Меня разбудили раскаты грома. Сев, чтобы посмотреть на часы, я почувствовал боль во всем теле. Меня ужасно трясло, голова раскалывалась. Мной овладела вялость, словно мне нужна была группа поддержки, даже чтобы просто пошевелить пальцем.

Я не помнил точно, но мне казалось, что я вновь видел тот сон, в котором я был в парке аттракционов. Возможно, я просто был из тех людей, которых после серьезных потрясений охватывает ностальгия по детству.

В этом сне вновь был кто-то, державший меня за руку. По какой-то причине, когда мы с этим человеком шли, многие люди смотрели нам вслед. Было ли что-то не так с нашими лицами? Или само наше присутствие в этом месте почему-то было странным? В любом случае, я просто покачал головой, сказав: «Идем, идем; думаешь, мне не все равно?», и демонстративно потянул другого человека за руку. На этом моменте мой сон оборвался. Музыка фотоплеера продолжила звучать в моей голове.

Внезапно у меня появилось предположение. Возможно, это был не второй и даже не третий раз, когда я видел этот сон. Чувство дежавю было слишком сильным. Должно быть, я посещал этот парк в своих снах вновь и вновь, но просто забывал об этом. Неужели меня так сильно тянуло к паркам аттракционов? Или, возможно, этот парк воплощал собой мою нереализованную юность?

На часах было около двух часов. Небо было затянуто плотными облаками, став достаточно мрачным, чтобы возникло ощущение того, что на улице была глубокая ночь, но на самом деле было два часа дня, а не ночи.

— Кажется, мы спали действительно долго.

Девушка посмотрела на меня, положив подбородок на руки, лежащие на столе, и кивнула в ответ. От ее ночной доброты не осталось и следа, и она вновь стала колючей.

Умывшись, я вернулся в комнату и спросил:

— Кто станет твоей сегодняшней жертвой?

Девушка, услышав это, быстро встала и потрогала мой лоб:

— У тебя жар?

— Да, есть немного. Наверное, я простыл.

Девушка покачала головой:

— После серьезных побоев может появиться жар. Со мной такое случалось.

— Хм, — заметил я, потрогав свой лоб. — Ну, не волнуйся, не думаю, что это настолько серьезно, чтобы я не мог двигаться. Так куда я еду сегодня?

— В постель.

Девушка оттолкнула меня. Я не удержался на ногах и легко упал, приземлившись на кровать.

— Пожалуйста, отдыхай, пока твой жар не пройдет. В таком состоянии ты мне не поможешь.

— Как минимум, я могу вести машину…

— Какую машину?

Я вспомнил, что вчера мы лишились машины.

— С такой температурой, в такой ливень, выход на улицу тебя просто добьет. Да и нормально воспользоваться общественным транспортом ты не сможешь. Сегодня лучше остаться здесь.

— Ты не против?

— Я не могу сказать, что мне это нравится. Но я не думаю, что у нас есть лучший выбор.

Она была права. На данный момент лучшим вариантом был отдых.

Я лег на бок и позволил энергии покинуть мое тело; Девушка подняла простыни, аккуратно сложенные у моих ног.

— Прости, что заставил тебя беспокоиться. Но спасибо, Акадзуки, — обыденно сказал я.

— Если хочешь, можешь извиняться, — начала она, повернувшись ко мне спиной. — Но, когда я покончу с четвертым человеком, настанет твой черед. Не забывай об этом.

— Я знаю.

— И, пожалуйста, не зови меня так. Я ненавижу эту фамилию.

— Понял. — Мне казалось, она звучит приятно, но, выходит, Девушку злила ее фамилия?

— Вот и хорошо. Я куплю чего-нибудь на завтрак. Тебе нужно что-нибудь еще?

— Бинты и жаропонижающее. Но, думаю, тебе стоит подождать, пока дождь не стихнет, и только потом идти.

— Нет повода ждать, что что-то кончится само собой. Ни дождь, ни что-то другое.

С этими словами она покинула комнату.

Не позже, чем через минуту, я услышал, что дверь открылась. Я подумал, что Девушка, должно быть, забыла что-то, но это даже была не она. В комнату зашла студентка, живущая в соседней квартире.

— Ого! Выглядишь ты, конечно, ужасно. — Она заметила по моему лицу.

На ней были вязаные вещи, выглядевшие теплыми, которые контрастировали с ее худыми ногами, торчавшими из-под коротких штанов; из-за этих вещей ее ноги казались худыми как никогда.

— Хотя бы звони в звонок, — посоветовал я.

— Меня попросила та девушка, — сообщила студентка с оттенком раздражения. — Мы встретились на лестнице и поздоровались, после чего она расплакалась и начала умолять: «У него жар, ему так больно!»

— Врешь.

— Ага, так и есть. Но то, что она попросила меня, — правда. Она зашла ко мне и спросила: «Можешь присмотреть за ним, пока я в магазине?»

Я немного подумал.

— Опять врешь, верно?

— Не-а, все так и было. Я хочу сказать, я ведь не из тех, кто сам начинает разговор, так?

Она наклонилась, чтобы поближе рассмотреть мое лицо; затем ее взгляд переместился на мою правую руку, торчавшую из-под одеяла, и у нее вырвалось «Ой».

— Ну и ужас. У нее тоже были нехорошие повреждения, но твоя рана выглядит хуже, чем все они, вместе взятые. Только не говори, что у тебя такие повсюду?

— На руке самая серьезная. Остальные — ерунда.

— Хм. Даже если все так, эта рана действительно плохая. Подожди, я возьму у себя аптечку.

Студентка торопливо вышла из комнаты, затем быстро подошла обратно; она срезала ножницами пропитавшиеся кровью бинты и осмотрела мизинец.

— Ты мыл его?

— Да. Очень аккуратно, в проточной воде.

— И сразу спрошу, ты собираешься идти в больницу?

— Не-а.

— Я догадывалась.

В ее обращении с раной был явно заметен опыт.

— У тебя хорошо получается, — отметил я, глядя на перебинтованную рану.

— Мой младший брат в детстве постоянно травмировался. Я читала книжки у себя в комнате, а он забегал ко мне и заявлял: «Сестренка, у меня рана», с гордостью показывая свою рану мне. Таким образом, приходилось заботилось о его ранах. Не припомню, чтобы у него были такие, как у тебя. Только ему не говори, а то он, наверное, будет ревновать.

Проверив остальные мои повреждения, она покачала головой и сказал:

— Ну, и что вообще случилось с вами двоими?

— Мы вдвоем сильно упали с лестницы.

— Хм-м-м? — студентка с подозрением прищурилась. — И, ударившись, ты как-то получил две раны на мизинце, словно тебя резали чем-то острым?

— Именно.

Студентка, не сказав ни слова, ударила меня по мизинцу и удовлетворенно улыбнулась, увидев, как я вздрогнул от неожиданной боли.

— Вы планируете в ближайшее время снова падать с лестницы?

— У меня нет уверенности в обратном.

— Вы двое как-то связаны с теми двумя женщинами, которых зарезали за последние дни?

Я бросил взгляд на ножницы для шитья, оставленные на столе, — это было чрезвычайно беспечно. Но, казалось, студентка не заметила неестественных движений моих глаз. Я мысленно похвалил ее за хорошую интуицию.

— Опасные сейчас времена, да? Ну, мы будем осторожны.

— Вы правда не связаны с этим?

— К сожалению, нет.

— Хм… Это скучно, — она надулась. — Я подумала, если бы вы были убийцами, зарезавшими двоих людей, возможно, вы и меня убили бы, пока занимаетесь этим.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Ну, для начала, если бы я обнаружила, что ты убийца, я бы угрожала тебе; «Не важно, какие у тебя на это причины, я не могу закрыть глаза на то, что мой друг творит зло. Я сообщу полиции!» — так сказала бы я, отправившись в участок. Ты бы попытался остановить меня любой ценой, но моя решимость была бы непоколебимой, так что ты решил бы, что ты просто должен убить и меня; тогда ты бы зарезал меня так же, как и других женщин. Счастливый финал.

Я заговорил, обвиняя:

— Я не спрашивал, как это произошло бы. Почему ты хотела бы быть убита?

— Это так же, как если бы ты спросил меня: «Почему ты хотела бы жить?» — Она пожала плечами. — Для меня ты был кем-то, кто, между нами говоря, не хотел бы жить. Но неужели я оказалась не права? Неужели твой взгляд в последнее время изменился из-за того, что эта девушка дала тебе что-то, ради чего стоит жить?

Я молчал. Вскоре я услышал шум на пороге; Девушка вернулась.

Войдя в комнату с сумками, она почувствовала напряжение, наполнившее комнату и замерла. Взгляд студентки перебегал с Девушки на меня и обратно, затем она подскочила к Девушке и взяла ее за руку.

— Эй, я могу привести твою прическу в порядок, — сказала студентка, пробежавшись пальцами по волосам Девушки.

— Не волнуйся, я не покусаю ее, — эту фразу она шепотом адресовала уже мне.

— Я доверяю твоему парикмахерскому мастерству, но сначала лучше спросить ее, — посоветовал я соседке.

— Ты подстрижешь меня? — Девушка спросила, опешив.

— Да, в этом деле ты можешь положиться на меня.

— Понятно, спасибо. Давай приступим прямо сейчас.

Я не был уверен, что это хорошее решение, но решил оставить выбор за Девушкой. Мне казалось, что ее не очень волнует прическа, так что подобный исход меня несколько удивил. У меня вызывало некоторое беспокойство то, что студентка может сделать с Девушкой, и то, что она может при этом наговорить; с другой стороны, я был готов довериться парикмахерским навыкам соседки, и с нетерпением ждал Девушку с новой прической. В любом случае, всегда приятно видеть, как что-то становится красивее, чем был.

Они исчезли в комнате студентки. Я убрал сумки с покупками в холодильник, поставил «Chaos and Creation in the Backyard» в CD-плеер, включил музыку потише и упал на кровать. Я больше не слышал звуков грозы, но мне казалось, что дождь усилился. Капли непрерывно барабанили по стеклу.

Впервые за довольно долгое время я остался совсем один.

Будучи болезненным ребенком, я часто проводил будние дни, глядя в потолок или окно, как сейчас. Дождливые дни, в которые я пропускал школу и в одиночестве спал целый день, заставляли меня чувствовать себя отрезанным от мира. Иногда я начинал волноваться, что мир за пределами моей квартиры остановился, и, не в силах выносить тишину, включал телевизор, радиоприемник, будильник, — всю технику, которая была дома.

Сейчас я знал, что мир не настолько великодушен, чтобы остановиться, так что не стал включать технику, чтобы слышать хоть что-то.

Вместо этого я сел писать письмо.

_______________

Я уже почти успел забыть об этом, но все, что случилось за последние дни, началось с моей переписки с Кирико. Из-за того, что я, разорвав наши отношения, спустя столь долгое время намеревался восстановить их, сейчас я помогал Девушке убивать людей и лежал в кровати, избитый.

Возможно, это не самый правильный способ описать произошедшее, но… Правда в том, что даже после того, как я разорвал наши отношения с Кирико, я продолжал писать письма. И, если вы спросите меня, кому они были адресованы, я отвечу — Кирико. Однако, я лишь писал по паре писем в год и, разумеется, никогда не опускал их в почтовый ящик.

Когда я мог сообщить о чем-то радостном или о чем-то грустном, когда мне было невыносимо одиноко, когда все казалось мне бессмысленным. Чтобы мой разум обрел устойчивость, я писал письма, не собираясь отправлять их; я даже приклеивал марку на конверт, но все же убирал письмо в стол. Я понимал, насколько это странно, но не знал, как утешить себя по-другому.

Итак, я решил вновь сделать это, впервые за долгое время. Я положил письменные принадлежности на стол и взял ручку. Я не думал о том, что я буду писать, но, начав писать о событиях последних дней, я понял, что не могу остановиться.

Я писал о том, как сел пьяным за руль и сбил человека. О том, что сбитая мной девушка оказалась невредимой. О ее способности «откладывать» события. О том, как стал помогать ей мстить. О том, как она без колебаний била своих обидчиков ножницами. Как после убийств ее ноги отказывали, ее рвало, а сама она теряла сон. Как мы наслаждались игрой в боулинг и ужином на месте убийства нашей второй жертвы. О весьма болезненной контратаке третьей жертвы. И, конечно, о том, как мы, избитые и окровавленные, вернулись домой без проблем, благодаря Хэллоуину.

«И, думаю, со мной ничего из этого не произошло бы, если бы не мое желание встретиться с тобой.»

Завершив письмо на этом, я вышел на балкон покурить. Затем я вернулся в кровать, чтобы вздремнуть. Несмотря на грозу, день был мирным. Было в нем что-то светлое.

Что бы я делал сейчас, если бы девушка не «отменила» аварию?

Раньше я пытался избегать серьезных мыслей об этом, но сейчас, оставшись наедине с самим собой, я не мог не задуматься о самом насущном для себя вопросе.

Если бы я сдался сразу после аварии, сейчас бы прошло четыре дня с момента моего ареста. Следователь с прокурором уже завершили бы свое расследование, и я либо готовился бы к допросу в суде, либо — после суда — уже смотрел бы в потолок тюремной камеры.

Впрочем, это был оптимистичный вариант. Возможно, в мире после «отсрочки» я уже давно покончил с собой. Искренне разочаровавшись в жизни в тот момент, когда я сбил девушку, возможно, я нашел достаточно крепкое дерево неподалеку от места аварии и повесился на нем.

Эту сцену было легко представить. Засунув свою шею в петлю, я провел несколько секунд, обдумывая прошлое, и эта пустота подтолкнула меня к краю. Ветка скрипела под весом моего тела.

Многие люди считают, что самоубийство требует смелости. Но мне кажется, только те, кто не был близок к самоубийству, могут так думать. Будет ошибкой сказать что-то вроде «Если у тебя есть смелость покончить с собой, ты можешь направить ее на что-то другое».

Самоубийство не требует мужества — лишь небольшого отчаяния и краткого смятения. Просто недолгое — секунда или две — замешательство может подтолкнуть к суициду. На самом деле, самоубийство совершают не люди, обладающие смелостью умереть, а люди, у которых нет мужества, чтобы жить.

Тюремная камера или петля (или, возможно, уже крематорий). В любом случае, удручающие мысли. Так что то, что я мог лежать в постели и слушать свою любимую музыку, было настоящим чудом.

Диск начал играть по второму кругу. Я насвистывал «Jenny Wren» вместе с Полом Маккартни.

Дождь лил весь день.

_______________

Около шести вечера я проснулся от голода. Это напомнило мне о том, что я целый день не ел. Я поднялся и направился в кухню, где открыл одной рукой банку куриного супа от «Campbell», купленную Девушкой, вылил суп в чашку, добавил воды и подогрел его. После этого вернулась Девушка.

Длинные волосы, с которыми она у меня стойко ассоциировалась, были обрезаны, достигая лишь основания шеи. Челка, когда-то почти закрывавшая глаза, осталась достаточно длинной, чтобы не привлекать лишнее внимание к ране на лице, и приобрела освежающую легкость. Я был впечатлен парикмахерскими навыками студентки, отметив мысленно: «Хорошая работа».

— Я все сделаю, иди в постель, — сказала Девушка, заметив, что я делаю, и толкнула меня в спальню.

Я заметил, что синяки исчезли с ее лица. Я подумал, что, возможно, она «отменила» их, но мне все же казалось, что это не так; наверное, студентка просто скрыла их с помощью макияжа.

— Она сказала тебе что-нибудь странное? — спросил я.

— Нет, она была очень дружелюбна. Думаю, она хороший человек. Хоть в ее комнате и легкий беспорядок.

Я подумывал объяснить, что это не «беспорядок» как таковой, но решил воздержаться от этого; в этом просто не было смысла.

— Она хороша, правда? Однажды она меня стригла, и у нее вышло намного лучше, чем у плохого парикмахера. У нее всегда была неистребимая ненависть к походам в парикмахерскую или, возможно, ненависть к парикмахерам, так что она сама стрижет себя и, в конце концов, достигла в этом определенных успехов.

— Пожалуйста, прекрати болтать. Такими темпами твой жар никогда не пройдет.

Спустя несколько минут Девушка зашла в комнату с чашкой супа.

— Спасибо, — сказал я, протянув руку, но она оттолкнула ее.

— Открой рот, — строго велела она.

— Тебе не нужно заходить так далеко…

— Делай, что говорю. Твоя рука ведь ранена, разве не так?

Не дав мне времени, чтобы объяснить, что повреждена только правая рука, а я левша, Девушка поднесла ложку с супом к моему рту. Я нехотя открыл рот, и она залила в него суп. Суп не был ни настолько горячим, чтобы обжечь мой рот, ни ужасным, чтобы меня вырвало; тот факт, что это был совершенно нормальный «успокаивающий» куриный суп с лапшой, заставил меня почувствовать неловкость.

— Не слишком горячо? — спросила Девушка.

— Чуть-чуть, — ответил я.

Она зачерпнула суп ложкой и подула на него, после чего поднесла ложку к моему рту. Идеальная температура. Ложка покинула мой рот. Хлюп. Глоток.

— Так, насчет следующей цели… — я начал говорить, но она прервала меня, засунув в рот ложку. Хлюп. Глоток.

— Ешь молча, — сказала Девушка. Хлюп. Глоток.

Мысль о том, что за мной ухаживал человек, которого я убил из-за собственной небрежности, была невыносима.

— … Я правда не подхожу для такого, да? — спросила Девушка, когда с супом было покончено.

— Нет, думаю, ты справилась здорово, — я ответил, слегка колеблясь, и Девушка наклонила голову.

— Думаю, ты не так меня понял. Я говорила о мести.

— О, да? Я думал, ты об уходе за мной.

Девушка опустила голову еще ниже и уставилась на пустую чашку.

— Если честно, мысль о следующей мести пугает меня.

— Любого испугало бы убийство человека. Так не только с тобой, — я попытался подбодрить ее. — Кроме того, ты убила уже трех человек. Ты не можешь сказать, что «не подходишь» для этого, как думаешь?

Девушка медленно покачала головой:

— Именно те три убийства заставили меня почувствовать, что я достигла своего предела.

— Хм, а ты робкая. Выходит, ты хочешь отказаться от мести, забыть свою ненависть и просто прожить оставшиеся дни в мире?

Я сказал это, чтобы спровоцировать ее, но, вопреки моему замыслу, Девушка, казалось, поняла меня буквально.

— … Если честно, это был бы разумный выбор, разве нет? В конце концов, — она тихо пробормотала. — Как ты и говорил, месть просто бессмысленна.

_______________

Первое ноября. Прошло шесть дней с момента аварии, убившей Девушку; минула уже половина от предполагаемого срока действия «отсрочки» в десять дней. Девушка, несмотря на это, не двигалась все утро. Мой жар прошел, ливень перешел в моросящий дождик, но она сразу после завтрака вернулась в кровать и накрылась одеялом с головой.

— Мне нехорошо, — сказала она. — Я отлежусь какое-то время.

Девушка явно симулировала болезнь и даже не пыталась скрыть это, так что я спросил ее прямо:

— Ты отказалась от мести?

— … Не совсем. Я просто чувствую себя не лучшим образом. Пожалуйста, оставь меня в покое.

— Понятно. Скажешь, если передумаешь.

Я сел на диван и взял музыкальный журнал с пола, открыв его на странице с интервью с артистом, о котором я никогда не слышал. Я не мог перестать беспокоиться. В такой ситуации у меня не было причин просто расслабиться и читать. Прочитав пятистраничное интервью, я пролистал назад, чтобы начать читать его сначала; на этот раз я считал, как часто в тексте встречается слово «жалкий». Я насчитал двадцать один раз — на мой взгляд, очень много — и тоже почувствовал себя жалким из-за того, что вообще считал это. Неужели мне нечем было заняться, кроме этого?

Девушка высунула голову из-под одеяла:

— Эм, мог бы ты погулять где-нибудь? Я хочу остаться одна.

— Хорошо. Как долго?

— Хотя бы пять или шесть часов.

— Позвони мне, если что. Снаружи есть общественный телефон, но я уверен, моя соседка с удовольствием одолжит тебе свой.

— Поняла.

У меня не было зонта, так что я натянул на голову капюшон своего пальто, надел свои незабываемые солнечные очки и вышел из квартиры. Дождь, похожий на туман, медленно пропитывал мое пальто. Люди, ехавшие по дорогам, вели машины осторожно, включив противотуманные фары.

Не имея цели, я встал на автобусной остановке и сел в автобус, пришедший через двенадцать минут.

Автобус был переполнен; из-за смешения запахов тел пассажиров в нем стоял затхлый запах. По пути автобус сильно трясло, и я, со своей слабостью в ногах, множество раз был близок к потере равновесия. На запотевших окнах детским почерком были написаны разные непристойности.

В торговом квартале я вышел из автобуса, но особо не задумывался о том, что мне делать здесь пять часов — можно сказать, что я вообще не думал об этом. Я зашел в кафе и заказал кофе, чтобы обдумать, чем же заняться; однако мне в голову не пришло ни одной хорошей идеи.

Чем бы я ни занимался, от этого не останется и следа, когда закончится «отсрочка». На самом деле я сейчас либо был в тюрьме, либо уже давно умер. Я мог творить добро или зло, мог швыряться деньгами, мог пренебречь своим здоровьем — в момент смерти Девушки все это будет аннулировано. У меня была полная свобода.

Я могу делать все, что хочу, так что я спросил себя: «А чего я хочу?» Но у меня не было ответа. Не было дел, которыми я хотел бы заняться, не было мест, которые я хотел бы посетить. Мне ничего не хотелось.

Чем я наслаждался в прошлом? Фильмы, музыка, книги… Возможно, все это было мне совсем чуть-чуть более интересно, чем обычному человеку, но ничто из этого не вселяло в меня страсть; я не мог сказать, что не могу жить без этих вещей. Наверное, я наслаждался этим, потому что в определенный момент эти вещи заполнили зияющую пустоту во мне. Я ценил эти развлечения за то, что они спасали меня от скуки и сонливости, словно принятие горького лекарства.

Но все, что я в конце концов получил, — осознание необъятности и глубины пустоты во мне.

Раньше я думал, когда люди говорят о «дыре» в них, они имеют в виду незаполненное пространство, которое должно быть заполнено. Но недавно мое восприятие этого изменилось. Это была бездонная яма, заставлявшая исчезнуть все, что бы ты в нее ни кинул. Бесконечное ничто, которое нельзя было назвать даже «нулем». Я пришел к выводу, что во мне было нечто такое.

Сама мысль о том, чтобы заполнить эту пустоту, была бессмысленной. Мне не оставалось ничего, кроме того, чтобы обнести ее стеной и никогда к ней не притрагиваться.

Когда я это понял, мои увлечения сменились с «заполняющих» на «возводящие стены». Я начал больше ценить занятия, направленные исключительно на красоту и удовольствие, чем то, что направлено на самопознание. Это не означало, что я мог по-настоящему наслаждаться исключительно красотой или удовольствием; просто такие хобби были предпочтительнее, чем столкновение с внутренней пустотой.

Но сейчас, учитывая то, что я, возможно, уже несколько дней мертв, мне не хотелось, чтобы «стены» оставались на месте. Я словно ребенок, получивший новую игрушку, — разве я не должен получать более искреннее удовольствие от нее?

Я рано пообедал и начал бродить по торговому кварталу в поисках чего-то, от чего мое сердце пустится в пляс. Я заметил группу студентов колледжа на другой стороне дороги. Мы были знакомы — они учились на одном факультете со мной. Быстро подсчитав, я обнаружил, что там было больше семидесяти процентов моей группы. Задумавшись о том, почему они все собрались, я пришел к выводу, что они, скорее всего, отмечают предзащиту дипломных работ. Это должно было быть примерно в это время года.

Все они радостно смеялись; на лицах было заметно облегчение от завершения чего-то. Ни один из них не заметил меня; должно быть, они совсем забыли, как я вообще выгляжу. Пока я был в тупике, время, как и положено, шло вперед. Пока я жил одинаковыми днями, повседневный опыт сделал их взрослее.

То, что меня едва задело столкновение с настолько явно вызывающим одиночество зрелищем, говорило о том, что у меня есть серьезные проблемы. Я всегда был таким. Если бы я просто мог чувствовать боль тогда же, когда нормальные люди чувствовали ее, моя жизнь, как минимум, стала бы немного насыщеннее.

Я вспомнил, что в третьем классе старшей школы одна девушка вызвала у меня легкий интерес. Я мог бы описать ее как тихую девочку, которой нравилось фотографировать. У нее в кармане всегда была маленькая старомодная камера, которую она доставала, чтобы сделать снимок без какой-либо причины, понятной кому-то, кроме нее самой. У нее также был однообъективная зеркальная камера, но ей не нравилось пользоваться ей; она утверждала: «Мне не нравится, что она выглядит так, словно я угрожаю людям.»

Время от времени она выбирала меня, чтобы сделать фото. Когда я спросил ее, почему именно я, произошел такой разговор:

— Ты хорошо подошел бы для фильма с низкой цветностью.

— Понятия не имею, что это значит, но не думаю, что ты меня похвалила.

— Это и правда не комплимент, — она кивнула. — Но снимать тебя весело. Словно фотографировать равнодушного кота.

Когда лето кончилось, пришло время конкурса, и она вытащила меня в город. В большинстве своем места, которые мы посетили, были холодными и заброшенными — парки, заросшие травой, большие опустошенные места вырубки леса, станции, на которых не было и десяти поездов за день, заброшенные парковки с рядами старых автобусов. Я должен был сидеть там, а она раз за разом щелкала затвором.

Сначала мне казалось неловким то, что мой образ будет в каком-то смысле увековечен, но, когда я понял, что она рассматривает меня исключительно с художественной точки зрения, эта неловкость прошла. Тем не менее, когда я видел, с какой заботой она делает фотографии, на которых запечатлен я, мое сердце, как минимум, было по-своему тронуто.

Когда у нее получалось хорошее фото, она показывала мне его с детской улыбкой, которой я никогда не видел у нее в школе. Мысль о том, что я, возможно, был единственным, кто видел эту улыбку, вызывала во мне гордость.

В одну ясную осеннюю субботу я услышал, что ее фотографии попали в призовые места на конкурсе, и пошел посмотреть на фотографии. Увидев в галерее эти фотографии, на которых был я, я подумал, что должен угостить ее в следующий раз.

По дороге домой я совершенно случайно заметил ее в магазине. С ней был парень — студент колледжа, красиво одетый, с крашеными каштановыми волосами. Девушка попыталась сплести с ним руки, на что он ответил закатыванием глаз, но все же пошел ей навстречу. Я никогда не видел у нее такого лица. Я в изумлении подумал: «Так она может выглядеть и так.»

Увидев, как они, прячась, целуются, я вышел из магазина.

После завершения конкурса она не разговаривала со мной. Меня не особо волновало наше общение вне фотосъемок, и я тоже не чувствовал желания разговаривать с ней. Так завершились наши незначительные отношения.

И тогда я тоже не чувствовал настоящей боли. Я думал, возможно, я просто не осознавал эту боль, и она позже отзовется во мне, но этого не произошло. Я не просто быстро смирился с этим. Удивительно, но, когда я увидел её с тем парнем, я не испытал ревности или зависти. Я просто подумал: «Лучше мне не беспокоить их.» С самого начала у меня не должно было быть идеи о том, что она будет «моей».

Люди могут сказать, что это всего лишь обыкновенный пример «зеленого винограда» *. Ты не можешь получить что-то, так что просто делаешь вид, что ты никогда этого не хотел. Если бы это было правдой, насколько сильным было мое самовнушение? Если мою грудь обжигало кипящее желание, готовое вырваться в любой момент, — я просто не заметил этого. Но я настолько тщательно искал внутри себя, пытаясь найти хоть что-то подобное, и не нашел ни следа. Лишь затхлое серое пространство.

В конце концов, я был человеком, неспособным желать чего-либо. Я потерял эту способность так давно, что даже не помнил, была ли она у меня вообще. Или, возможно, я просто с самого начала не обладал ей. И, с легкостью избавившись от единственного исключения, от отношений с Кирико, сейчас я не мог найти себе применения. Что мне следовало делать с… этим?

Я зашел в проулок и спустился по неожиданно узкой лестнице. Внизу я обнаружил игровой зал, в котором мы с Синдо все время болтались. Как можно было подумать, увидев обшарпанную вывеску, в этом месте было полно аркадных автоматов, причем все они, возможно, были старше меня, так что было сложно назвать это место «молодежным».

Разменный автомат, облепленный жвачкой, пепельницы, покрытые сажей, плакаты, выцветшие от солнца, аркадные автоматы с обшарпанными стенками, мутными экранами и дешевыми звуками. Этот набор предметов, давно изживших свою ценность, но отчаянно цепляющихся за жизнь, породил у меня ассоциацию с гигантской больничной палатой. Ну, впрочем, это было даже больше похоже на морг.

«Причина, по которой я пришел в такое скучное место, — говорил мне Синдо. — В том, что здесь я не чувствую, что меня здесь что-то манит.»

Я привязался к этому игровому залу по той же причине.

Меня здесь не было уже несколько месяцев. Я стоял перед автоматическими дверями, но они не открывались. Рядом на стене было объявление.

«Игровой зал будет закрыт тридцатого сентября. Спасибо за многолетнюю поддержку (Примечание: время закрытия — 21:00).»

Я сел на ступеньки и зажег сигарету. Вокруг были рассыпаны сотни окурков — видимо, кто-то высыпал здесь содержимое всех пепельниц игрового центра. Окурки сигарет, скуренных до фильтра, разбухшие под дождем, были похожи на пустые гильзы.

Теперь у меня действительно не осталось мест, в которые я мог бы пойти. Я покинул торговый квартал и попал в какой-то парк. Приметив скамейку без спинки, я смахнул с нее опавшие листья и лег на бок, не заботясь о том, как это выглядит. Небо было затянуто тучами. На земле медленно кружился красный кленовый лист; я схватил его левой рукой.

Опустив этот лист себе на грудь, я закрыл глаза и сосредоточился на звуках парка. Холодный ветер, листья, падающие на горы уже опавших листьев, щебет птиц, перчатки, ловящие мяч для софтбола. Сильный порыв ветра осыпал меня множеством красных и желтых листьев. Я подумал, что не хочу двигаться с места. Я просто позволю себе остаться погребенным под этими листьями.

Вот такая у меня жизнь. Не стремясь ни к чему, моя душа потухла, ни разу не загоревшись; моя жизнь просто стремительно гнила.

Но я по-прежнему не мог бы назвать это трагедией.

_______________

Разобравшись с покупками, я вернулся в квартиру немного раньше, чем Девушка просила. Я около часа ходил с футляром, весившим более двадцати килограммов, на спине и серьезно вспотел к возвращению домой. Я занес футляр в комнату, и Девушка, взглянув на него, сняла наушники, подключенные к CD-плееру, и спросила:

— Что это?

— Это цифровое пианино, — ответил я, вытирая пот. — я подумал, что тебе будет скучно просто сидеть в квартире без дела.

— Я не буду играть на нем. Я уже забыла про игру на пианино.

— Хм, то есть, получается, я сделал бесполезную покупку? — я нахмурился. — Ты ела что-нибудь с тех пор, как я ушел?

— Нет.

— Тебе нужно поесть, а я сейчас кое-что исправлю.

Я пошел на кухню и разогрел тот же суп из банки, которым Девушка кормила меня вчера. Она сидела на кровати, глядя в окно; увидев, что я держу перед ней ложку, она перевела взгляд на меня и, после короткой внутренней борьбы, робко открыла рот. Вчера казалось, что она не имеет ничего против такого, но, видимо, дело принимало другой оборот, когда ухаживали за ней.

Когда я занес ложку ей в рот, она сомкнула свои тонкие, но мягкие губы.

— Я не буду играть на пианино, — настаивала Девушка, сделав первый глоток. — В конце концов, я все еще больна.

— Знаю. Ты не будешь на нем играть. — я поднес к ней вторую ложку.

Но через час Девушка сидела перед пианино. Видимо, она не смогла вынести того, что я проверял его прямо у нее под носом. Я поставил его перед кроватью, и она мягко опустила свои пальцы на клавиши. Насладившись этим кратким моментом с закрытыми глазами, она размяла пальцы, сыграв некоторые из важнейших этюдов Анона; она играла так точно, что лучшей игры нельзя было и ожидать.

Звуки пианино были достаточно громкими, чтобы их слышали по соседству, но это не было проблемой, поскольку, как я полагал, студентка смирилась бы с такой музыкой.

Я не мог похвастаться абсолютным слухом, но все же мог сказать, что Девушка совершила несколько серьезных ошибок, играя левой рукой. Из-за того, что игра ее правой руки была превосходна, это ужасно выделялось. Ее левая рука, неподвижная в месте пореза, должно быть, ощущалась Девушкой как кожаная перчатка. Видимо, осознавая это, она периодически бросала на левую руку взгляды, полные омерзения.

— Ужасно, не правда ли? — Девушка вздохнула. — До этой травмы игра на пианино была моим единственным спасением. А сейчас это звучит так. У меня такое чувство, словно я использую чужую руку. Сейчас мои выступления лишь могут заставить обоих — и меня, и слушателя — чувствовать себя неловко.

Трижды ошибившись левой рукой, она прекратила играть.

— А почему ты не пробуешь действительно воспользоваться чужой рукой? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

Я сел рядом с ней и опустил левую руку на клавиши. Она с подозрением посмотрела на меня, но, сказав всем своим видом: «Ну хорошо», начала играть партию для правой руки.

К счастью, это была известная композиция, которую даже я знал — «Прелюдия №15» Шопена. Я присоединился к игре на третьем такте. Хоть я и не играл на пианино уже десять лет, но клавиши цифрового пианино были легче, чем клавиши рояля, и мои пальцы двигались достаточно плавно.

— Так ты умеешь играть на пианино, — заметила Девушка.

— Моего умения хватает лишь на то, чтобы так казалось. Я просто некоторое время брал уроки, когда был ребенком.

С нашими руками — моей раненой правой рукой и ее парализованной левой — мы смогли предоставить друг другу те руки, которых нам не хватало. Наша игра слилась воедино быстрее, чем я ожидал. На двадцать восьмом такте, когда тональность сменилась, Девушка наклонилась ко мне, чтобы взять низкие ноты. Это ощущение напомнило мне, как она два дня назад в поезде спала у меня на плече. Сейчас на мне не было пальто, так что я лучше чувствовал ее тепло.

— Ты вроде бы болела? — спросил я.

— Мне полегчало.

В противоположность ее резкому тону, клавиши, которых она касалась, издавали мягкие звуки, тесно взаимодействуя с моими нотами.

Три часа пролетели как одно мгновение, пока мы играли. Мы начали замечать усталость друг друга, так что, сыграв «Spicks and Specks», чтобы перевести дух, отключили пианино.

— Было весело? — спросил я.

— Это помогло мне спастись от скуки, — ответила Девушка.

Мы вышли на прогулку и поужинали в местном ресторанчике. Вернувшись домой, я приготовил смесь бренди и молока, которую мы пили, слушая радио, после чего оба рано легли спать. В тот день Девушка не сказала ни слова о мести.

Возможно, она отказалась от нее. Девушка говорила, что продолжит мстить, но я уверен, что в ней просто говорило упрямство. В глубине души она не могла действительно наслаждаться убийством людей. После ужасающего опыта убийства ее ждал страх, заставлявший ноги отказать, слабость, доводившая до рвоты, и бессонница, вызванная чувством вины. Сейчас она полностью осознала бессмысленность мести.

Этот день, должно быть, стал необычайно мирным для нее. Она целый день лежала на кровати, накрывшись одеялом и слушая музыку в наушниках, с удовольствием играла на пианино, поела, выпила бренди и вернулась в постель. Думаю, такой день был большой редкостью в ее жизни.

Я надеялся, что она примет такую жизнь. Она могла забыть о своей мести и наслаждаться таким незначительным, но явным счастьем, пока ее «отсрочка» не закончится.

Делать покупки, играть на пианино, слушать музыку, выходить на улицу и веселиться, есть вкусную еду. В таком случае ее ноги не отказывали бы, ее не тошнило, а сама она не могла вновь оказаться избитой. Я также не служил бы сообщником в убийстве кого-нибудь еще, и смог бы избежать «подходящей судьбы», не став пятой жертвой.

Был ли какой-нибудь способ убедить ее отказаться от мести? Думаю, пианино было хорошей идеей. Интересно, было ли что-нибудь еще, что она любила? Возможно, стоило поговорить об этом со студенткой?

Пока я смотрел в потолок, размышляя об этом, бренди подействовало, и мои глаза закрылись.

_______________

Даже во сне мой мозг продолжал работать.

Я что-то упускал.

Например, в последние дни у меня было чувство какой-то неправильности, которую я не мог однозначно определить. Это чувство достигло пика вчера, когда Девушка сказала: «В конце концов, как ты и говоришь, месть просто бессмысленна.»

Я должен был стремиться услышать эти слова. Потеря Девушкой интереса к мести должна была стать радостным событием для меня.

Должна была, да.

В таком случае, почему я чувствовал настолько сильное разочарование?

Довольно быстро я нашел ответ. Возможно, я не хотел, чтобы она оказалась такой робкой. Я не хотел, чтобы она так быстро отказалась от того, что делала до этого момента. Я не хотел, чтобы она с такой легкостью отбросила эту страсть, эту напряженность. В некотором смысле можно сказать, что я восхищался Девушкой, когда она поступала как воплощение ярости.

Я услышал голос:

— Так ли это?

Так и есть. Я хотел постоянно чувствовать ту сильную страсть, исходившую от нее, потому что такая страсть была чем-то, что никогда не исходило от меня.

— Неверно, — сказал голос. — Это всего лишь твое толкование произошедшего. Причина твоего разочарования проще. Не пытайся сбить себя с толку.

Я услышал вздох, вызванный моим недоумением.

— Хорошо, я дам тебе подсказку. Первую и последнюю. Если ты не поймешь после нее, дальнейшие разговоры будут пустой тратой времени. Я скажу это лишь один раз.

— Действительно ли эта «страсть» исходит от нее?

— Это все.

Закрыв глаза, я вновь обдумал все это.

Я чувствовал ностальгический аромат цветов.

Я поблагодарил Синдо.

Я понял, что было не так.

_______________

Я проснулся среди ночи. Сердце яростно колотилось. К горлу что-то подкатило — это была не тошнота, а желание кричать. Мой разум был чист, словно я спал несколько десятилетий. Встав, я наступил на коробку от CD-диска; я услышал треск, но не обратил на него внимания.

Я набрал в стакан воды из-под крана и выпил; после этого я включил свет в комнате и растолкал Девушку, укрытую с головой под одеялом.

— Чего тебе надо в такое время? — Девушка посмотрела на часы и натянула одеяло обратно, чтобы укрыться от света.

— Сейчас мы будем мстить твоей следующей цели, — объяснил я, сдернув одеяло. — У нас нет времени. Поднимайся и готовься.

Она вновь скрылась под одеялом, удерживая его руками.

— Это не подождет до утра?

— Не подождет, — я продолжал настаивать. — Мы должны отправляться прямо сейчас. У меня есть такое чувство, что уже завтра ты больше не будешь мстительницей. Я не хочу этого.

Девушка перевернулась на бок, повернувшись ко мне спиной.

— Я не понимаю, с чего ты так воодушевился, — пробормотала она. — Разве для тебя не будет лучше, если я откажусь от мести?

— Я тоже так думал. Но, размышляя об этом, пока сидел дома последние два дня, я изменил свою точку зрения. Или, возможно, я просто заметил, что я на самом деле чувствовал. Дело в том, что я хочу, чтобы ты была беспощадным мстителем. Я не хочу, чтобы ты делала «разумный» выбор.

— Это звучит, как полная противоположность тому, что ты сказал ранее. Разве не ты говорил, что месть бессмысленна?

— Это было так давно, я уже и позабыл.

— Не говоря уже о том, — она зевнула, свернулась и вцепилась в одеяло еще крепче, — что после следующей жертвы моей целью станешь ты. Ты понимаешь это?

— Понимаю. Что с этого?

— Ты настолько отчаянно хочешь добиться моей благосклонности?

— Нет, это не имеет отношения к «зарабатыванию очков».

— Хорошо, выходит, ты просто сошел с ума, — пробормотала она. — Я буду спать. Ты тоже ложись, заодно постарайся придти в себя. Утром, когда ты успокоишься, мы спокойно обсудим это еще раз… А сейчас выключи свет.

Я задумался. Как ей все объяснить так, чтобы она поняла меня? Я сел на диван, пытаясь найти правильные слова.

— Знаешь, еще во время первого убийства я заметил кое-что, — я очень осторожно подбирал слова. — Когда ты убила свою сестру, твои ноги не слушались тебя, верно? Если честно, тогда я подумал: «Какая трусливая убийца»… Но странным было не твое поведение, а мое. Твоя реакция была нормальной, моя — нет. Как я мог остаться настолько спокойным, наблюдая, как человек умирает? Не обязательно было бы реагировать так остро, как ты; хотя бы бессонницы и тревоги было бы достаточно.

Девушка промолчала, но казалось, что она очень внимательно меня слушает.

— После второго убийства я вновь остался абсолютно равнодушен, не чувствуя ни отвращения, ни вины. Напротив, я заметил какое-то иное чувство, которое я никогда не испытывал раньше. Оно смогло заслонить собой обычное негативное впечатление от убийства. Думаю, к тому времени, когда ты совершила третье убийство, я уже понял, что это за чувство. Но мои глаза не были полностью открыты до этого момента.

Девушка села, словно стряхнув оцепенение, и посмотрела на меня в замешательстве.

— Э-э-эм-м, о чем ты вообще говоришь?

О чем я говорил?

Я говорил о любви.

— Кажется, я тебя люблю.

Этих слов было достаточно, чтобы мир замер. Казалось, весь воздух покинул комнату, оставив тишину вакуума.

— Э-э-э? — наконец выдавила она после долгой тишины.

— Я знаю, у меня нет права на это. И я понимаю, что во всем мире я меньше всех подхожу для этого чувства. Можно сказать, с моей стороны это дерзость. В конце концов, я — тот, кто отнял у тебя жизнь. Но я говорю, понимая это все: кажется, я тебя люблю.

— Я не понимаю, — она опустила голову и начала мотать ей из стороны в сторону, — ты еще спишь?

— Все наоборот. Я спал в течение двадцати двух лет. И лишь сейчас я проснулся. Знаю, я немного опоздал с этим.

— Я совсем ничего не понимаю. Почему ты начал испытывать любовь ко мне?

— Когда ты впервые убила человека на моих глазах, — начал я. — Когда твоя блузка покраснела от крови, а ты смотрела на труп, сжимая свои смертоносные ножницы, я посмотрел на тебя и подумал: «Она красивая»… Поначалу я даже не придал внимания этому чувству. Но сейчас я понимаю, что, возможно, это был один из наиболее ярких моментов в моей жизни. На самом деле, это мой первый опыт влюбленности. Я, казалось бы, уже давно потерявший веру и надежды на что-либо, подумал: «Я хочу вновь пережить этот момент». Настолько меня впечатлила твоя красота, когда ты вершила возмездие.

— Пожалуйста, прекрати. — Девушка швырнула в меня подушку; я отбил ее, и она упала на пол. — Ты пытаешься таким образом произвести на меня хорошее впечатление? Меня не обманешь, — сказала она с яростью. — Мне это не нравится. Для меня такие методы — одни из худших.

— Я не обманываю. Я знаю, что ты мне не поверишь. Думаю, я растерян даже больше, чем ты.

— Я не хочу этого слышать.

Девушка закрыла глаза и уши. Я схватил ее за руки и отнял их от ушей. Наши глаза встретились; через несколько мгновений она опустила взгляд.

— Слушай, я повторю еще раз, — я вздохнул. — Ты прекрасна, когда мстишь. Так что, пожалуйста, не говори, что месть бессмысленна. Как минимум, для меня она имеет значение. В плане красоты она более значима, чем что-либо еще в этом мире. Я молюсь о том, чтобы ты смогла отомстить хотя бы еще одному человеку. Даже если я буду включен в число жертв.

Она оттолкнула меня и с силой ударила в грудь. Я упал на пол.

Глядя в потолок, я подумал: «Конечно, она отреагировала так». Кто мог принять такие слова, как «Я люблю тебя» от своего убийцы?

На самом деле, я не собирался говорить так много. Я хотел остановиться на «Я симпатизировал твоей мести, я был прав в этом, и я не хочу, чтобы ты остановилась сейчас».

Какого черта я сказал ей это? Кажется, я тебя люблю? Я никогда по-настоящему не испытывал ничего подобного в жизни, и направил свои чувства на трусливую убийцу, которая младше меня на пять или шесть лет? Может, это было что-то вроде Стокгольмского синдрома?

Мой вздох достиг протянутой ко мне руки Девушки. Я робко протянул свою руку навстречу; она решительно схватила меня за руку и подняла меня. Я вспомнил, что что-то такое уже было. Тогда лил ужасный дождь.

Царило долгое молчание; Девушка продолжала держать меня за руку. На ее лице было написано: «Что я делаю?» Глядя на наши руки, она, казалось, погрузилась в мысли о значении своих подсознательных действий.

Неожиданно ее пальцы разжались, и она отдернула руку.

— Поторапливайся, — сказала она, — если мы все сделаем быстро, мы должны успеть на последний поезд.

Я был потрясен; Девушка самодовольно посмотрела на меня.

— Что-то не так? Я нравлюсь тебе, когда я красиво мщу, разве нет?

— Да, все так, — ответил я после долгого молчания.

— Мне сложно это понять, — сказала она с усмешкой. — То, что из всех людей мира меня любишь именно ты, не приносит мне счастья.

— Мне все равно. Тебе не на кого положиться, кроме меня, так что я знаю, что буду сопровождать тебя — неважно, насколько сильно тебе это не по нраву.

— Точно. Я очень недовольна.

Она наступила мне на ногу. Она сделала это недостаточно сильно, чтобы причинить боль; также мы оба были босыми, и ощущение мягкого прикосновения было приятным. Это немного было похоже на то, как животные проявляют свою симпатию.

На улице было холодно, так что мы вышли, надев зимние пальто. Под козырьком у входа стоял ржавый велосипед, вероятно, принадлежавший кому-то из арендаторов. Я одолжил его без разрешения, посадил Девушку на багажник, и, оседлав велосипед, поехал на станцию.

Мои руки, державшие руль, быстро замерзли, глазам было больно из-за сухого ветра, а раны на мизинце заныли из-за холодного воздуха.

После подъема на высокий холм нас ждал узкий спуск, ведущий на станцию. Визг тормозов разнесся по сонным жилым улицам. Девушка — возможно, чувствуя опасность из-за увеличившейся скорости — прижалась к моей спине. Если у нее не было других причин на это, я хотел бы, чтобы этот спуск продолжался бесконечно.

1. ↑Басня Эзопа