не должен связываться с незнакомыми одержимыми.

— Да плевать, мне-то особенно. Если ты этого не сделаешь, я просто оправдаю и освобожу младшенькую.

— Сделаю однозначно! — отвечаю супербыстро. Я суперготов. Суперужас. Если эту демоницу выпустят на волю, мне стократ лучше умереть от рук незнакомого одержимого.

— Прекрасно. Найди его за сегодня, понял?.. Ты ведь на самом деле уже прикидывал, где его можно найти.

— Ай.

Видит насквозь с потрохами… Мато-сан аккуратно пристегнула ремень, изящно включила передачу и умчалась в поля на скорости шестьдесят километров в час.

***

— Ишь ты, так это и есть собаколюбивый одержимый.

Кайэ с горящими глазами листает дело. Его-то готовность действовать на высоте, и, чтобы не заразиться, я лениво валяюсь на софе и смотрю на пепельного цвета море.

На море над головой штиль. К счастью, той неприятной акулы нет.

Слышен только шорох бумаги. В подземелье никого, кроме нас с Кайэ. Все его искусственные конечности на месте. Две черных руки, две черных ноги. Со стороны кажется, что они просто замотаны в шелк.

— Ух, то есть он все-таки только их и ел. Я, как любитель собак, не одобряю — умрешь от паразитов же!

Внезапная бодрость. Когда он вот так кудахчет, даже у меня озноб.

— Ничего себе, шестьдесят кило в день. Ух, что-что? Арика, ты это видел? Полицейский на дежурстве открыл огонь по объекту! Открыл огонь, Прометей ты наш! На момент встречи находясь в крайней степени возбуждения, не имел возможности здраво оценивать обстановку, значит… Ничего себе, он выглядел уж совсем не по-людски, а?

— Ага. Я читал, пока сюда ехал, действительно сурово. «Пять последовательных выстрелов из S&W .38» — это ж сразу смерть. Хотя и от одного выстрела вполне смерть…

Неделю назад патрулирующий инспектор встретил занятого обедом Юкио и устроил расстрел. Юкио бежал, и дальнейшее его местонахождение неизвестно. Был ли он ранен — неясно, но уже неделю он ведет себя тихо, наверное, потому, что стрельба нанесла большой моральный ущерб. Ну да, без разговоров даже, без предупреждения откроют по тебе огонь — приятного мало.

— Ну-ка, ну-ка. Нота бене: на месте преступления остались слитки металла, похожие на пули… Пули расплавились от воздействия высокоедкой субстанции, которую считают желудочным секретом объекта… Ух, этот одержимый как жаба.

Это он про «жабье масло», жабий яд для обработки ран. Сам мелкий, а какие древние сравнения.

— Но теперь все понятно. Пораженный орган — желудок, новообразование — растворитель. Причин пока не знаю, но с этим уже можно работать. Значит, одержимый весь в желудочных выделениях… Растапливает пули. Значит, ни голыми руками, ни мечом его тоже не возьмешь. И как тогда, в сети тоже не найдешь ответа… О-о, Мато-сан знает свое дело, рекомендует огнемет. Ха-ха-ха, ей отказали. Как компромисс, предлагает воздействие на дыхательные пути, но наркоз на нервную систему одержимых не очень действу… о, здраво, атака водой… И уже пожарная машина готова… Чересчур правильно все. Скажи, Арика, этот человек точно доктор?

Самому бы узнать… Когда я с ней увиделся в клинике, она была в окровавленном белом халате с бензопилой наизготовку и невозмутимым лицом — не та атмосфера, чтобы интересоваться: «Простите, а вы часом не врач?» В первый раз я ее увидел, когда она с двумя пистолетами чужую младшую сестру расстреливала, много двигалась, в общем.

Но забавно, что, каким бы чудовищем ни был одержимый, человек всегда оказывается самым сильным. Какие бы неестественные преступления ни совершали новоявленный уголовник — когда полиция вооружается всерьез, не находится такой бучи, которую она не могла бы подавить.

— Хотя, может быть, это Мато-сан сверхчеловек. Но на этот раз предосторожностей многовато даже для нее. А ведь она любит только свои пистолеты.

— Значит, у него терминальная стадия одержимости. Для псевдоодержимого неплохо. Не хочется говорить такого, но даже настоящие демоны не могут настолько изменить человека. Видимо, это проклятие миллениума? Если так пойдет и дальше, вымысел вправду сможет проиграть реальности.

Кайэ радостно, не скрывая подобной черному клинку воли к убийству, смеется. Ну и что теперь делать? Не только Мато-сан — даже этот торчок в раж вошел. Карё Кайэ зациклен на настоящих и фальшивых демонах, и, видимо, не прощает подделок. Из уст мальчика с четырьмя искусственными конечностями «фальшивка» значит реально больной «одержимостью», а «настоящий» — фантастическим демоном.

Малость погружаюсь в бесполезную память. Реальность и фантазия. Об их различии он говорил мне в тот вечер, когда я впервые надел его протез.

***

Одержимость — это болезнь.

Неизвестность причины, невозможность лечения. Странная болезнь, похожая на дело рук демона, сводящего человека с ума, искажающего тело. И единственное, что было ясно изначально, это как именно все происходит.

В человеке есть белок, рецептор. Рецептор принимает выделяющийся в пространство между связывающими нервы синапсами лиганд (нейромедиатор), и в мозгу создается новая информация или эмоция — система примерно такая.

«А ты знаешь, что тело человека действует по приказам мозга, а рецептор функционально записывает в мозг результаты этих действий?»

Результаты всех действий.

При ранении тела — «больно», «страшно», «противно».

При приеме пищи — «вкусно», «приятно», «хочу еще».

Человек — существо, постоянно порождающее новые эмоции. Мы можем полностью измениться, едва проснувшись, — кажется, в этих терминах восхищался Кайэ.

Рецептор контролирует все — начиная от деления и роста клеток, заканчивая высшей жизнедеятельностью и эмоциональным фоном. Это замочная скважина двери, ведущей к росту и изменениям человека. Одержимым считается человек с аномальной деятельностью этого мозгового нейромедиатора.

«Человеком двигают слабые электротоки, так что эмоции — не более чем химическая реакция. А значит, чем сильнее эмоция, тем сильнее ток, согласен? Вроде цифровой, но в то же время аналоговый, нет, даже романтичный он — человек. Ведь глубокое отчаяние или пронзительная скорбь на самом деле заставляет сердце дергаться как от электрического разряда».

Если демон — вирус, то он растет за счет человеческих эмоций. Сильные чувства, все наболевшее ему как теплица. Развившийся вирус-демон сводит с рельс всю систему. В первую очередь лиганд-медиатор посредством соединения с рецептором передает мозгу различную информацию. Одержимый эмоционально-химически выделяет этот аномальный лиганд, повреждая сам рецептор.

Такое взаимодействие похоже на соединение химической субстанции под названием «агонист» с рецептором. Агонист возбуждает рецептор, иногда являясь наркотиком, который, словно нейротоксин, оказывает летальное действие. Изначально безвредный лиганд благодаря аномальному выделению становится агонистоподобным ядом и наносит разрушительный удар по рецептору, извращая баланс организма.

Этот яд запускает эмоции. Для устранения первопричины самоистязаний — «тяжело» — создается ранее не существовавшая телесная функция.

Это и есть синдром агониста. Пример психического ущерба от подстегивания клеток мозга и ограничений лиганда.

«Ведь человек — тоже система. Если присоединить новую деталь, проявится новая функция. Только… ну, понятно. Ящерица с крыльями называется драконом. Пусть на вид она такая же ящерица — из-за новой детали она стала новым существом».

У тяжелобольных одержимых меняется не только психика, но и тело.

Существует три необходимых условия одержимости:

— пораженный орган, аномально выделяющий агонист;

— появляющийся из-за этого новый орган со вновь созданной функцией;

— взрыв эмоций, ставший причиной развития поражения органа.

Одержимый, который заимел эту тройку признаков, уже не может быть человеком. Как у того Кидзаки, как у Юкио, — в их теле произошли разительные перемены. Прямо как вирус, поражающий гены. Когда дело зашло так далеко, получается, что никакие демоны тут ни при чем.

Настоящий демон, что передо мной, со смехом отвечал:

«Пожалуй. Нестареющий бессмертный, желание сверхчеловечности. Чудесная болезнь, которую нафантазировали люди. Болезнь генов, подобная демону, стремящемуся приблизиться к Богу. Но, Арика, нельзя менять причину и следствие. Болезнь одержимость не проявляется сама. Беса растит сам человек. Это как вторичная инфекция; она проявляется только тогда, когда больна среда носителя и болен его дух».

Поэтому одержимость — это болезнь. Не недуг с летальным исходом, а паразитирующая на недуге, неосознанная и алчная жизнь. Символ феномена, подтачивающего индивида, и само образ жизни человека, наисовременнейшая хворь.

***

— Ну, Арика, что будешь делать? Мато-сан наверняка вкрутила тебе шило со штампом «работать»?

— Ага, то шило, что меряют в килотоннах тротилового эквивалента. Сказала, что буду саботировать — оправдает и выпустит мою сестру.

— Ох е-мое.

Кайэ молча посочувствовал и жестом проводил в последний путь. Жест не смешной, не надо так делать.

— Но ты не горишь этим заниматься, да?.. Вчера тоже как будто не при делах был. А ведь с делом Кидзаки-то один справился.

Я сам не очень понимаю. Просто смутно чувствую, что это дело отличается от всего, чем я занимался раньше.

— А, я понял. Надо же, ты как Мато-сан. Этот одержимый еще и двоих человек не убил, и вот ты смотришь на него сквозь пальцы.

Улыбка полумесяцем выглядывает из тени балдахина.

— Чего? Да ты что, все вообще не так. Мато-сан только и делает, что дожидается «многочисленных жертв», а по мне — так пока человек не умер…

О, и правда как она. Чья бы корова мычала, «Сёдзай».

— Не-не, стоп, тормозим, все не так просто… Ну, как бы, на этот раз он же не со зла? Даже собак не от ненависти убивает, а интересуется содержимым.

Точно, вопрос мотива. Одержимый, у кого злоба или там родительская любовь работают катализатором, сознательно злоупотребляет силой в преступных целях. А вот одержимый, заболевший от первичных эмоций, злоупотребляет силой просто чтобы выжить. Это преступление, но без наказания. О нет-нет, если каждый раз наказывать, человеческому обществу придет конец.

— Хе. В общем, одержимый, не использующий аномальную функцию во зло, — жертва. Он просто ест, чтобы жить, потому в этом нет греха, так? Но разве это не странно, Арика? Почему он вообще ест каких-то собак?..

— Ну…

Почему он ловит и ест собак? Чего тут думать. Юкио просто не может достать обычную еду. При таком теле и на рынок не зайдешь, да и не запасешься заранее.

— Даже притом, что он вламывается в чужие дома и ловит собак? В таких домах холодильники ломятся от еды. Почему он ее не трогал, а ел только песиков?

— Так ведь, ну…

Нет, дело не в доступности...

Он уже не интересуется обычной пищей.

— Такие дела. Традиционная еда не проходит по критериям. Он попробовал все что мог, а из редкостей были собаки, кошки и прочее. Арика, ты знаешь, где продают собачье мясо?

— Нет. Думаю, что обычно на такие одноразовые вещи спроса нет.

— Вот видишь. Раз в магазине не продают, остается лишь добывать самому. К счастью, собаку или кошку найти проще простого.

— Вопрос: а как же птица или рыба?

— Пойдет, но нет смысла. Их же можно найти в магазинах. Наверняка он это еще до одержимости кушал за мирным семейным столом.

А-а, ну да. Я тоже рыбу ем.

— То есть собаки это не последний довод королей. Он просто хотел есть именно их.

— Вот-вот. Он, похоже, пробует сейчас самые разные вещи. Итак, вопрос. Когда этому анорексично-булимичному одержимому надоест собачье мясо, что он будет есть дальше?

Хихикает.

Как предсказатель, говорящий о разрушении — рано или поздно, но оно грядет.

Мышление и инстинкты остаются прежними. Поведение одержимого демоном человека, будь то по недоброй воле или еще почему, приводит к нелицеприятному финалу. Если причина поедания собак — просто «хобби», можно легко продолжить этот луч на пищевом графике. Если хочется белка, в городе полно более питательных животных. Население города Сикуры составляет около 150 000 человек.

— Думаешь, он переключится на человека?

— Ну, есть смысл попробовать.

— Чтобы узнать, вкусней ли люди?

— А?.. Гм-м, вообще-то дело не во вкусе. Но, конечно, если ударится во все тяжкие, тут все. Мато-сан развернется. Если она захочет, то фальшивку в бараний рог свернет.

Тяжело поднимаюсь. Не то чтобы я повелся на его речи, но захотелось убедиться, пока еще светло. Отсюда до консервного завода пешком меньше часа. Самое то развеяться.

— Прогуляюсь ненадолго. Вернусь до заката.

— Что, прямо так? Я левую руку одолжу.

— Не нужно. Мне сказали только установить дислокацию. Никто не просил его эксторцировать.

— Ишь ты, то есть если бы просил, ты бы полез. Может, мне попросить?

— Спи давай, засранец мелкий. От тебя я никакой искренности не дождусь.

***

Море над головой превращается в пепельно-серое небо.

Свободный от безумного подземелья, я меняю настроение, вдыхая полные легкие свежего воздуха.

Смотрю время на телефоне — уже больше часа дня. Значит, болтали мы около двух часов. Заодно на дисплее пометка о вызове. Звонок от Цурануи записан на автоответчик. Подавив мрачные предчувствия, воспроизвожу.

«Привет, семпай. Это Михая. Насчет вчерашнего видео, я кое-что поняла. Знаешь, когда шла на подработку, внезапно осознала, и такое бывает, да?»

О, быстро поняла — для Цурануи. Или она каждый день в подсознательном состоянии, вот и осознала?..

«Да, так вот. Я забила на уроки, проследила, и недавно заметила Юкио-сан. Ты сказал слишком не связываться, так что я просто отнесу ему поесть хоть. На вид он жуткий, прямо мурашки, но ему вроде тяжело, ну, я не могу пройти мимо».

Запись закончилась. Черт, у меня всерьез кружится голова. Надо было сказать, чтобы вообще не связывалась, а не «слишком». Звонок был час назад. Дальнейших известий нет. Цурануи трубку не берет. Отчаянный звук вызова рефреном.

Сколько ни звоню, не берет трубку. Я чуть не раздавил телефон. По экрану пошла трещина. Э-эх, сломал. Куплю новый, надо этот ей потом отдать.

— О, взяла.

Звук вызова сменяется режимом разговора. Связь есть, но мне не отвечают.

Молчание длиннее, чем звонок. Из трубки слышится тяжелое, с присвистом дыхание. Призвав на помощь нормальное воображение, догадываюсь, что творится на том конце. Итак. В чьих руках в данный момент телефон Цурануи?..

— Ты — Юкио?

Мои слова оказались неожиданно ледяными, самому неприятно. Нет ответа. Я подумал, что ничего не выйдет и почти уже сдался, но тут…

— Збази медя-а, земба-ай.

Как бы выгоревший до неузнаваемости женский голос, и короткие гудки.

— Э, блин!

Перезвонить. Слышен звук вызова. Кто бы ни держал в руках телефон Цурануи, он явно больше не намерен говорить. По всему телу дернуло током, в голове белым-бело. Полурефлекторно выместить злость на стене резервуара, назад вниз.

— О, забыл что-то?

— Ага. Дай мне протез, пожалуйста.

— Я же не просил.

— Я передумал. У меня противный звук к уху прилип.

Кайэ просиял, заискрился. Словно при виде кровного врага, месть которому вынашивал долгие годы, — рефлексивная незамутненная радость.

— Это прекрасно, Арика. Человек, как Бог, не един. Он лишь пробудится и ненавистное посчитает милым. Каждый миг он рождается вновь.

Хватит пафоса, дай сюда протез.

— На. Береги его.

Черный, словно чернильный, протез левой руки в моей правой. Теперь нужен клинок. Взять бы нормальный нож, но здесь есть только фруктовый. Ну и ладно, займу его.

— О? А нож зачем? Он пули на излете плавит, помнишь? Вряд ли холодное оружие поможет.

— Это для самозащиты, на всякий. Все, я пошел.

— Давай, удачи, Арика. Ты редко выходишь гулять; пусть тебе понравится, — улыбается в тени балдахина черное нечто.

С Ненавистью в правой руке я вышел из подземелья.

***

Когда я вышел на трассу, у остановки стоял незнакомый автобус. Везение насторожило, но все равно спасибо, сяду. Из пустого автобуса звоню на сотовый Мато-сан.

— Алло, это Исидзуэ. Сейчас я к тому одержимому, э, Юкио?.. К этой сволочи еду, к самому насесту, прошу заранее выдвинуть полицию. Отсюда мне минут двадцать, я хочу хоть на минуту раньше его оприходовать. Как не получится?.. Нельзя сразу без подтверждения?.. Понятно. Тогда не надо.

С моей неполноценной информационной поддержкой готова мириться, похоже, только Мато-сан. Спасибо ей за все, конечно, но какая-то она неожиданно бесполезная. Она у нас призванный варяг, офисные бои фракций сейчас в самом разгаре, наверно.

— А? Ближайший патруль ко мне?.. А, это нельзя. Потому что он точно будет отбиваться. Так и меня хватит. Мато-сан, вы где сейчас?.. Какое мороженое в «Аквалайне»? Офигеть, ты что вообще там забыла?

Положение все хуже. Даже безумная гонщица Мато-сан едва ли за полтора часа доберется до Сикуры даже по воде… Видимо, я прибуду первым.

— Тогда я пошел первым, если прижмет — прошу выручить. Это в промзоне, да. Адрес скину почтой, только, пожалуйста, скачите быстрее.

Кладу трубку. Протез так и лежит на полу, ожидая своего прихода к жизни.

Автобус на скорости втрое выше законной проносится мимо полей.

Так. Мне поистине не хочется, но появилась причина не смотреть сквозь пальцы. Без жалости и оправданий я начинаю третий эксторцизм.

***

На второе посещение завод впустил меня охотно.

Атмосфера запустения, наводящая на мысли о смерти. Местами выцветшая синяя краска. Безлюдные руины на грани конца. Единственное, что изменилось с прошлого вечера — то, что сейчас день, но если заходишь внутрь, вся разница исчезает.

Проникаю через заднюю дверь, прохожу по влажным сумеркам. Сбитая из фанеры недотьма. Искусственное освещение не требуется. Особняк без жильца, оголившийся неприукрашенный цемент. Смутно видимый в сумерках коридор чем-то напоминает храм в катакомбах.

Коридор вскоре кончается. Я шел, ориентируясь на влажный запах, и оказался в полном мраке. То ли окна забиты тщательнее, то ли что, но тут нет даже щелочки дневного света. Вообще-то ситуация из заставляющих бояться, но, к счастью, чувства угрозы не стало вместе с левой рукой. Да и та сейчас захвачена протезом.

Протез только выглядит как рука манекена. Рабочих частей в нем нет; я будто отнял руку у изваяния и прицепил себе. Выглядит как человеческая, но это подделка, какие там пальцы — локти не гнутся. Вообще не подумаешь, что это тот самый особенный протез, бывший рукой Карё Кайэ. Еще бы. Ведь в этом протезе еще не течет кровь.

Без колебаний ступаю во тьму. Еще остался безнадежный, но шанс, что она жива. Мне надо действовать так, чтобы как можно скорее проверить это, но сохранять здравомыслие… Тут из кармана разнесся привычный звук вызова. Это от Мато-сан?.. Если она правда загоняла коней, то это замечательно, но — да, вряд ли.

— Алло, Мато-са…

Прикладываю к уху трубку.

В тот же миг к затылку прикладывается что-то тяжелое.

◇

Бум-бум-бум. Мозги три раза кряду прикинулись шутихой.

Сетчатка перегорела. К сознанию обрыв линии. Контрольные цепи закоротило, и тело стало просто куском мяса.

За долю секунды приняв решение, закрепляю готовое потеряться сознание. Сейчас не стоит. Иначе все придет к логическому концу, конечно, но не будет смысла в моем появлении. Уже практически грезя, не понимая, где явь, а где сон, я спасаю огонек свечи.

Бу-бух, 'бам.

Звук падения. Кажется, мне пустили ток в шею. Напряжение достаточно для отключки, но, к счастью, ампер-другой. Всего лишь парализовавший нервы, но непоправимый десятиминутный отрезок времени прекращения жизнедеятельности.

Бум, 'бум. 'Бум, 'жух.

Меня ухватили за щиколотки и волокут. В голове стучит — бум, бум! — наверное, потому, что поднимаемся по лестнице. Из-за паралича боли не чувствую. Мир вокруг все так же выжжен шутихой. Пока глаза не придут в норму, зрение не вернется.

Буф. 'Жух-х, 'жух-х, 'жух, 'бч, 'бчам-м.

Звук трения об пол плавно изменяется. Заодно голова шатнулась, словно я киваю. Меня поднимают. Сиденье. Меня сажают на кушетку.

Гук, шорк, гыц, гук.

Переполняют мрачные предчувствия. Пытающийся вылететь рассудок вовсю воображает филейную ветчину.

Ага… меня, похоже, притащили на убой.

***

Возвращается зрение. Расфокусированный свет на сетчатке неспешно допускает мир к восприятию.

Хрясь.

— Кхы…

Первое, что пришло на ум, — мясная лавка. Затем — помойка с разбросанной едой. А под конец я осознал, что нахожусь посреди массы рвотных масс и испражнений. Я в широченном разрушенном зале. Наверно, использовался как склад. Пространство в форме квадрата семь на семь, даже став руинами, все-таки осталось складом.

Чавк-чавк-чавк.

Все стены увешаны трупами собак. Брошенные в угол, сейчас выдвинулись до самой середины разные объедки от чего-то. Воздух патокой облепляет кожу, задержусь — окуклюсь, наверное.

Все окна забиты — то есть нет, в этом помещении просто нет окон. Закрой двери — получишь полную тьму. Но запертое пространство освещено синеватым. Неведомо откуда получая энергию, на стенах торчат мониторы, им нет числа. С гудением они показывают пейзажи вокруг завода и коридоры первого этажа.

Чавк-чавк-чавк-чавк-чавк-чавк.

Слишком похоже на кино. Дуэт костей с потрохами и мониторов. Ощущение, что на операционном столе вскрыли живот, а оттуда вылез кинескоп.

Голубые экраны освещают комнату выделений.

А посреди этого ворочается гигантская туша.

Со звучным чавканьем потребляет запоздалый ланч.

Брызгаясь и сплевывая, мясной ком массой килограммов в сто пятьдесят обедает.

— …реть. …реть, реть, реть!..

На первый вгляд показалось, что к распухшей опухоли прилепили руки-ноги.

Строение тела — не на уровне «средне упитан, средний рост», а просто шар. Рост, в общем, с меня, но ввиду ширины выглядит крайне огромно. Одежда — одна набедренная повязка, похожая на рваную тряпку. Неудивительно. С таким телосложением даже кинг-сайз налезет ли…

— ДЕт, хВАтит, я дЕ ХочУ дАЛьше тОЛстЕть!..

Чавк-чавк-чавк.

Замечаю, что по стенам висят не одни только собаки. Были и ноги для двуногого перемещения, есть и вяленое мясо существа с двумя руками. Пол не разобрать. На груди мяса больше нет, а кожа содрана. Еще больше поразило, что нет черепа. Начисто срезанная черепная коробка. То, что было внутри, съедено, как пудинг. На полу — массы пустых бутылок. От уксуса. Этот мясной снеговик явно приправлял безвкусный ужин.

— …реть. Хочубередь. Хочубереть, уберетьуберетьуберетьуберетьубереть!..

Повторяя «хочу умереть» и забыв про меня, он продолжает есть. По порции похоже, что есть он будет еще пару минут. Тело пока меня не слушается, да в придачу я привязан к сиденью. Он так маниакально меня перевязал, что даже дернуться не могу. Но это еще хорошее обращение, если сравнить с мясом вокруг. Я десерт?

Страха нет. Даже слабочувствительного меня это положение пугает. Просто то, что находится у ног мясной матрешки, начисто лишает мыслей. Плохо дело. Я так старался не потерять сознания, но тут рассудок поставил ультиматум.

— Эй ты.

Я зову его. Мясной снеговик медленно оборачивается.

— Ох… сВЯдой… одЕц.

Ему даже дышать тяжело. Ну, еще бы. Невыдержанное питание нарушает кислотный баланс в желудке, еда напихивается в неперевариваемых количествах, и судороги желудка передаются всему телу. Дыхание сбивается, кожный покров обильно потеет, все тело страдает от рвущих болей.

Ну да мне-то что. Дай рассмотреть получше оранжевое у твоих ног.

— Эй. Ты съел?

От одного моего голоса сыплются искры. То ли постэффект от удара током, а то ли распаленные эмоции. Сердце бешеной лошадью месит кровь. Это сигнал. Просто приставленная левая рука вместе с потерей спокойствия начинает подключаться.

— Чдо зъел?

— Мясо, что. Ты ж и сейчас жрешь.

Мясная матрешка, будто вспомнив, возвращается к трапезе. Уметывает пятьдесят кило подчистую:

— Де зъел, де зъел, подобу чдо живод зовзем буздой!..

Зашлепал к десерту.

В руке — маленькая пила. В жирных пальцах она выглядит жалко, но вскрыть беззащитному человеку череп может.

— Что?.. Ты уже скольких человек съел?

— Зъел, до де съел. Бде бы долько дабидь живод, и взе, до я ем и ем, а де наполдяюзь. Да я езли наемзя, стаду как радьше. Демон пдопадед, и мде стадет легче, дак Бог говорид.

Где-то я это слышал. Он тяжко отдувается.

— Бде дак жаль. Я уже де хочу ездь, до живод пуздой…

Он не слышит, что я говорю. Просто повторяет «мне так жаль». Он извиняется перед ненавидящим обществом за мою жертвенную судьбу, за его хищническую, за все это, — и плещет на меня уксусом.

— Прозтиде, броздите, бросдиде…

Перед кем он извиняется? Не передо мной точно. Фусо Юкио признает свой проступок, значит — сохраняет адекватность. Нет, я сам из слабых. Но его слабость уже выпала с чаши весов людской силы.

Хрусть — мясной снеговик беспощадно придавливает мою голову. Вжик — пила касается виска. Вжик. Вжик. Мне, парализованному, не больно, но у левого глаза уже течет струя крови.

— Х!..

Тем страшнее, что не больно. Будь здесь зеркало, меня бы повело, наверное. Вжик, вжик. Я просто не осознаю, а черепная коробка понемногу рассекается, и только когда у меня не станет мозга, я наконец пойму, что лишился ума.

— Не бойзя, эдо де больдо. Де бойзя. Бдого раз броверено. Бозги де чувздвуюд боли, можно збокойдо ковырядь пальцем.

Видимо, логика такова: если есть с головы, то дальше больно не будет. Я ему что, живая закуска? Мне уже хочется отключиться и покончить с этим. Но все-таки попробую позвать на помощь. Хотя шансов вообще нет.

— Нет, не надо. Спасите. Не хочу умирать.

Говорю автоматически. Раскаяние. Как только я начал говорить…

«Збази бедя, земпаай…»

…навязшая в ушах мольба эхом отдалась в голове.

Мясной снеговик прервался и осторожно смерил меня взглядом:

— Я бодимаю. Взе дак говоряд.

Довольный, как ребенок, нашедший собрата, радостно заулыбался.

— Что ты сказал?..

— Взе дак говорили беред теб, как их ели. Очедь жалко их. Оди блакали, говорили «збазите».

Вжик-вжик. Лобзик движется без остановки. Насколько он уже отпилил? Кровь течет по голове, заливает левый глаз. Но это уже неважно.

— Но оди де как я, я де могу их спасди. Оди де избраддые Богом, оди умираюд и де возрождаюдзя. Бде ходелось их зпазти, до де вышло. Мде их жалго.

Повторяя извинения, он вспоминает кого-то, кого не спасти. Извинившись, расписывается в своей слабости. Тут же плещет на меня уксусом.

— Бде так жаль. До я болею. Бде так надо, а то мде де полегчаед. Я просдо, пока дебе де больдо, тебя зъем…

Движения лобзика ускоряются. Начало мутить… Если его прежние обеды были в здравом уме, они на этом месте, наверно, ломались. Только вот…

— Заткнись. Ишь, разохотился, извращенец.

Довольно. У меня уже нет причин находиться здесь. И нигде в этом зале. Нет причин ни понимать эту свиноматку, ни сочувствовать. Как нет и резерва удерживать хищника в левой руке.

— Какая тебе богоизбранность. Не перекладывай с больной на здоровую. Ты не избранный, ты сам во всем виноват, и только. Ты такой слабак, что смотреть тошно, вот ты и удрал в одержимость.

— А?..

Когда-то раньше я бросал прямо противоположные слова.

Если больной — иди в больницу. Святые отцы не лечат. Простите, это я не понимал. Он же хрен вылечится! Издавна говорят — нет от дурости лекарства.

— Чдо… У дебя цвед… глаз…

— Аха. Раньше уже был похожий на тебя одержимый. Черт, зачем я вспомнил. Какой там ад неосознанности, козел. Ты свою слабость подставляешь, как щит, и ее же защищаешь, одурел, что ли?

Бес заводится только в прогнившем рассаднике. Стал нечеловеком через одержимость — это чепуха. Кто с самого начала полон дыр, кто слабак без права на амнистию — именно в таких вцепляется демон. Посредники отдыхают.

— Ты, кабан. Ты стал одержимым не потому, что нищий духом. Некто Фусо Юкио небось по дефолту был слабаком. Не знаешь своего места, вот и дошел. Неудачно рожденный, неимущий, зато задираешь нос, типа избран. Придумал, что хочешь переродиться.

— Т… Ты чего ты чего ты чего!.. Никому де подять! Я броздо хочу, чдоб было легче, я до зих пор был слабым людишгой и броздо хочу береродидься зильным!.. Чего в этоб блохого?!

— Того. Люди равны, потому что неодинаковые. Понимаешь? Если задано не среднее, а верх и низ, то это хорошо. Не думай о балансе как о весах, слабак. Слабачок на дне жизни хоть обстремится вверх — а просто доставит всем вокруг хлопот.

— Я де злабак!.. Я де здабый, я сильдый человек, очедь зильдый, Бог дал бде зилу, и я стал сильдым человекоб!..

— Не может такого быть. Человеку способности даются с рождения. Нет людей, которые из слабых могут стать сильными. Ну-ка, чего? Есть такие, кто в поте и крови пришел к успеху? Они просто были такие сильные. Ты виды-то не путай, хряк. Тебе тоже жизнь все прекрасно дала понять, да? Что человек не может так брать и тасовать туда-сюда.

— Б… бф, хаф!..

Да, изначально слабый — слабак по жизни.

Именно поэтому человек, который осознал, что всю жизнь будет слаб, хотя бы не будет думать, что достоин спасения. Это самая банальная гордость слабых. Слабак, живи, гордясь по-слабачьи своей слабостью. Говорю, ибо сам слабак. А в тех, кто эту гордость отбросил, нет ценности, которую в них стоит отыскать.

— Скромный, но любимый родной дом, да? Вот когда ты завидуешь другим, ты сам себя поносишь. Твоя ценность невелика, поэтому ты стал таким нечеловеком, который продал душу демону и опустился ниже слабаков. Глянь-ка на нижний класс, похожий на кучу хлама. Вот там твоя конечная, на выход. Кто хоть раз недооценивал человека, тот ничем не сможет спастись как человек.

— …нись… ЗатКНизьзаткнизаткнизаткдизь!!! Собака! Ты де человег, ды мясо и лаешь, как пес! Не змотри! Ды мясо, де сботри да медя свысока!

Распаляется. Бросает пилу.

Каннибал-одержимый хватает мою голову в лапищи, как перчатки кэтчера.

— Я проздо ищу, ничего плохого де делаю!.. Я же бросдо ищу, как мде сделадь легче, так чдо, чдо ды делаежь бедя злодеем?!

На жирных руках вздуваются вены. Фусо Юкио, как собакам, которых убивал, сдавливает мне голову…

— Нет, ты взял и нарушил мои правила. Убил близкого человека.

И неожиданно тому, кто стал похожим на убитое им мясо, в грудь влетело нечто.

***

Я бью кулаком вонючего мясного снеговика.

Вгрызаются челюсти. Против моей воли взметнулась левая рука, перегрызла путы из проводов и безжалостно протаранила мясной шар. Пущенный вплотную на скорости пятьсот метров в секунду разрывной снаряд. Двухцентнерная туша весело отлетела к стене.

— Ха…

Роняю громкий грудной смешок. Чувство рождается не в голове, но в сердце. Ну, раз голова парализована током, она и не должна нормально работать. Еще две минуты тридцать секунд до восстановления цепей, я не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Но пока тело живо, оно функционирует. И видало оно этот мозг, в синапсах лиганд пронзает рецептор, словно единственная в мире вещь, летящая быстрее света. Кровь спешит по магистралям и проселкам со скоростью триста километров в час.

— Ха-ха, ха-ха-ха, ай, ой-ой-ой, больно-то как!

Бегают по кругу токи, кровь, мозговые аффекторы, клетки воспламеняются, нервы кругом корчатся от боли, ощущения сводят с ума. В какой-то момент резко, как гильотина, опускается рука. Срез левой руки, с момента потери ни разу даже не нывший, впечатывает в меня накопленную за два года боль.

— Ха-ха, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Впечатывает. Срез плавится и объединяется с черным протезом. Струи крови вливаются внутрь протеза, как цунами. Это как клубень-акселерат. Поток крови становится нервами и скрепляет меня и протез. Живой. Живой. Живой. До сих пор бывшая как манекен рука вздрагивает, отзывается. Ушедшая из этого мира левая рука обретает форму и возрождение. Хорошо. У меня настроение — да гори оно все огнем; все-таки живое тело — это круто! Живой, я-то, да мать мою какой я живой!

— Окей, закончим по-быстрому! Давай, исповедайся, если надо, давай всю свою злобу сюда! А то с сожалениями попадешь в ад, а зачем нам такие, как ты?!

Ржу. О черт, мне слишком весело. Встать-то не могу, а развеселился, гм.

— А… ха… ха, ха?.. А-а. Дак ды доже… был одержим…

Мясная матрешка воздевает себя на ноги, набухает, из рассеченной груди льется кровь. Рана похожа на рассечение мечом от плеча до пояса, я тот еще самурай.

И в то же время наконец ставшая свободной рука исчезла до локтя.

— Но злабый и белкий демон. Ты совзем де зтрашдый.

Стало пахнуть чем-то чужеродным. Возбудившись от удара, наверное, мясной снеговик весь вспотел. Это и есть его кислота? Она полностью покрывает тело, и хоть бей, хоть получай — переплавки мне не миновать. Как у него тело устроено…

— Но я рад — мой демод сильдее. Я бревозхожу тебя.

Медленно приближается. А я никак не встану с кушетки. Это наш мясной друг четко понимает.

— О, гаг я рад. Подобу чдо одержибых я ежже не ел.

Мясной снеговик… Юкио, словно вспомнив, берет бутылку с уксусом и приближается к неподвижному мне, уже забыв про укушенную грудь. Нехило, у него в голове только еда, и все!

— Ды говорил дуд мдого, до избоведаться надо де бне. Ды дакой же одержибый… я сбасу дебя.

Мешки щек расплылись. Наполнив ладонь желудочным соком, Юкио нежно улыбнулся.

Однако он не учится.

Залитая желудочным соком рука тянется вперед.

Расплавленная желудочным соком рука поднимается.

— А?..

Когда рассудок и сознание на месте, демон бездействует. На несколько секунд уставшее держаться сознание теряется. Давай, милый мой Ненависть (имя временное). Заждался, наверно? Пора кушать.

◇

Мгновенная смена декораций.

Черная рука с ревом взорвалась. Опадает как твердое тело, капает как жидкость и обволакивает как газ мясного снеговика.

— Э… ай, у, а?!

Силуэт черного адского чудовища искажается как в огне. Пронзающий не барабанные перепонки, а мозг, неслышимый людскому уху вой монстра. Все, составляющее Исидзуэ Арику, вмиг забирает левая рука. Как в ту ночь, когда я ее уронил. Все ощущения прерываются; иллюзия, словно я весь сжался в левой руке.

— А… Ай, больдо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!!!

Орет. От то ли стона, то ли рева я вздергиваю веки и наблюдаю привычный пищевой пейзаж.

Все так же, как каких-то пять минут назад. Только охотник и жертва поменялись местами.

— И-и-и-И-И-И!!! Чдо эдо что эдо ждо это что это!!!

Его пожирают, начиная с ног. Нет, поглощают. Черная собака с метр в холке прижимает мясную матрешку к полу. Черный пес очень тонкий, как водоросль. Плотно налипает на мясного снеговика, и от залепленных частей слышится славный хруст.

— Почебу?! Больдо, ой, ай!.. Езт, есд, меня едяд!..

Дистальные части рук и ног худеют. Слепой черный пес шумно нюхает добычу. Мясной снеговик практически не сопротивляется и обильно потеет. Обычно от этого пота все, чего он коснется, плавится. Но…

— Ду почему! Как ды, брозтая еда для бедя!..

Как можно убить то, у кого никогда не было формы?

Сопротивление бессмысленно.

Плавь желудочным соком — но оно и так расплавлено. Круши силой — но оно и так разрушено.

Зло без человеческой формы, без проявления — вообще-то просто пародия на человека, столь же смешная, сколь и неприятная. Если за одно это его зовешь «демоном», у тебя что-то неладно с определениями.

Если бог совершенен, всеведущ и всемогущ, черт имеет образ абсурдного, аморфного, при этом с людским знанием и ни на что не способного субъекта.

— Почебу, бочебубочемупожему?! Взе не так, мы одержибые, до совсеб раздые!..

— Не равняй нас. У тебя просто болезнь одержимость. А вот я…

Демон подземелья гласил:

«Фантомные ощущения работают с таким же воображаемым монстром. Ты великолепен, Исидзуэ Арика. Твоя левая рука — идеальный демон…»

— По ходу, я рулю чем-то типа настоящего демона.

Слепая черная собака. Фантомная бесформенность протянулась из моей левой руки и пожирает одержимость. Почти целиком уплетает Юкио, но на самом деле черный пес ест не плоть. Ведь лишенное формы не может убить того, кто форму имеет.

Но когда он глотает целиком, тут разговор другой. Если все части оформленного обратить в ничто, оно оказывается наравне с бесформенным. Вспоминается кошка из квантовой теории. Лишившись девяти долей тела, Фусо Юкио несомненно мертв, но еще есть одна доля, а следовательно, можно сказать, он еще жив, или как-то так. Хотя да, наличие этой доли — лишь вопрос времени.

— Дет, збази, зпаси бедя, Боже!.. Больдо, больно, бочебу дак тяжело, я же де видовад, это же де болездь, я же де виновад, чдо одержим бесом, я просдо избран Богоб!..

А-а… Вот последнюю часть я, кажется, когда-то днем слышал.

— Я позабыл, но мы вообще с тобой встречались?

— Да, да!.. Давдо еще, очедь! Ты сдолько раз приходил!..

Днем, значит. Тогда я не вспомню, пардон.

Напрягаю правую руку. Кое-как можно двигать.

— Вот как. Тогда хотя бы ответить надо, а то нехорошо, да?

Так, нож… отлично, не выронил.

— Тут делать нечего, но твои чувства туда не докричатся. Черт и Бог — просто безнадежно разные вещи. Черт немощен и трется с людьми, а Бог человека в гробу видал. Посвященность ему неинтересна, и как человек развлекается и страдает — его не касается. Очевидно же, ему и одному хорошо. Все знает, все может — это оно и есть. Бог тебя не будет спасать. Бог вообще уже давно все сказал.

Почерневший до носа Юкио жалобно смотрит на меня.

Я сжимаю нож и говорю напоследок:

— А именно: «Задолбали, отвалите».

— А…

Заплывшие жиром глазки ошарашено смотрят на меня.

Перед тем, как челюсти черной собаки сомкнутся над последними десятью процентами, я резко опустил нож.

***

С одного взмаха срезав плоть, убираю нож. В зале стало тихо, как под водой. Мясной снеговик не шевелится, а слепой черный пес со звучным сопением ищет еду. Потеряв зрение, он ищет свое лакомство по запаху. Так и до невкусного мяса может снизойти, а потому, левой рукой вытащив пораженный орган из мясной груды, я сдал его черному псу.

— Уй!.. М-да, с отрезанной рукой живо только осязание… сколько раз делаю, никак не привыкну.

В последний момент отделенная левая рука. Подключившийся, ставший со мной одним протез не отпустит, если не отрезать лезвием. А если отрезать, бесформенное вернется в старую форму… Физическое тело Фусо Юкио пока на месте — значит, не осилил доесть.

Как черный пес увлечен едой, так и я кое-что ищу. Полагаясь на свет от мониторов, я обшарил все помещение, но кроме нас никого живого не нашлось.

Подбираю телефон, который был под ногами мясного снеговика. Даже в сумраке видно флуоресцентный оранжевый. Тот, который я видел намедни в руках знакомой.

— Пошли. Ты уже поел.

Нет ответа. Я оборачиваюсь и не вижу черного пса — на полу одиноко валяется отрезанный протез. Не приставляю его снова, а просто беру и двигаю на выход.

До захода солнца еще три часа. Еще три часа или всего три часа?.. Проклиная свою память, считаю это неоднозначным промежутком отпущенного мне времени.

/2.8

Я очухался, когда солнце давно зашло. Не знаю, почему, но настроение совершенно унылое. На часах — почти девять. На столе лежал черный протез Кайэ. Борясь с мигренью, проверяю заметки. Ожидал наскоро написанного: «Ничего особенного», — но страницы за сегодня не было.

Блокнот порван на семь дней в прошлое.

И не подумал ломать голову, почему так, зато жутко проголодался. Наверно, с утра ничего не ел. Если принять вчерашний клубный сендвич за нормальную еду, получится, что я не ел ровно сутки. Нельзя так, нельзя. Человек при любых бедах должен кушать, а то умрет.

Все еще одетый в то же, в чем задремал, двигаю в привычную пивнушку. Туманность наша в час ужина забита народом, не продохнуть. Зря пришел. Решив на сегодня сменить рукав галактики, разворачиваюсь на каблуках. И тут среди толчеи мне бодро машет рукой одна дура.

— О, семпа-ай! Ура-а, давай сюда-а!

А хотя… искать сейчас другое заведение влом. Настроение как-то вдруг поправилось, и я решил сесть напротив нее.

— Ну что ты так поздно, семпа-ай! Снова был у Кайэ-сан?

Цурануи, негодующе мыча, надувает щеки. Начала она точно такой же фразой, что и вчера, но я совершенно уверен: о встрече мы не договаривались.

— Семпай, что ты уставился на меня? Ой, я сегодня не накрашенная…

— Да так. Ты почему вообще жива?

— А? А почему я умерла?

Недолгое молчание. Смотрим исподлобья, как застенчивая пара на свадебном интервью.

— Прости, сам не понимаю. Ну, жива и жива, и фиг с тобой.

Заказываю у хозяина клубный сендвич и стакан воды. Странное беспокойство начисто испарилось, и мы с Цурануи легкомысленно треплемся, как обычно.

— А, точно! Смотри, семпай, новая мобилка. Теперь взяла яркий, по концепту экваториального пояса. Миленький, правда, как хамелеон?

Офигеть. Ты ведь то же самое и вчера говорила, Цурануи.

— Вот, я позвоню, а ты запиши номер… Э, что? Семпай, ты оставил телефон дома?

— Нет, сотовый у меня с собой.

Сую руку в карман. Вытаскиваю телефон оранжевого цвета.

— О, моя мобилка! Почему она у тебя, семпай?

— Ну, как почему? Подобрал.

Других причин нет. Я не помню, как именно подбирал, так что гадать без толку.

— А. То есть ты услышал мою запись и сходил на завод? Нашел Юкио-сан? Стыдно сказать, я испугалась и сбежала на полпути.

Опять мигрень. Я не помню, при этом чувствую, что много чего стало ясней, но лучше не буду допытываться. В блокноте ничего не было. Тот я, который был три часа назад, решил, что так и надо.

— Хм? Семпай, зачем ты делаешь страдальческий вид?

— Не знаю. Человек без зеркала не в курсе, что у него на лице написано. А этот телефон…

Я хотел вернуть, но передумал. У Цурануи есть новый, а у меня почему-то телефона нет.

— Можно я возьму? Похоже, мой пропал.

Девушка ошарашенно таращится на меня.

И уж не знаю, какие химические процессы прошли в ее мозгах, но она краснеет и начинает писать пальцем прописи на столе. На дом ей задали букву “о”.

— Ой, тебе что, так интересна моя личная информация, семпай? Хе-хе, ладно, тебе можно… вот.

— Хм, я только что его сбросил.

— Быстро! Какой же ты, ну хоть немножко поинтересовался бы-ы-ы-ы-ы!

Стучит руками по столу. Громче и придумать нельзя, все взгляды на нас. Но какая-то химия и во мне решила, что сегодня пусть она делает, что хочет.

— Тогда это мой. Заплачу позже.

— Хорошо. Береги его!

Взамен потерянной вещи опускаю в карман потерянную вещь. Неясная тяжесть на сердце как будто стала легче на один сотовый телефон.

На сей раз постараюсь по возможности хранить.

К простецкой вещи больше привязываешься. А если присмотреться, то и цвет, который кто-то легко заметит, не так уж плох.

3/junk the eater

В тот день работа неожиданно началась с вечера.

Кайэ связался со мной, дал дневной отгул ввиду каких-то изысканий и сказал заглянуть вечером, эгоист как он есть. «Когда я стал твоим слугой?» — горело в груди бунтарскими буквами, но поскольку, как ни смотри, я оный слуга и есть, то уж появлюсь.

— Так вот, эксторцизм Фусо Юкио, имевший место тринадцатого октября… Эй, Арика, ты слушаешь?

Насколько ж ему делать нечего… Дело Кайэ ко мне состояло в том, чтобы я ему рассказал подробно, как провел какой-то эксторцизм кучу времени назад. Я слышал, что прославившийся собакоубийца схвачен, и, кажется, это я его скрутил.

Разумеется, сам я совершенно не помню. Если что и вспоминается в связи с этим одержимым, так это как Цурануи что-то лепетала и показывала ролик.

— Арика, ты не помнишь? Не можешь же ты совершенно ничего не знать. Что стало с блокнотом, с телефоном?

— Ну, все куда-то делось. Похоже, от физических свидетельств я полностью избавился. Поэтому, как ни проси, я не могу рассказать, что там было.

— Ух, скрупулезный ты. Тогда истории не выйдет… А я хотел спросить, сколько он ел. И почему именно ты снова не убил одержимого.

Кайэ улыбается, взмахнув длинными волосами… Неприятный взгляд. Его слабопигментированные глаза словно видят глубины, куда даже мне хода нет.

— Да ну. Если не убил — значит, не такой был противник, чтобы убивать. Одержимость же болезнь, надо обходиться соответственно.

— Ишь. Ты мог себе такое позволить. Но, Арика. Этот протез сделан из моих эмоций! Если ты запустил левую руку, это значит, что эмоций у тебя хватало. И ты, как я помню, спустил на Фусо Юкио «ненависть».

Протезы Карё Кайэ. Четыре чернильно-черных члена. Что они такое — даже я, столько с ними прошедший, не знаю.

Только вот сформировались они из эмоций. Это части тела, созданные для придания созданию по имени Карё Кайэ «человеческой формы».

Потеряв левую руку, я перестал чувствовать угрозу. Изначально целостное тело понесло потерю и потеряло эмоцию. Тогда, если принять идею, что человек от рождения лишен осязания, почему бы не посчитать, что и в обретении эмоций он также может имитировать «человеческую форму»?

Например: отсекая четыре базовые человеческие эмоции, он придал форму тому или иному осязанию…

— Мне обидно. Я так надеялся на этот раз, а Арика опять спасает человека. Э-эх, а ведь мне тоже хочется кушать. Может, мне из себя выйти, а?

Сейчас к Кайэ прикреплены обе руки и обе ноги. В подземелье никого, кроме нас двоих. Ни плавающей в небе рыбы, ни спящей в тенечке собаки.

— Пф, ну выйди, дело твое. И, сразу скажу, я людей не спасаю. Я не помню, конечно, но не убил я его ради себя же. Других причин выручать одержимых у меня нет, — я дедукцией вывожу собственное прошлое, которого у меня нет.

Едва ли я сочувствовал одержимому. Я просто не убил его для своего блага. Бинарная тема. Как бы противник ни был нечеловечен, как бы мне ни было на него наплевать, я скорее всего не хотел зацепить свой «здравый ум».

Если человек хочет до конца оставаться приличным, он по возможности не будет отягощать себя виной. Я не для того отпустил противника, чтобы дать ему жить, а просто для защиты собственного баланса.

— А, понял. Ты не желал искупления вины Фусо Юкио, ты просто ставил во главу угла обычную жизнь Исидзуэ Арики. М-м, так нечестно. Когда ты такие умильные вещи говоришь, я не могу жаловаться!

Ага, как скажешь. Это была фраза номер один, которую я не хочу слышать от мужика, да еще и мелкого засранца.

— Ну что ж, будем ждать следующего случая. В кои-то веки Мато-сан поделилась материалами, но теперь они не пригодятся. Если для тебя Фусо Юкио — неинтересный одержимый, то нет смысла дальше тебя мучить. Арика, отдай это ей.

Кайэ протягивает мне конверт.

— Мато-сан? Почему я?

— Это то, что у тебя было с собой… Ах да, ты и это забыл, дело было днем. Тогда ты не помнишь даже, почему Фусо Юкио стал одержимым. А ведь причина была в анорексии, ты должен посочувствовать.

— Анорексии?..

Этот собакоед стал одержимым из-за анорексии?.. Странно. По видео Цурануи он показался мне до невозможности полным.

— Что? Тебе же неинтересно.

— Не интересно, но загадочно. Дай-ка конверт.

Пробегаю взглядом по одолженным Мато-сан материалам дела.

И правда. Заключили, что причина была в анорексии. Однако это противоречит поеданию шестидесяти килограммов в день… Если анорексия стала причиной одержимости, он стал бы одержимым, который «перестал есть».

— Кайэ. Это как? Если он анорексик, почему располнел-то?

— Как почему… А, ну да. Ты ошибаешься в главном, Арика. Ты ведь думаешь как-то так, да? «Фусо Юкио дали неверный диагноз. Он, очевидно, одержим тем, чтобы есть, поэтому причиной должна быть булимия»?

— Ага. Тут ведь остается только пенять на аномальное усвоение пищи.

— Я и говорю, ты неправ. Анорексия, булимия. Это два противоположных синдрома, но они исходят из одних психологических факторов. Арика, здесь и то, и другое — психическая болезнь, которая исходит из страха «не хочу толстеть», еще у женщин часто бывает.

Кайэ говорит, что все это — болезни потери контроля над телом от эмоций. Короче — проблема «прибавить» и «отнять»; при этом и отвержение еды, и переедание — перешедшее границы «уменьшение количества».

Анорексия — страх роста массы тела, страх принятия пищи. Желудок перестает принимать еду.

По сравнению с этим, булимия — случай «не смог похудеть». Эти болезни — бич людей, толстеющих, невзирая на любые усилия; можно сказать, это форма выхода из колеи стресса по отношению к еде.

Как анорексик видит свое иссохшее тело и не замечает никаких аномалий, так булимик хоть и мыслит в духе «не хочу толстеть, не хочу видеть себя толстым, хочу умереть», под этим стрессом вынужден продолжать есть.

Но эти недуги, близкое к саморазрушению устройство психики — никакое не противоречие. Эта эмоция есть в каждом человеке. Страх стать уродом невозможно игнорировать, что бы ни произошло.

— Понятно. Но как оно перевернулось вверх тормашками? Пусть причина одна, все равно же пути совсем разные. Фусо Юкио был анорексиком. Разве демон в нем не должен был возненавидеть саму еду?

— Угу, в этом заключается самый забавный момент этого дела. Фусо Юкио долго был анорексиком. А если так, как думаешь, какая эмоция в его борьбе с болезнью закалилась больше всех?

— Разве не страх потолстеть?

— Нет, еще проще, базовая для живого существа. Сдаешься? Фусо Юкио ведь уже много лет не наедался вдоволь. Что бы тебя на его месте тяготило?

— Голод… Точно, ведь парень, в общем…

— Да, просто оголодал. На эту эмоцию среагировала болезнь, и родился одержимый-обжора.

Вот потому и булимия. Понимая, что если будет больше есть, то располнеет, Фусо Юкио, ведомый пустым желудком, вынужден был продолжать потреблять еду…

— Погоди. Тогда почему собаки? Голодный желудок ведь ни при чем, когда злонамеренная диета. Если просто голодный, мог бы что-то обычное поесть. Не верится, что собаки и кошки оказались вкуснее нормальной еды.

— А-а, ну да. Я же говорю, дело не во вкусе. Причина одержимости — пустой живот, но цель у Фусо Юкио была другой. Помнишь, что причина анорексии и булимии одна?

Причина одна?.. Кайэ только что это говорил, но ведь у анорексии и булимии…

— А… Это ведь шутка? Юкио что, ел всяких собак и людей, потому что…

— Потому-потому, Арика. Когда Юкио стал одержимым из-за пустого желудка, он должен был все время продолжать есть. Больной анорексией, вечно голодный. Для не желающего полнеть Юкио это был ад. Он был зациклен на фантазии фундаментальной, кто угодно бы так подумал; а именно — если нельзя это остановить, надо найти то, что можно есть и не полнеть.

Вкус вообще ни при чем. Более того — как бы ни было невкусно, для Юкио еда, от которой не толстеют, была бы идеальной. Но такой еды не существует. Как минимум, ее не было в среде обитания Фусо Юкио. Поэтому он продолжал искать новую, ранее не испробованную пищу, как спасение.

— Теперь понял? Но, конечно, в наши времена это вовсе не редкая диета. Сбавь калории, полегче с выпивкой и бессонными ночами. Это не про кого-то там, Арика. Никто из людей не желает носить лишнюю тяжесть. Хотя бы для тела, которым можно управлять через еду, надо все дозировать правильно.

◇

Возвращаю материалы в конверт и глубоко вздыхаю.

Вот честно, ничего в этом приятного нет. Не знаю, кто это и откуда, но чтобы так вот сходить с ума по такому поводу…

— Сенкью. Теперь все ясно, и, раз все утряслось, пойду я домой.

— Что, уже? Ты же только пришел, мог бы еще посидеть, отдохнуть. А, или оставайся ночевать! Мы только днем и говорим, давай иногда говорить хоть о чем-то, что останется в памяти.

— Не хочу. Здесь выпить нечего, темно, и деньги я уже взял. Хотя бы в день зарплаты хочу пошуметь в приличном заведении.

Да к тому же, я совершенно не в настроении, да и физически не готов протрепаться ночь напролет с Кайэ, который при всех протезах.

— Ну, пока. Если так уж хочешь поговорить про одержимых, лови Мато-сан. Вам будет весело, оба сторонники истребления. И вообще, не впутывай меня, обычного слабака.

— Что ты говоришь, Арика? Ты ведь и сам нечто похожее. Ты хорошо себя знаешь? Со стороны полноценный одержимый.

— Гм. Это твоя левая рука; ты просто меня подзуживаешь, и я пользуюсь. Это как бы приложение, она мной не владеет.

— Не так. Я говорю про твое устройство. На закате ты забываешь все, что было днем, — так жаль тебя, что видеть невозможно. Ты же каждый день вечером как будто умираешь.

— А, ты об этом. Вот пристал тоже.

Поднимаюсь с софы, сжимаю под мышкой конверт.

Сегодня яркая луна. Вода в резервуаре какая-то особо прозрачная — даже при волнении свет проходит прямо.

Так. Конечно, несущественно, но у меня есть одна вредная привычка. Я ее осознаю, но при этом не могу исправиться, поэтому она и есть вредная привычка.

— Слушай, почему меня жаль? Если подумать, неплохо же я устроен! Вчерашние счеты я могу напрочь забыть, так-то.

Да. Как и сказал Кайэ, я забываю то, что было днем. Все, что произошло с момента пробуждения утром и до заката, я забываю начисто вечером того же дня. Могу запомнить по порядку только то, что было ночью, но вот память дня моя посуточная частичная амнезия сбрасывает на каждом закате. Таковы симптомы Исидзуэ Арики. Это вторичное заболевание в связи с отъеданием моей левой руки. Как говорит Мато-сан: безвредный одержимый.

Еще кое-как повезло с тем, что становление моего характера уже закончилось. Я не малец, неспособный различить добро и зло, и то, что я теряю память о дне, ничем конкретным не мешает. В целом, я не делаю днем обещаний на завтра, все решения принимаю ночами — жить можно.

Поэтому и в блокнот я записываю только минимально необходимое. Изо дня в день уже два года по блокноту тянется коротенькое «ничего особенного». Нет необходимости каждый раз записывать день до мельчайших деталей. Не проблема, что бы ни случилось за светлое время суток. Что бы ни случилось, не происходит ничего, что мне хотелось бы записать.

— Хочу жить беззаботно — это мое кредо. У меня есть тело, с которым можно забыть все скучное. Тебе нечего мне сказать.

Поворачиваюсь спиной к лунному свету. Время уже позднее. Пока не сменились сутки, надо быстрее вернуться в квартиру.

— Понятно. Действительно, печалей должно поубавиться. Нет памяти — нет и тяжелых раздумий. Но, Арика… ты ведь понимаешь, что жить легко и наслаждаться жизнью — это разные вещи? — извещает Кайэ голосом, похожим на колокольчик. Глаза, как жидкие кристаллы, радостно отсвечивают золотом. — Говоришь не «живу беззаботно», а «хочу жить беззаботно»? Но это не кредо, а просто желание. Ты сам с собой не в таких ладах, как прикидываешься. Так тебя вправду когда-нибудь оседлает что-нибудь нехорошее.

— Глупости, нехорошее меня уже оседлало. Э-э, ну, гм. Как ты часто говоришь, чем отличаются фальшивка и настоящий. Вот это самое можно еще проще отличать.

— Да ну. И как?

— Одержимость паразитирует на людях. А настоящее не паразитирует ни на ком. Давно говорят ведь: демон появляется взамен души человека. В общем, ребята делают бартер.

В синеватой тьме мне чудится откровенный оскал. Чертов малец живо понял, что я имею в виду.

Я хочу его левую руку. Он хочет мою левую руку. Ну и вот. Сделка с демоном — да я уже давно ее заключил.

— Ну все, пока, завтра вернусь.

— Угу. Давай, завтра днем увидимся.

Не оборачиваясь, выхожу из подземелья.

Когда я оказался на поверхности, вокруг была полная темень. На дне моря было светлей… легче не стало.

Прохожу лес и топаю вдоль полей.

Звезды высоки, ночь длинна. Человек может прожить и без половины каждого дня. При этом сейчас я однорукий, что как раз подходит получеловеку.

Направляясь к городу, я вынимаю оранжевый сотовый телефон и звоню случайной знакомой.

— Э, алло? Хэллоу, Цурануи, время есть?

Так. Деньги тоже есть, пора впервые за эти дни как следует набить себе живот.

／Анорексия, булимия — конец

/2.7

Выхожу из руин. Я как-то расслабился, вдохнув свежий воздух, — в общем, присел отдохнуть. Вынимаю сотовый телефон и еще раз прокручиваю автоответчик.

«Привет, семпай. Это Михая…»

Удалить.

«Недавно заметила Юкио-сан. Ты сказал слишком…»

Удалить.

«…но ему вроде тяжело, ну, я не могу пройти мимо…»

Удалить.

Если я так надумал, надо и историю звонков удалять поштучно. Занимаюсь абсолютной ерундой.

— Эх.

Я вдарил телефоном об стену и попинал его. Вот и все. Теперь зайдет солнце, и всему конец. Но нехорошо будет, если останется какая-то смутно намекающая запись. Работая с воспоминаниями об утраченном, надо удалять все на корню.

Тут на дикой скорости в ворота завода влетел красный автомобиль. «Volvo» Мато-сан. Круто, и правда, часа не прошло, как она примчалась.

— Сёдзай.

Подбегает. Явно беспокоится обо мне, малость приятно. Как бы сам ни был бесчеловечен, как бы она ни была холодна, душевное движение радует.

— О, хай. Вы быстро.

— Хотя и опоздала, похоже. Смотришься не ахти, Сёдзай. И что за вонь? Ты что, обливался уксусом?

Именно так. Но я говорю с Мато-сан, любительницей джанк-фуда; если ответить честно, она съест меня с потрохами, так что промолчу.

— Ну и что тот одержимый?

Видимо, смысл не «где он», а жив ли.

— Валяется на складе на третьем этаже. Вы сегодня уже ели?

— Автомиль и два ливсандвича. Что это ты вдруг?

— Ну, просто злой вопрос. Ладно, я пошел. Уползу, пока полиции нет.

— Ну да, это верно. …Так, Сёдзай, стой. Ты эту девочку не помнишь?

На протянутой мне фотке — школьница лет четырнадцати-пятнадцати. В чересчур памятной форме, тонкая, как сухое дерево.

— Ага. Это кто?

— Наш одержимый. После того, как ты днем ушел, я поехала к родителями и взяла ее фотографию.

— Ого, это была женщина?

— Девочка. Фусо Юкио. Вроде была с тобой в одной школе, не помнишь?

— Вообще нет.

— Ясно. Ну да, нельзя же столько совпадений сразу. Ты молодец, можешь идти. По обстановке потом нагряну порасспросить.

Мато-сан с кем-то созвонилась и вторглась на территорию руин.

Ну а я с протезом в единственной руке ухожу с завода. Однако надо же. Так это была девочка, а что мне казалось мужским родом — ослышки.

Мне почудилось, что если я буду задумываться, приду к нехорошим выводам, и я запираю воспоминания и выкидываю ключи. Вырываю страницы за семь дней, и вот на этом финиш, никаких шрамов. Только слова, что завязли в ушах, я не смог качественно усмирить.

Три часа — и день закончится. То ли еще три часа, то ли всего три часа.

Я припоминаю наш разговор.

Я такой же слабак, как и она, потому чуть лучше остальных смог ее понять.

Но здесь таится западня. Слабака поймет только слабак. И оттого, что слабак слабый, ему не хватает сил спасти другого. Мы оба слабаки, и именно поэтому, понимая ее тяготы, я не смог протянуть ей руку помощи.

«Збази бедя, земпа-ай…»

Кто-то сказал: «Изведай горе». Но вот изведал, и оно не останется в сердце, и сказочке конец. По минутному колебанию я решил записать все настолько подробно, насколько хватит времени. Но из-за бессмысленности подавил порыв.

Да и пусть.

Все забудется, когда наступит ночь.

／JtheE.end

1. От слова extort — «вымогать». Объяснение см. в главе SvsS-2.