Вступление

Цвет. Он всюду, куда ни глянь.

Самое мое первое воспоминание — всеобъемлющий «белый». Основным цветом учреждения был выбран белый, что соответствовало его названию — «Белая» комната.

Потолок исключением не стал.

В моем самом раннем воспоминании я смотрю на белый потолок. Я еще не начал указывать на него пальцем, но задавался вопросом: чем являлся этот белый потолок. День сменялся днем, и все это время я неотрывно смотрел в потолок.

[П/Р: Где-то в возрасте девяти месяцев ребенок начинает осознанно указывать пальцем на вещи, изъявляя желание «взять» или «посмотреть», например.]

Вот я впервые рыдаю — рыдаю, потому что хочу, чтобы кто-то побыл рядом. Но никто не придет, это я усвоил довольно быстро. Оглядываясь назад, я понимаю, что осознание этого пришло скорее от инстинктов, а не логики. Новорожденный, неспособный говорить, получает знания из наблюдений за окружающим миром.

Потом я обратил внимание, что у меня есть пальцы. Дни напролет я изучаю их, засовываю в рот, облизываю. В это бессодержательное время мне абсолютно нечем заняться.

Питательные вещества, необходимые для поддержания жизни, доставляются невыразительными взрослыми.

Болезнь распорядок не меняет. Лечение проводится также равнодушно, каждодневная рутина сохраняется, будто ничего не случилось вовсе.

Никто не суетится, никто не беспокоится, никто не радуется.

Вскоре я начал понимать. Здесь занимаются воспитанием — цивилизованно, но строго.

Люди могут испытывать эмоции вроде радости, гнева, печали или веселья. Однако в этом учреждении ни одна из них ни к чему не приводит. Мой все еще развивающийся мозг довольно быстро это схватил.

Оно и понятно. Можно смеяться или плакать, злиться или грустить, но инструкторы не сделают абсолютно ничего, чтобы помочь. А продвинуться в чем-либо можно было лишь тогда, когда достигаешь результатов.

Помню, как слова для меня приобрели какой-то смысл, мне тогда было два года.

Инструктор и я сидим друг напротив друга. Между нами ничего. Вот он вытянул руки, держа их ладонями вверх. Затем демонстративно положил маленькую мармеладку в правую руку.

В этом учреждении детям весьма редко давали так называемые сладости. То есть сладкая еда обычно нам была недоступна. Помню, я не был исключением среди детей, и меня тянуло к ней так же, как остальных.

— Если угадаешь, где мармеладка, сможешь съесть, — произнес взрослый, сжимая руки, из которых именно в правой находилась мармеладка.

Его лицо было суровым и практически ничего не выражало. Ребенок напротив него — Аянокоджи Киётака, то есть я, — тоже был безэмоциональным.

Оба оставались равнодушными, но у меня это было естественным состоянием, а инструктор сознательно подавлял свои эмоции.

То же самое касалось других детей. Эмоции могут быть оковами — они явно хорошо это усвоили.

Взрослые, скрывающие эмоции, находились напротив детей, практически полностью их лишенных. Один напротив другого.

— У тебя есть шанс до тех пор, пока не допустишь три ошибки, — пробормотал мне инструктор.

— …

Полностью понять речь взрослых я еще не мог. Двухлетний ребенок не в состоянии осознать смысл слов «шанс» или «ошибка». Но догадка о сказанном приходила инстинктивно. Также как и догадка о том, о чем тебя просят.

Я послушно коснулся правой руки, взаимодействие с которой видел своими глазами. Инструктор, не колеблясь, раскрыл ее и дал мне мармеладку.

Другие дети угадывали расположение мармеладок вместе со мной. Их всех положили в правые руки, и все дети справились с задачей.

— Дальше.

Мармеладка опять оказалась в правой руке, только в этот раз ее сразу и быстро переложили в левую.

Разумеется, я без раздумий коснулся левой руки. Снова правильно.

Простенькое задание повторилось еще два раза, в сумме вышло четыре мармеладки. Они были не очень-то сладкими, но дети высоко ценили выданное угощение, поскольку в Белой комнате его давали редко. Помню, мне оно тоже нравилось.

— Дальше.

Задание повторилось в пятый раз. Теперь инструктор заложил руки за спину, в таком положении спрятал мармеладку и только затем выставил кулаки вперед.

Обе кисти сжимались с одинаковой силой и находились на одном уровне. Выражение лица инструктора не менялось, направление взгляда тоже.

В такой ситуации нет данных, чтобы сделать объективный вывод о том, в какой руке находится мармеладка. Любой выбор будет либо правильным, либо нет.

Раз так, то отдам приоритет экономию времени.

Я наугад коснулся правой руки. Оказалось, что в ней ничего не было.

Другие дети выбирали и лево, и право — правую сторону выбирали немного чаще, но, как мне кажется, на то нет явной причины.

Однако все инструкторы снова поступили одинаково, вложив мармеладку в левую руку.

— Дальше.

Инструктор опять спрятал руки за спиной, сжал их в кулаки и только потом вытянул вперед.

Похоже, снова простой выбор из двух вариантов? Пусть тогда будет лево, раз нет доводов в пользу конкретной стороны.

Нет…

Немного подумав, я не стал сразу давать ответ, а вместо этого осмотрелся. Остальные дети полностью сосредоточились на мармеладках и инструкторах перед собой и совершенно не обращали внимание на то, что происходило вокруг.

В этот раз подавляющее большинство указало на левую руку, тогда как правильным выбором была правая. Получается, мармеладка у инструктора напротив меня, вероятнее всего, также находится в правой руке.

Я указал на нее — ладонь раскрылась спустя небольшую паузу, и в ней действительно оказалась мармеладка зеленого цвета.

— Дальше.

За правильный ответ никто тебя не хвалил, зато разрешалось есть сладости.

Переворачивая мармеладку кончиком языка, я снова сосредоточился. Инструктор опять спрятал сладость за спиной. И, как и в прошлый раз, вытянул обе руки одновременно.

Разумеется, в этот раз я также решил осмотреться, но… когда дети определялись с выбором, инструкторы не спешили раскрыть рук.

— Ты последний.

Значит, правильный ответ не будет известен до тех пор, пока все дети не выберут сторону.

Раз подсказок теперь нет, я просто указал на правую руку. Инструкторы одновременно раскрыли ладони. Никто не угадал. Ни те дети, что указали на правую руку, ни те, что указали на левую.

На этом моменте многие дети совершили третью ошибку, и больше им не предоставлялся шанс угадывать. Я мог ошибиться еще лишь раз.

— Дальше.

Как и в предыдущие два раза, руки опять завели за спину. Я не мог придумать способ узнать расположение сладости по внешним признакам. Даже когда немногие из оставшихся детей сделали свой выбор, инструкторы не раскрывали рук.

Тогда между правой стороной и левой не провести различий.

Так ли на самом деле?

Или…

У меня остался последний шанс.

Раз мармеладки не было ни в одной из рук… Инструктор ведь не говорил угадать, в левой она или в правой. Лишь показать, где именно она находится. То есть мармеладка может быть спрятана не только в руках?

Рассудив это своим детским умом, я указал за спину.

— …

Инструктор молча проследил за моими действиями.

— Почему ты указываешь за спину?

— Мармеладка… не… рука… — неумело ответил я, поскольку по-другому пока не мог.

Инструктор молча раскрыл обе руки. Мармеладка лежала в правой.

— Жаль, но правильным выбором было право, — ответил инструктор, после чего сам съел сладость.

Мармеладку получил лишь один ребенок из оставшихся двух, выбравший правую руку.

— Я дам тебе еще один шанс в качестве исключения.

Он взял одну мармеладку, повторно заложил руки за спину и потом вытянул вперед сжатые кулаки.

В прошлый раз сладость лежала в правой руке, хотя я посчитал, что обе должны быть пусты. Раз так вышло, значит ли, что угадывать нужно было только между левой и правой стороной, не учитывая с самого начала вариант с пустыми руками? Или он намеренно вложил мармеладку в руку, поскольку предвидел такой ответ на второй раз?

Сейчас же вариант с пустыми руками должен быть более вероятен, чем тот, при котором мармеладка находится в сжатом кулаке.

Оставшийся ребенок указал на левую руку.

Какой же выбор будет правильным… Правая рука, левая или за спиной?

— Зазпиной, — рискнул я, подумав.

Я отказался от варианта с левой и правой руками и счел, что обе пусты.

Инструкторы раскрыли ладони. Мармеладка находилась в левой руке.

— Жаль, но опять неудача. Разочарован?

Правда в том, что на такой исход я точно не рассчитывал. Поэтому я слегка кивнул. Но разочарование было не из-за того, что я так хотел мармеладку. Скорее, потому что моя идея оказалась ошибочной.

— Как и ожидалось, весьма необычный ребенок.

Неподалеку от меня собрались взрослые и начали о чем-то тихо переговариваться. Двухлетний ребенок не может понять значение сложных понятий, но они отложились в памяти просто как набор слов.

— Все дети, кроме Киётаки, в каждом случае выбирали либо лево, либо право. Но он не только начал наблюдать за выбором остальных, но и явно держал в уме третий сценарий: что вещь была спрятана сзади. Кроме того, даже когда выяснилось, что догадка была неправильной, он не отказался от этого варианта. Мыслит он явно не как двухлетний ребенок.

— А ты не преувеличиваешь?

— Но исходя из прошлых тестов видно, что у этого ребенка образ мышления и взгляд на вещи действительно не такие, как у других детей.

В то время я не понимал, о чем шла речь, но слова инструкторов врезались в память. Ведь потом, возможно, удастся вытянуть подсказки из разговора. Когда я подрасту, можно будет пройтись по содержимому в памяти.

— Он так странно смотрит… Будто понимает, о чем мы говорим.

— Невозможно… Ему всего два года. Если и понимает, то самый-самый минимум.

— Может и так, но…

В комнате раздался звонок, оповещающий об окончании теста. Взрослые переглянулись, велели нам ждать и под взглядами вышли.

Дети через это уже проходили, а потому никто не заплакал. Тревожность детей, когда кто-то уходил, уже давно сошла на нет. Ведь на помощь все равно не придут. К двум годам мы это как следует усвоили.

Часть 1

Очередной фрагмент воспоминаний. В процессе забывания ненужной информации они иногда всплывают сами собой.

— Занимай место. Представься.

Представиться… Мозг получает инструкцию и быстро передает сигнал горлу.

— Кийотака.

Это условное обозначение. Просто слоги, выстраивающиеся в ряд. Но это довольно важный элемент, отличающий одного человека от другого.

Всех нас, учеников Белой комнаты, учили, что имя — один из вариантов различать людей. Однако в раннем детстве про фамилии никто не упоминал, инструкторы обращались к нам лишь по именам.

Тогда я еще не знал о причинах, но, оказывается, фамилии могли вызвать определенные неудобства. Судя по всему, правило было введено из-за опасений, что в будущем это могло привести к установлению происхождения.

Внедрение новых учебных программ началось, когда нам было где-то четыре года.

— Итак, проведем тест на знания.

Письменные тесты — одно из таких нововведений.

Все сидят ровно и смотрят на листы. Тест состоит из пяти частей: на знание хираганы, катаканы, латинского алфавита, цифр и простых иероглифов.

В возрасте трех лет нас в течение года тщательно обучали чтению и письму, поэтому к этому моменту пальцы уже весьма уверенно держали ручку. Если не достигнуть определенного уровня успеха за ограниченное время, следовало наказание. Вместе с тем от тебя требовали хороший почерк. За него не начисляли дополнительные баллы, зато вычитали за неумелое, торопливое написание, поэтому на это надо обращать внимание.

«Вот задача, ты можешь ее решить или нет?» — никто в этом учреждении не задает такие вопросы. Потому что ответ абсолютно каждого здесь должен быть: «Да, могу». С трех лет те, кто не мог, выбывали.

В нашей группе, называемой четвертым поколением, изначально было всего семьдесят четыре человека. Однако, как упоминалось ранее, часть детей, которая не справлялась, выбыла из Белой комнаты. Из-за чего в настоящий момент нас — тех, кто проводил все время, кроме сна, вместе — осталось шестьдесят один.

На письменный тест отводилось тридцать минут, но, если решать задачи без запинки, закончить его можно за половину от выделенного времени или две трети — сложность задач вполне такое позволяла. Это верно не только для текущего теста, но и для всех письменных проверок, проводимых в Белой комнате.

Решить задачу, перейти к следующей. Выведенный ответ записать. Тогда же проверь решение к предыдущей задаче на наличие ошибок.

Закончив тест, я поднимаю правую руку, держу ее прямо. После подачи сигнала переворачиваю лист бумаги.

Для успешного прохождения теста требуются опрятный скорописный почерк и получение максимального балла.

С тех пор как мне исполнилось четыре, я пишу уже седьмой тест, из них лишь в четырех последних мне досталось первое место. На самом первом тесте я был двадцать четвертым, на втором занял пятнадцатое место и седьмое — на третьем. Я не был лучшим с самого начала. Чтобы стать им, потребовалось время: нужно было вникнуть в логику структуры теста и понять, как оптимизировать процесс.

Решив все задачи однажды, я не останавливаюсь на достигнутом, а продолжаю совершенствоваться. С каждым письменным тестом второе место отстает все больше, и теперь разница достигает пяти минут. Но пусть ты набрал идеальный балл, пусть занял первое место, никто не будет тебя хвалить.

Когда все заканчивают, мы переходим к следующей программе.

— Теперь займемся дзюдо. Переодевайтесь и следуйте в зал за инструктором.

Боевые искусства. Еще одно нововведение наравне с письменными тестами, которые добавились, когда нам исполнилось четыре года.

Обучение дзюдо идет уже четыре месяца. Пока нам вдалбливали основы, мы дошли до той стадии, когда начали проводиться свободные спарринги*.

[П/Р: Спарринг здесь — это так называемое рондари. В дзюдо это как правило бой один на один.]

— А-а-а!!!

Сильная боль пронзает спину, зрение затуманивается.

Дети в противостоянии с инструктором вынуждены страдать. Разумеется, я не был исключением.

— Встать!

От безжалостного удара о пол у меня перехватывает дыхание, но на передышку времени не дают. Если не встать в ту же секунду, идут непрекращающиеся выговоры и резкие удары больших рук.

Вот меня снова опрокидывают. Я отчаянно старался выполнить укэми*, но полностью нивелировать урон не получалось.

[П/Р: Укэми — действия в дзюдо, направленные на правильную реакцию на падение.]

Не только я оказывался сбитым с ног, это происходило и с другими детьми. Корчась от боли, они всхлипывали или рыдали.

— Больше… н-не могу подняться!..

Словно вымаливая пощады, Микуру с остатком сил цепляется за ногу инструктора.

— Встать, сейчас же!

Руку ребенка стряхнули, снова велели встать, но тело осталось лежать. Никому не было дело даже до того, что ребенок был женского пола.

— Я сказал, встать!

Микуру пихнули ногой: она перекатилась по полу, и ее стошнило. Взрослый, разумеется, только пихнул, а не пнул. Тем не менее всем было ясно, что удар вышел достаточно сильным.

— Я не буду делать поблажек ребенку! Ты уже должна была это уяснить!

Обычно психика человека активно препятствует уже такому насилию над детьми. Но набранные в Белую комнату инструкторы отнюдь не были обычными. Этих людей ничто не сдерживает, они вполне могут довести до самого края любого, будь то маленькая девочка или еще кто.

— Никто не станет плакаться за любого выбывшего! Давай, вставай!

Микуру, дрожащая и неспособная сфокусировать взгляд, попыталась подняться, уперевшись обеими руками о пол.

— Да! Давай! Вот он, боевой задор, покажи мне его!

— У-у-у… у-у!..

Но для Микуру, видимо, тот толчок ногой был последней каплей, и она рухнула, потеряв сознание.

— Тц. Неженка. Убирайся! Только мешаться будешь!

Инструктор тяжелыми шагами подошел к Микуру и выволок наружу, гневно на нее крича.

Трагичная сцена, подумаете вы? Вам следует посмотреть под другим углом. Ведь так оно было только в самом начале. С каждым днем чрезмерная реакция вроде той, что была у Микуру, повторялась все реже, и не успели мы опомниться, как боль перестала проявляться даже на наших лицах.

Мозг избавится даже от человеческих инстинктов, когда они будут сочтены ненужными.

Оказаться опрокинутым броском — вполне естественно. Сбитое дыхание — вполне естественно. Всхлипы от боли в теле — вполне естественны. А задумываться об этом так и вовсе бессмысленная трата сил.

Нужно стараться свести количество опрокидываний за отведенное время к минимуму. По сути, это единственный способ выйти из положения. Конечно, идеальным считается успешное опрокидывание своего оппонента.

Но оппонент превосходит нас в силе, телосложении и технике исполнения бросков. Безусловно, преодолеть этот разрыв между взрослыми и детьми очень непросто.

Абсолютно каждый вынужден, несмотря на сбившееся дыхание после суровых боев, вставать. Вынужден встать даже когда сил совсем не осталось.

А после беспощадного обучения с инструкторами напоследок нужно было обязательно сойтись в свободном спарринге с тремя людьми.

При этом показывать усталость нельзя. Довольно быстро пришло понимание, что жертва, которую сочтут слабой, обречена на съедение сильным.

Всего я провел сто сорок четыре боя, из них сто двадцать семь раз выиграл и семнадцать проиграл. Сейчас держу победную серию из шестидесяти четырех боев.

Спарринг предполагал ротацию соперников, на пол человека никто не смотрел.

Вот напротив меня спокойно стоит Широ в ожидании сигнала. У него ошеломляющие сто тридцать пять побед и девять поражений.

Мы схватились друг с другом уже дважды, счет был одна победа, одно поражение.

Первый свой спарринг на сегодня он проиграл, но после ротации одержал победу. Несмотря на поражения, он самый талантливый в дзюдо среди обучающихся.

Он по-настоящему сильный и опасный противник, а потому с ним нельзя расслабляться.

Широ в бою постоянно берет инициативу на себя и наступает первым, но в этом третьем на сегодня спарринге он встал в выжидающую стойку, видимо, готовый провести каеши-ваза*.

[П/Р: Контр-техника. Считается идеально исполненной, если атака и контратака произвелись без пауз.]

Я только за, мне хочется получить больше опыта в проведении атаки на сильного противника.

— Начали!

Под голос инструктора мы, победившие друг друга по одному разу, сошлись в схватке.

Побеждал ты или нет, но далее шло следующее занятие. А именно каратэ, этот вид единоборств начался у нас чуть позже дзюдо. На этом занятии инструкторы применяли против нас удары, а не броски.

Скорее всего, в возрасте пяти-шести лет добавятся и другие боевые искусства. Это понимали все дети.

Часть 2

К моменту, когда мне исполнилось пять, детей стало еще меньше, всего пятьдесят. Никого, впрочем, это не заботило. Для забот места не оставалось.

Здесь от тебя требуют лишь способности. Этому нет конца. Нет, может, и есть, но не в обозримом будущем. И стоит только один раз остановиться, как догнать остальных уже никогда не получится.

Наверное, думаете, что это что-то невероятное? Я так не думал. Такой образ жизни стал для меня повседневной рутиной.

Во время одного из ужинов в день, когда количество людей опять сократилось, кое-что произошло.

Мы, как всегда, ели все вместе. Инструкторы оставляли детей на это время одних и за одним столом с нами не сидели. Но, несмотря на это, мы ни разу не говорили друг с другом напрямую. Дети говорили только в присутствии инструкторов, если требовали, но никогда в другое время.

Почему мы не говорили? Нет, инструкторы нам не запрещали. Разговоров не было, потому что в них отсутствовала необходимость.

Благодаря инструкторам мы знали имена друг друга, знали, какие и кто делал успехи в учебе, знали атлетические показатели остальных. Способности были выставлены напоказ.

Точно также у нас не может быть предпочтений в еде. Правило одно для всех: ешь то, что дают. Другими словами, заводить разговор о еде тоже поводов нет.

В нас не развилось чувство сопричастности в учебе. Мы не были помощью друг для друга, но и не были препятствием. Как бы сказать… Каждый из нас сливался с окружением.

— Не нравится…

Я услышал, как девочка по имени Юки, которая всегда сидит напротив меня, тихо обронила эти слова.

Перешептывание за столом не запрещалось, а потому это нельзя было отнести к нарушению дисциплины. Просто раньше никто ничего не говорил, ведь необходимость отсутствовала. И впервые эта установка изменилась.

Подумалось, на этом все и закончится, поскольку ей никто не ответил, но Юки продолжила:

— А тебе нравится, Киётака? — обратилась она ко мне, сидевшему напротив. Ее вопрос относился к моркови.

Должен ли я отвечать или не стоит?

Как бы то ни было, я не мог сказать, нравится мне морковь или нет. Для меня она была набором питательных веществ, необходимых человеку. Морковь в основном содержит бета-каротин. А попав в организм, бета-каротин превращается в витамин A. Он замедляет старение клеток, поддерживает состояние кожи и слизистых оболочек. Также очень важен для иммунитета и…

— Так тебе нравится морковка? Или не нравится?

— Мне тоже она не нравится.

Ей ответил не я, кому адресовался вопрос, и кто сидел перед ней, а Широ слева.

Теперь уже Юки, словно изрядно удивившись внезапной перемене, озадаченно повернулась к нему.

Я слушал их разговор и одновременно обратил внимание на камеры видеонаблюдения. Разумеется, инструкторы ежедневно наблюдали за нашими приемами пищи. И определенно слушали. Но никаких выговоров или реакции не последовало, а значит разговор, вероятно, одобрялся.

Хотя прежде подобного не случалось. Никакой выгоды из диалогов не извлечешь, поэтому повторять за ними двумя не было необходимости.

Пусть так… я на мгновение задумался.

Нравится ли мне морковь или не нравится? «Неприязни у меня к ней точно нет», — так бы ответил я…

После еды всегда приходилось мириться с некоторыми трудностями. Все из-за того, что мы не знали, чем занять время. Сидеть и ждать, по сути, было самым простым и единственным вариантом.

Однако не для Юки. В этот раз после ужина она начала ходить кругами по помещению.

Мне такая ходьба казалась пустой тратой сил, поэтому я молча наблюдал за ней.

Небольшое помещение она обошла уже три раза, и когда поравнялась со мной…

— А-а…

Юки вдруг споткнулась и начала падать. Я тут же вытянул руки и не дал ей распластаться на полу.

— Странно спотыкаться о пустоту, — проанализировал я ситуацию, на что Юки удивленно округлила глаза. — Или накопилась усталость? Нет… вроде не похоже.

Почему она падала? Я не мог найти причину. Судя по всему, Юки тоже не понимала.

— Угу. Я не устала, но почему-то споткнулась. Немножко странно, да? — произнесла она. И тут ее выражение лица сделалось таким, какое мне еще не доводилось видеть.

Мимические мышцы щек, круговые мышцы глаз и мышцы, сморщивающие брови, создали первое выражение на лице. Я ни разу не видел такое у тех, с кем вместе учился, или у взрослых, кто обучал нас.

Мое удивление от сделанного ею, видимо, передалось девочке.

— Что… Я сейчас…

Теперь по ее лицу угадывались замешательство, растерянность. Что объяснимо.

Она не обучалась этому. И никто не учил ее такому выражению. Но знание было.

Много времени не потребовалось, чтобы распознать «улыбку». Своего рода инстинкт, заложенный в нас с рождения или даже до него. Может, именно благодаря этому она смогла ее воспроизвести.

Часть 3

Детей учили, что для проживания в этом мире нужно придерживаться лишь нескольких правил. Но были и строгие предписания.

Они не изменились даже когда до шести лет меня отделяло всего полгода.

Наступает семь часов утра.

— Пора просыпаться.

Не прошло и секунды, как звучит сигнал и вместе с ним механический голос, и в небольшой комнате начинается процесс пробуждения ото сна. Прежде, чем я приподнимусь, внутрь заходит кто-то из персонала, чтобы снять с меня электроды.

Затем я встаю, и сразу начинается медосмотр. Перед глазами проносится суетливое, но ставшее обыденностью утро.

В уборную можно отойти после проверки изменений на рост, вес и другие параметры. Анализ на мочу сдается раз в месяц, тогда же забирается немного крови.

По завершении медосмотра персонал, не говоря ни слова, уходит.

Затем, после восполнения воды в организме, идет тридцатиминутная разминка. Наши физические показатели вроде силы хвата, записываются ежедневно, потом все заходят в тренировочный зал, где каждый, в зависимости от пола, выполняет норму упражнений.

Что, если норму не выполнить? Такого варианта даже не предусмотрено. Выполнить норму обязаны были все. А если не сможешь, со следующего дня в зал больше не допускаешься.

Конец занятий в восемь утра.

По сравнению с ранним детством сейчас завтрак представлял собой пищу с добавками или питательные брикеты, то есть упор был больше на питательную ценность.

А вот вкусной ли была эта еда или нет, нравилась она тебе или нет — это все еще не имело значения. Мы употребляли пищу в том порядке, в каком ее получали. Только и всего.

После завтрака начинается учебный день.

Нам преподают самые разные предметы, в том числе японский язык, математику, а еще экономику и политологию. Обучение чередуется с небольшими перерывами и идет до полудня.

Дальше обед, где меню ничем не отличается от утреннего, во второй половине дня опять занятия. Учеба за партой продолжается до пяти вечера, затем идет физическое обучение. Учебный день заканчивается в семь часов вечера.

Все это время мы не заводим разговоров друг с другом.

Далее следуют ужин, умывание и медосмотр, который завершается к девяти вечера.

Теперь нам разрешается обсудить, как прошел день, на так называемом собрании. Говорить в небольшом помещении могли только дети. Однако не на свободные темы. А о сегодняшней учебе, об испытанных чувствах и о том, как с ними справлялся. В это время ты должен был упорядочить информацию и тщательно ее проанализировать.

Взрослые могли вмешаться только если начинались разговоры не по теме. А вот молчание, пока не нарушались правила, допускалось независимо от того, приносило оно пользу или нет.

Собрание длилось тридцать минут, но я лишь слушал остальных и не принимал активного участия в разговорах. Хотя дети говорят только между собой, их всегда слушают взрослые.

Безусловно, беседа — тоже часть учебного плана. Разве что не было нужды выполнять норму. И сделано это, скорее всего, затем, чтобы выяснить затаенные мысли детей. Ведь если неудачно установить обязательный минимум, естественно, диалог будет выстраиваться исключительно с целью его выполнить.

В полдесятого нас отсылают обратно в свои комнаты. Мы обязаны сходить в туалет и лечь в кровать до десяти.

К нам крепят электроды, свет выключается. Снятие медицинских показателей всегда обязательно. Проверка нашего здоровья происходит ежедневно на протяжении всего года.

На этом день завершается. Этот образовательный распорядок действует от пробуждения до отхода ко сну.

Здесь весь день расписан поминутно.

Просто один день из жизни в Белой комнате.

Этот мир остается неизменным круглый год.

Часть 4

Раз в несколько месяцев или лет могут вноситься значительные изменения. Одно из таких произошло, когда часть детей начинала отставать от программы.

С повышением сложности материала на две-три ступени мало-помалу проявлялись отстающие.

Стало понятно, что люди учились по-разному, хотя время за учебой проводили одинаково.

Когда нас учили сложению. Когда нас учили умножению.

Мы начинали с одной линии, но не успевали опомниться, как у кого-то получалось лучше, а у кого-то хуже.

Можно попробовать повторить пройденное, чтобы затем пройти дальше, но нередко эти дети спотыкались и на следующем шаге. Взрослые же, по-видимому, не сильно были рады выпадающим.

Но с отстающими нельзя прорабатывать материал постоянно. Если оставить детей, не способных осваивать материал, появится диссонанс. И если больше внимания уделять не поспевающим детям, преуспевающие собьются с набранного темпа.

В такой ситуации пропадает возможность учиться новому.

Из-за чего, наверное, было неизбежно введение так называемого «сокращения» детей.

— Осталось десять минут.

Перед сокращением среди обычных регулярных контрольных по усвоению пройденного материала попадаются особые с повышенной сложностью.

Я обратил на это внимание после многократных наблюдений. Общая сложность поднимается в зависимости от результатов лучшего ученика, сдавшего этот специальный тест. То есть, когда на нем будет набран максимальный балл, планка поднимется, и дальше ученикам, набравшим меньше баллов, придется еще сложнее. С другой стороны, если лучший ученик наберет не максимальный балл, тогда планка опускается.

Какими бы сложными задачи в итоге не оказались, а отговорок вроде небольших просчетов и пропусков незначительных деталей не принимали. По этой причине дети, даже если закончили тест, несколько раз перепроверяют решения. Они с отчаянием всматриваются в тестовые бланки, чтобы не допустить ни одного промаха, который может означать конец.

Я смотрел перед собой, держа в руке ручку, когда остальные суетились. Я лишь делал вид, что все еще занимаюсь написанием теста. На самом деле все ответы уже были заполнены, а в оставшееся время я ничего не делал.

Мне не нужно беспокоиться о наличии ошибок в тесте. Почему? Потому что я их не допустил.

Каждый вопрос в тестовом бланке, каждый записанный ответ отпечатался в голове слово в слово.

— Осталось пять минут.

Вместе с объявлением я услышал более рьяные скрипы карандашей. Человек с места рядом со мной яростно заскреб ластиком, видимо, из-за проявления нетерпения.

А ведь именно этот тест, который мы пишем сейчас, как раз таки отличается от предыдущего повышенным в несколько раз уровнем сложности.

Однажды, на занятии по математике, на котором мы решали задачи на условия равенства для среднего арифметического и среднего геометрического, произошло кое-что необычное.

Из тридцати минут, выделяемых на тест, у меня оставалось практически половина, и я уже дошел до последней задачи. В оставшееся время я собирался просто смотреть перед собой и ждать завершающего сигнала.

Внезапно к нам зашел один человек — мужчина, представитель Белой комнаты — с угрюмым лицом.

Конечно, взрослые иногда заходили в разгар теста. Например, когда учащийся, осознавая, что не справляется, начинал задыхаться, из-за чего сваливался на пол, или когда у него случались конвульсии. Хотя сейчас таких детей не наблюдалось.

Очень нечасто кто-то так сильно жаждал решить задачи, что шел на безрассудное списывание. Возможно, сейчас именно тот случай?

Впрочем, совсем скоро я понял, что в этот раз целью был я.

Мужчина остановился неподалеку от меня, слева, бросил взгляд на тестовый бланк, а после посмотрел на меня.

— Киётака.

Когда меня окликнули, я повернулся и поднял голову.

— Хорошо запомни одну вещь. Те, кто имеет способности, но не использует их, — глупцы.

Судя по всему, то, что я делал, было слишком очевидным.

— Покинь комнату.

Повинуясь, я проследовал за мужчиной.

— Чего ты этим хочешь добиться?

— О чем вы?

— О чем? Ты же наверняка понял смысл моего вопроса, так в чем дело?

Меня отвели в небольшое помещение, где мне велели сесть.

— Кажется, ты решил все задачи.

— Да.

— И ты уверен, что наберешь идеальный балл?

— Нет, это не так.

— Ну разумеется, не наберешь.

Я сделал тест с расчетом набрать восемьдесят баллов.

— Зачем ты ленишься?

— По правилам это не запрещено.

Я в полной мере понимал, что не выбуду, если не получу максимальный балл на специальном тесте.

— Ты осознаешь, что на данном этапе уже обогнал остальных?

— Да.

— Раз так, тогда есть лишь одна причина сдерживаться. — Указав на меня пальцем, мужчина продолжил: — Ты понял, по какому принципу устроен учебный план, не так ли? Получаешь идеальный балл на специальном тесте, и сложность для всех учеников четвертого поколения повышается. От чего выбывших становится больше. Ты хочешь это предотвратить?

Правильная версия.

— Неужели в тебе проявилось чувство общности?

Понятно, значит, вот к какому выводу пришли взрослые.

— Вы это так воспринимаете?

— Да, именно так.

— Аянокоджи-сенсей, а вы как считаете?

Мне любопытно, каким будет ответ.

— От того, что ты сдерживаешься ради спасения этих своих товарищей, нет никакой пользы.

«В самом деле?», — спросил я себя.

— Ошибаетесь, — опроверг я.

— Переубеди меня.

Получив такие указания, я принялся излагать свои мысли:

— Во-первых, я ни разу не воспринимал этих детей за своих товарищей.

— Тогда почему ты не хочешь набрать максимальный балл?

— В этот раз инструкторы полностью осознают, что я могу столько набрать. Раз так, тогда мне необязательно каждый раз записывать решение на бумаге. Поэтому с позиции эффективности использования времени будет лучше, если я просто закончу тест с пустым бланком ответов.

А прикладывание лишних усилий — это не более чем их трата впустую.

— Это уже самомнение. Знания со временем улетучиваются. Поэтому важно постоянно прилагать усилия, чтобы не забывать. Возможно, ты действительно можешь набрать идеальный балл, но просчеты или ошибки в памяти не исключены. Стараться нужно всегда.

— Я не просчитаюсь.

— Очень смелое заявление.

— Кроме того, сдерживаюсь я по иной причине.

— Объяснись.

— Я понимаю, что если не буду сдерживаться, процент выбывших детей станет больше по сравнению с тем, какой он сейчас. Другими словами, если сдержусь, то произойдет изменение мира, и дети, которые должны были выбыть, останутся.

— Все правильно. Это и называется общностью.

— Это другое. Для меня выбывание детей означает прежде всего потерю опыта.

Инструкторы переглянулись друг с другом с озадаченными лицами.

Все из-за того, что мой жаждущий знаний мозг требует ответы и хочет анализировать примеры.

— На этом этапе бросить их не составляет труда. Однако я еще учусь. Я хочу знать, как слабые воспринимают мир, как они его видят.

— Получается, ты считаешь, что им еще рано выбывать?

Я согласно кивнул. Очень скоро эти дети окажутся не в состоянии справляться.

— Набрался знаний, и теперь намерен занять наше место? Не тебе решать, рано или нет. Выбор за нами.

— Разумеется, я это понимаю. Все должно соответствовать изначальному замыслу Белой комнаты.

Бессмысленно даже пытаться опровергнуть логику этого человека. Потому что в любом случае правила, запрещающего сдерживаться, нет. В то же время добавить его будет не так-то просто.

Предположим, я сдам тест на ноль баллов, и в конечном счете именно третьей стороне, в данном случае инструктору, решать, было ли это сделано намеренно. Забраковать результаты только на основе набранных баллов они не могут. Естественно, как и не могут одинаково относиться к тем, кто набрал ноль баллов, и тем, кто набрал сто.

— Возможно, так будет даже лучше? Давайте подождем и понаблюдаем, раз он так мыслит.

— Сузукаке, твое мнение?

— Я соглашусь с Ишидой-саном. Мы о таком даже не задумывались, поэтому было бы здорово посмотреть, что из этого выйдет.

Мужчина молчал некоторое время, а потом посмотрел на меня.

— Делай что хочешь. И главное запомни мои слова.

«Те, кто имеет способности, но не использует их, — глупцы».

Так это на самом деле или нет, я в мгновение ока принял решение запомнить фразу, представляющую интерес.

Однако, помимо любопытства, я осознал наличие и другой эмоции. Мне начал не нравиться этот человек. Теперь у меня практически получилось понять, что имела в виду Юки, когда говорила про непонравившуюся морковь.

После разговора меня отвели обратно в комнату и посадили на место, тогда-то и раздался сигнал.

Одновременно с ним дети немедленно положили ручки, которые до сих пор крепко удерживали пальцы, на стол.

Такое было правило. Норма.

Однако после сигнала все еще можно было услышать чирканье одной ручки по бумаге. Впрочем, и такое случалось.

Один мальчик продолжал писать тест, всхлипывая и задыхаясь.

Вот распахнулись автоматические двери, внутрь вошли взрослые, а его настрой не менялся. Из-за чего его схватили за правую руку.

— Нет! Отпустите! Не-ет! Она решаема, решаема! И я ее решу! У-у-у-у-у-у! Я не хочу выбывать!

Чрезмерный стресс и осознание собственного провала привели к тому, что ребенка вырвало желчью на тестовый бланк. Рвотная масса также попала на одежду, но взрослых это не заботило — они встали по обе стороны и начали выволакивать сопротивляющегося.

Дети здесь как правило лишены эмоций, но не в момент выбывания. Перед лицом неминуемой смерти просыпаются инстинкты выживания, и рассудок теряется.

Кто-то посмотрел в сторону этого ребенка, но большинство уставились вперед и ничего не предпринимали.

— Уа-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Пока ребенка вели к дверям, он издавал крик, какой мне еще не доводилось слышать. Когда его вывели наружу, автоматические двери закрылись, и воцарилась тишина.

Он так ничего и не понял.

На специальных тестах абсолютно неважно, сколько баллов ты наберешь — из-за этих оценок не последует исключения. Если не способен проследить разницу, что же, исход только один, и это выбывание.

Часть 5

По большому счету каких-то предпочтений у меня никогда не было. Это касалось не только еды, но и учебной программы. Будь то игра на рояле или скрипке на уроках музыки или культуросообразные предметы, как например каллиграфия и чайная церемония, — все было для меня одинаково важным.

Дни состояли лишь из череды заданий, которые надо было выполнять. Однако среди таких было одно-единственное, которое особого энтузиазма у меня не вызывало.

Годам к шести нам ввели новый предмет. Занятия проводились один-два раза в месяц где-то по полдня. Данный предмет получил название «Путешествие с использованием устройства виртуальной реальности».

Дети в положении стоя одновременно надевают громоздкие очки. Сперва глаза видят полную темноту, а потом, когда включается экран с программой, занятие начинается.

«Ранее мы прошлись по Нью-Йорку, Гавайям и другим территориям Америки. С этого занятия программа будет сосредоточена на Японии. Начнем с основных видов общественного транспорта».

Главный посыл занятия таков: мир не ограничивается одной лишь Белой комнатой. Нам на раннем этапе дали понять, что сейчас, будучи еще детьми, мы учимся, но при этом выйдем отсюда, когда станем взрослыми.

Система виртуальной реальности может воссоздавать существующие пейзажи, неотличимые по качеству от реальных, формирует круговое изображение, на которое накладывается соответствующее звуковое сопровождение, отчего создается чувство полного погружения.

В этом городском пейзаже были воспроизведены даже люди: офисный работник в деловом костюме, старик с тростью, садящаяся в такси пожилая женщина и так далее. Разумеется, были тут и дети, но в отличие от внешнего мира, они не играли и не веселились: у них не было эмоций, а своими движения они походили на роботов.

Здесь мы изучали историю и устройство мира. Чтобы, когда мы вышли туда, адаптация прошла естественно.

Необходимость такого подхода я понимал, но у него есть одна проблема. И причина отсутствия у меня восторга — сопутствующий непередаваемый дискомфорт.

Обычно это упоминается под названием «симуляционная болезнь». Когда зрительное восприятие и информация от полукружных каналов не совпадают, мозг может ошибочно засчитать происходящее за галлюцинацию. При этом человек сам по себе не может побороть это самое укачивание, и единственный способ избавиться от него — дождаться, пока со временем мозг не привыкнет. Синдром не был нестерпим настолько, что продолжать занятие становилось невозможным, но именно из-за него мне оно не нравилось.

Разумеется, устройства виртуальной реальности использовались не только лишь для того, чтобы мы своими глазами увидели внешний мир. С его помощью в нас также развивали наблюдательность и проницательность.

Во время путешествий перед нами разворачивались самые разные истории, от нас же требовалось вычислить детали, которые выбивались из общей картины. Если укажешь неправильно или вообще не найдешь, что именно не так, инструкторы начнут безжалостно проводить воспитательные работы. Делали они это по-разному, но в основном все сводилось к причинению боли. Именно поэтому мы выискивали их, словно безумные, стараясь даже не моргать лишний раз. Чем сильнее ощущаешь себя в опасности, тем острее становится восприятие, и тем больше ты замечаешь.

«Так, дальше…».

Пока мы ходили по Токио, экран устройства виртуальной реальности внезапно выключился. Я перестал слышать голоса инструкторов, наступила тишина.

— Всем снять очки.

Этот голос звучал не через динамики; человек говорил внутри помещения.

Мы все одновременно выполнили команду.

— Возникла проблема технического характера. На сегодня закончим работу с устройствами виртуальной реальности. До начала следующего занятия у вас примерно тридцать минут, так что ждите здесь.

Когда нам давали эти указания, одновременно забирали из рук очки.

— Ждать… значит?

Большинство детей решили скоротать время именно стоя на месте.

Судя по всему, устранить неполадки сразу не получилось, поэтому инструкторы перешли к другому занятию.

Дети, разумеется, сразу перестроились и тут же переключили головы на новое задание.

— Сейчас вас будут вызывать по именам. Кого назвали, следуйте за инструктором.

Сразу была озвучена первая тройка.

По итогу я оказался последним. Следуя указаниям, я медленно прошел за инструктором, который затем впустил меня в небольшое помещение.

Других детей не было, и мы остались один на один.

В центре комнаты стоял стол небольших размеров, а по обе стороны от него — два металлических стула.

— Садись, живее.

Инструктор сходу велел занять место, постучав по столу, при том, что я даже остановиться не успел.

Как только я сел напротив инструктора, он разложил на столе пять карт, которые были у него в руках. Не одинаковых, на каждой была нанесена своя метка. Слева направо: круг, квадрат, крест, звезда и волна.

— Сейчас я покажу тебе, что нужно будет сделать. Смотри внимательно.

Проводящий занятие инструктор перевернул карты рубашкой вверх.

На обратной стороне всех пяти был одинаковый рисунок, поэтому, если их перемешать, определить метку на лицевой стороне будет невозможно.

Значит ли, что предстоит угадать конкретную карту? Пока я над этим думал… пять карт были перемешаны.

— На каждую попытку дается десять секунд… Квадрат.

Назвав метку, инструктор перевернул крайнюю левую карту.

На ней была изображена звезда. Несмотря на неверный ответ, инструктор продолжил называть метки и переворачивать карты:

— Круг, звезда, крест, волна…

Со второй по пятую, карты оказались следующими: волна, квадрат, крест, круг. То есть лишь четвертая была угадана правильно. Получается, точность составила всего двадцать процентов.

— Так будет продолжаться десять раз. Смотри внимательно.

Нужно угадать пять карт в десяти раундах. В общей сложности получалось пятьдесят раз.

Он принялся механически повторять одно и то же действие.

Из пятидесяти он правильно указал пятнадцать карт, точность составила где-то процентов тридцать.

— Итак, теперь твоя очередь, Киётака.

— Хорошо.

Инструктор, который только что находился в позиции отвечающего, встал и поменялся со мной местами.

В чем была суть? Вряд ли в том, чтобы развить в нас паранормальные способности. Так называемую интуицию.

Нет, сильно сомневаюсь в реализуемости подобных тренировок.

Инструктор перемешал все пять карт между собой. И делал он это, перекладывая нижние карты стопки наверх, словно тасовал колоду игральных карт классическим методом. Дело в привычке или выбор в пользу него был сделан намеренно?

Однозначно сказать нельзя, однако предположить, что никакого смысла за этим не стоит, было бы слишком просто. А если умысел есть, то какой именно? Гладкая поверхность стола вполне позволяет использовать тасовку карт круговыми движениями — так будет даже легче. И все же был применен классический способ?..

Я подметил еще одну деталь: инструктор, когда выкладывал карты, не всегда начинал с одной позиции. Он мог выложить их слева направо, начиная с центра, потом справа налево, а затем наоборот. За десять раундов я так и не выявил какой-либо закономерности.

Никак не могу списать выбор способа перетасовки на привычку.

Даже если пристально вглядеться в рисунок рубашки карт, никакой разницы между ними не увидишь. Сомневаюсь, что я или инструктор можем отличить одну от другой.

Тем не менее между нами есть значительная разница. А заключается она в том, что он может прикасаться к картам, а я — нет.

Все действия с ними проводит инструктор: перемешивает их, раскладывает на столе и переворачивает только он.

А если допустить, что… он не хочет, чтобы я к ним притрагивался?

Тогда это означает одно: инструктор видит карты, которые должны быть скрыты и от него тоже. Однако это не отменяет того, что я не могу их различить, сколько бы ни рассматривал.

Нет правила, запрещающего коснуться карты, но будет ли такое решение верным?

Теперь мне стало очевидно: данное задание — не просто проверка на интуицию. Если так, то остается вариант с…

Передо мной разложили пять карт, и начался десятисекундный отсчет.

Мне нужно увеличить правильность ответов хотя бы на один процент, так что я решил, какую метку назову первой:

— Звезда…

Когда я дал ответ, инструктор, не меняясь в лице, перевернул крайнюю карту слева.

Показалась «звезда».

Но это была только одна из пяти.

— Волна, квадрат, крест, круг.

Инструктор не спеша перевернул карты со вторую по пятую. Все они соответствовали тем изображениям, которые я назвал.

— Осталось еще девять раз.

— Хорошо.

Распознав правильно пять карт, я убедился в одной закономерности. Дальше было просто.

Я проделал то же самое еще девять раз. Правильно указанными оказались сорок пять карт.

— Точность сто процентов…

Когда с пятидесятой картой было покончено, инструктор пристально на меня посмотрел. В его взгляде, невыразительном еще несколько минут назад, теперь читались эмоции.

— Неужели ты обо всем догадался с первого раза?

В самом начале инструктор показал пример. Будь то для объяснений правил, достаточно было одного, максимум двух раз. Несмотря на это, он молча повторял последовательность действий десять раз, причем на неправильно названные метки внимания не обращалось.

Выходило, что все делалось не только ради разъяснения правил. Таким образом проверялось, заметят ли ученики и как быстро, что за демонстрацией скрывалось испытание на способность запоминать информацию.

— И еще эта идеальная память, до сих пор поверить не могу…

— Но вы разве сами все не запомнили? Карты раскладывались в той же последовательности, как в первый раз.

— Ничего подобного… Я запомнил лишь обозначение пяти карт через едва заметные царапины на них. Расставить их также мне удалось благодаря инструкциям, которые передавали через наушник в ухе.

— Значит, вот для чего камера на потолке.

— Ты и о ней знал?..

— Она для скрытого наблюдения, поэтому показалась мне странной.

Стоило только войти в помещение, как меня тут же позвали, чтобы приковать мой взгляд к одной точке.

И требование побыстрее занять место тоже было неестественным. Если им нужно было как можно скорее перейти к выполнению задания, меня бы поторопили еще до того, как я вошел в помещение. Или же сама демонстрация шла бы в ином темпе.

— Ты первый, кто выполнил это задание с первого раза… Можешь идти.

— Тогда с вашего позволения.

Если подумать, сегодняшняя программа, проведенная вместо моих нелюбимых занятий с устройством виртуальной реальности, оказалась во много раз интереснее.

Часть 6

В Белой комнате было несколько помещений, в которых проводились различные занятия. В одном из таких располагался бассейн с подогревом, где можно плавать в любое время года.

Считается, что плавание играет очень важную роль в развитии физических способностей. Еще из-за небольшой нагрузки оно идеально подходит для организма ребенка. А время, проведенное в воде, было действительно важным, — так дети получали возможность избавиться от накопившегося стресса.

Двухчасовое занятие по плаванию начиналось с пятидесятиминутного обучения, после него наступал десятиминутный перерыв. Затем тридцать минут выделялось под заплывы — либо в соревновательной форме, либо на время.

В оставшиеся тридцать минут детям предоставлялась возможность свободно поплавать. Можно было просто плескаться в воде или сидеть и отдыхать.

У меня уже вошло в привычку свои тридцать минут проводить у бассейна и наблюдать за детьми.

— Другого от тебя ждать не приходится. И сегодня умудрился поставить новый рекорд.

— Все равно до времени инструкторов мне еще далеко.

— Мы ведь дети. А они взрослые. Нет ничего странного, если не получается их победить. Хотя мне вот немного досадно, потому что теперь тебя не победить, Киётака.

Несколько недель назад именно Юки была самым быстрым пловцом в любом стиле плавания.

— Стоило тебе только раз обогнать меня, и разрыв с каждым разом увеличивался все больше. Как у тебя так хорошо получается? Тренировка у нас одна, и несмотря на это…

— Вдохи.

— Что?

— В заплыве у тебя нет никаких проблем с плавательными движениями, но при вдохах они становятся хуже. Если исправишь этот момент, сможешь немного улучшить время.

— Ясно, вот оно как… А инструктор мне на это не указывал.

— Тот, что преподает нам плавание, не проясняет каждую деталь. Наверное, хочет, чтобы мы сами думали.

Это вовсе не значит, что он не заметил ошибок.

— Ты не только за собой смотришь, но и за остальными. У меня таких возможностей нет.

— Мне тоже непросто приходится.

Особенно в начале курса, обычно я сильно отстаю от остальных. Пока нет основы, приходится сосредотачиваться на обучении без видимых результатов.

Хотя есть люди вроде Юки и Широ, у которых получается с самого начала. Они точно так же не знают основы, но довольно быстро ее усваивают.

Наверное, это можно назвать чутьем? В этом вся разница.

Но если так подумать, я им не завидую.

В самом начале действительно может существовать этот разрыв, но с укреплением основы со временем он будет преодолен. Что уже доказано на многочисленных занятиях.

Сперва может получаться плохо, и это нормально. Главное — построить основу, чтобы затем использовать навыки на практике.

Юки продолжала стоять и смотреть на меня.

— Что-то еще нужно?

— По-твоему, это так странно? Заговорить с тобой без особой на то причины?

— Да, странно. Обычно разговоры заводят, когда что-то нужно.

— А ты все такой же.

Я не оборачивался на Юки, но задумался.

В последнее время она заговаривала все чаще. И ее манера речи при разговоре со мной тоже отличалась. Она говорила даже когда причин на то особо не было.

К чему эта непрактичность?

Из нее выходит весьма неплохой объект для наблюдений.

Кроме того, сейчас инструктора, который бы мог услышать нас, поблизости нет, поэтому замечания мы не получим. Да и не за что делать нам выговор, даже если за нами все-таки ведется наблюдение.

— Можно спрошу кое о чем?

— Э? Да, конечно…

Юки, не ожидавшая от меня ответа, была явно озадачена.

— Почему тебе так хорошо дается общение?

— А? Ты считаешь, что… хорошо?

— По крайней мере лучше, чем мне. Я, например, не могу заставить себя заговорить.

— Я себя, вроде как, и не заставляю. Хотя… самой интересно… Не знаю, почему так.

Она заводит разговор, но сама не понимает, как у нее это выходит? Очень странно.

— Ну, тогда почему у тебя получается улыбаться? Помнишь тот случай?

— Почему?.. Не знаю.

— Не знаешь? Ты можешь улыбаться, хотя не знаешь причины?

— Сейчас-то такого со мной не происходит.

Это правда. Несмотря на то, что тогда Юки улыбалась, с тех пор я не видел, что бы это повторялось.

Та улыбка получилась сама собой? Значит ли, что все эмоции проявляются таким образом?

— Не знаю почему, но мне кажется, что смогу снова улыбнуться, если буду рядом с тобой, Киётака.

— Не понимаю, как это возможно?

Получается, если не находишься рядом с конкретным человеком, тогда и не пробудится эмоция, которая побуждает тебя улыбнуться?

Хотя, возможно, это имеет смысл.

Когда инструкторы испытывают гнев, чаще всего он направлен на кого-то конкретного.

Таким образом, улыбка должна быть направлена на человека. И при таком объяснении понять не так уж сложно.

Я посмотрел на Юки.

— Что?..

И попробовал улыбнуться. Только я этого не умел. Я не знаю даже основ человеческих эмоций. А без основы ничего не получится.

— Забудь.

Раз нас не учат эмоциям, значит, они не нужны. Поэтому я просто перестану об этом думать.

Часть 7

(от лица Ацуоми)

Воспоминания о раннем детстве — год или два с рождения — как правило, забываются. Детская амнезия, так это называется.

Из памяти в основном можно вытащить детальные фрагменты с трехлетнего возраста. Но из этого совсем не следует, что помнить младенчество в принципе невозможно. Некоторые люди помнят о своем раннем детстве. И подтверждение тому — ребенок передо мной.

— Поразительно…

Для этого ребенка не составляет труда передать словами воспоминания. При этом обычному человеку такое не под силу.

Эксперимент с мармеладом в возрасте двух лет, последующие учебные программы. Мимолетный разговор в бассейне. Киётака выбирает, что следует запомнить, и хранит эти воспоминания.

И даже я не могу списать его слова на детскую фантазию, поскольку они слишком детально все описывают.

Выслушав от Киётаки рассказ о семи проведенных здесь годах, Табучи с остальными исследователями пребывали в сильном возбуждении.

— Если опубликуем результаты исследований, это ведь перевернет с ног на голову все научное сообщество!.. Потрясающе, Аянокоджи-сенсей! Ваш сын показывает такие огромные успехи, что затмевает остальных детей.

— Табучи, то, что он мой сын, не имеет к делу никакого отношения. Скажи конкретно, в чем выражается твое «потрясающе».

— К-конечно. Так вот, есть подтверждение тому, что младенец в утробе матери способен учиться и запоминать. Но считается, что обучаемость грудного малыша настолько нестабильна и находится в таком зачаточном состоянии, что делает невозможным закрепление воспоминаний. Или же какие-то моменты сохраняются в памяти, но по мере развития организма они безвозвратно отходят в самые дальние уголки разума. Все исходят только из этих двух версий. Однако ваш… в смысле, Киётака способен с легкостью обращаться к тем воспоминаниям.

— И? Как это делает из него превосходного?

— Я приведу пример… Если возьмем промежуток жизни с нуля до трех лет, у него будет преимущество в тысяча девяносто пять дней в виде воспоминаний. Секрет его подавляющей способности к обучению определенно связан с этим фактом, хотя, разумеется, все не так просто, как на словах.

Значит ли, что, стартовав одновременно с остальными, он сильно опережает их в плане способностей на три года?

— Он, несомненно, гений!

Я так понимаю, непрекращающиеся возбужденные разговоры заложены в природу исследователей. Однако мы не можем довольствоваться этим. Если все, чего удалось достичь, можно описать лишь одним слово «гений», то в Белой комнате нет никакого смысла.

— Жаль разочаровывать, но у нас с матерью Киётаки далеко не светлый ум. Его способности не могут быть напрямую связаны с наследственностью, но ведь нельзя исключать произошедшую мутацию, так?

— Ну… Да, вы правы. Что касается наследуемых генов, этот вопрос еще не полностью изучен.

— Слушайте сюда. Цель нашего учреждения не в том, чтобы выискивать гениев с рождения, ясно? Не забывай, наша задача — получить превосходные кадры, насколько бы скверной их ДНК не оказалась.

Сам по себе подобный результат — повод для радости. Но лучше бы их показал не мой ребенок. Посторонние могут ошибочно посчитать, будто ему, как моему сыну, было дано особое обучение.

Жаль, что большая часть детей из того же поколения, проходящие через тот же курс, стали бесполезным хламом.

Я велел отправить Киётаку обратно к остальным ученикам.

Дальше в планах у меня значится показать приглашенному в качестве посетителя Сакаянаги, как идут дела у учеников четвертого поколения.

— У меня есть предложение касательно того, как можно применить его гениальность: дать детям из других поколений узнать о нем — что думаете? Конкуренция отчасти играет свою роль в развитии способностей. В частности, я полагаю, это даст нужный стимул для тех детей, что стремятся быть первыми.

Понятное дело, лучше всего, когда перед тобой высокая цель. Согласен, когда находишься в небольшом кругу выдающихся, будучи стесненным рамками, перспективы развития выглядят весьма сомнительно.

Ишида и Соя согласились с этой позицией.

А вот Сузукаке выразил несогласие:

— Предложение неплохое. Я считаю, очень важно для них иметь цель. Но в недостижимой нет смысла. Между Киётакой и остальными детьми разница слишком огромна.

— Отчасти это так…

— Важно создать у них впечатление, что цель хоть и высокая, но ее возможно достичь. Я думаю, нужно контролировать раскрываемую информацию и занижать его реальные способности. Лучшие дети, вероятно, засомневаются в правдивости, но им можно показать доказательство существования такого ребенка через отобранные сцены.

Выходит, они начнут видеть в нем соперника и будут конкурировать, хоть в этом мире никогда не пересекутся?

— Как угодно, мне все равно. Но никак не выделяйте Киётаку, всех оставшихся детей в четвертом поколении обучайте как раньше.

— И даже если выбывших станет еще больше?

— Да. Даже если Киётака сломается. В случае результатов за гранью воображения сможем понять, как действовать при появлении еще более выдающихся учеников.

Не следует довольствоваться теми успехами, что были получены сейчас, нужно стремиться к еще большим высотам. А если в процессе мой сын сломается, скорее всего, удастся даже завоевать некоторое сочувствие. И я дам понять, что одержим этим проектом.

— Есть один повод для беспокойства насчет учеников четвертого поколения, проходящих через Бета-курс. Столь строгое и суровое обучение в конечном счете приводит к слишком ранней умственной зрелости, — произнес Сузукаке.

И Табучи сразу подхватил:

— Боюсь, что по достижении возраста ученика средней и старшей школ, их психологический возраст, наверное, будет за двадцать… а то и тридцать лет. И из-за различий в понимании незнакомого им мира они, напротив, могут проявить излишнюю инфантильность.

С крайностями тоже надо быть осторожнее.

— На каком-то этапе потребуется совсем иной подход. Возможно, стоит привить им желание развиваться, учиться по собственной воле? Но это большой риск. Настолько огромный, что можно сравнить с произведением искусства, которое из-за значительного внешнего воздействия терпит изменения, сильно снижающие его ценность.

Выражение лица Сузукаке, возглавляющего группу, теперь было мрачным, суровым. Уже это показывало, что он готовился к последующим неудачам.

— Прошу прощения, Сакаянаги-сама, как было запланировано, пришел в комнату для наблюдений… Как поступим?

Вот почти и пришла пора показать все ему, но…

— Пусть немного осмотрится. И учебные занятия, как договаривались, проводите пока безвредные и безобидные. Если по неосторожности покажем ему что-то слишком шокирующее, можем вызвать у него непринятие.

Я встал и вышел, но направился не к Сакаянаги, а в комнату мониторинга. Там я включил передачу звука с камер в комнате наблюдения.

Сакаянаги по большей части придерживается нейтральной позиции, но в любой момент он может сделаться врагом. Нельзя также исключать маловероятную возможность, что он пришел в Белую комнату, чтобы разведать обстановку.

Сперва мне нужно прояснить все риски.

Через монитор можно было увидеть Сакаянаги, который держал в руках девочку, по-видимому, свою дочь. Оба глядели на учеников Белой комнаты по другую сторону полупрозрачного зеркала.

— Посмотри, Арису. Когда-нибудь эти дети, возможно, возьмут на себя будущее Японии.

Она сама, казалось, искренне хотела посмотреть на них без принуждения со стороны отца. Это было видно по тому, как она, положив руки на стекло, присматривалась к той стороне.

Прошло пять минут, десять, а она все еще не отворачивалась.

— Что такое, Арису? Очень необычно видеть тебя такой заинтересованной.

— Это ведь эксперимент по, так называемому, созданию искусственных гениев. Как же тут не заинтересоваться?

— Ты, как всегда, говоришь совсем не так, как подобает ребенку твоего возраста…

В их отношениях отца и дочери не ощущалось искусственности.

— Но у такого эксперимента разве не должно быть очень много спорных моментов?

— Что ты имеешь в виду?

— С позиции гуманности, например, его подвергнут однозначной критике.

— Х-ха, ха…

При всем при этом его ребенок не кажется наивным, как полагается обычным детям. Она весьма спокойна, ее взгляд на вещи и чуткость напоминают, скорее, взрослого человека.

— И прежде всего я не считаю, что создать гения в принципе возможно. Даже если в этом учреждении действительно появится тот, кто выделяется из общей массы, будет ли это результатом конкретно эксперимента?

Сделав кое-какие выводы, я уже собрался было пойти к ним, но меня заинтересовала точка зрения его дочери, Сакаянаги Арису. Нечасто можно услышать мнение ребенка о Белой комнате.

— Почему ты так думаешь?

— В конце концов, по моему мнению, преуспевающий ребенок просто-напросто имеет превосходную ДНК, только и всего.

— Понятно. Несомненно, дети проходят весьма трудные учебные курсы. Возможно, тот, за кем сохраняется перевес, действительно был выдающимся с самого начала. А ты у нас такая же проницательная, как она. И с таким же характером.

— Я рада. Быть сопоставленной с моей матерью — лучшая похвала из возможных.

Как было замечено, сложно однозначно определить, гений от рождения перед тобой или самый обычный человек. В развитии важны как «гены», так и «среда». И правда в том, что не у всех детей, оказавшихся в среде Белой комнаты, скверные гены.

— В конце концов, даже если кто-то из детей справится с учебной программой, это лишь значит, что они наделены талантами своих родителей.

Сакаянаги был сбит с толку, поскольку на поднятый вопрос даже взрослые не могли сразу прийти к ответу.

— Что же. Может быть и так, а может нет. Я точно не знаю. Однако этим детям, возможно, суждено понести на своих плечах будущее, по крайней мере, нельзя исключать подобной возможности, — пояснил он, вот только не похоже, что его дочь обратила на его слова внимание.

Она пристально вглядывалась в учеников Белой комнаты, разве что теперь более внимательно.

— А вот тот ребенок… он подходит к каждой задаче так спокойно и запросто их решает.

— А-а, сын сенсея, к слову. Аянокоджи… Киётака-кун, насколько помню.

Похоже, она подметила выдающиеся результаты Киётаки.

— Раз он ребенок сенсея, значит, имеет превосходные гены?

— Трудно сказать. Что касается сенсея, то он не выпускался из какого-нибудь знаменитого университета, и великолепными атлетическими данными тоже похвастаться не может. Его жена — самый обычный человек. И не то чтобы их родители были с выдающимися талантами. Но сенсей обладает затмевающими остальных амбициями и боевым настроем, не позволяющим ему махнуть на все рукой. Вот почему он поднялся так высоко. Настолько, что однажды намерен изменить нашу страну.

— Выходит… его ребенок лучше всего подходит для участия в этом эксперименте?

— Что-то вроде того… Да, он, кажется, подходит идеально. Правда… я не могу отделаться от чувства жалости к нему.

— Почему?

— Он с самого рождения находится в этом учреждении. Первым он увидел не маму с папой, а белый потолок. Возможно, если бы только выбыл на самом раннем этапе, тогда смог бы иметь нормальную жизнь с сенсеем. Или нет — возможно, он получает здесь особое расположение сенсея, потому что продолжает справляться… И если так, то… Цель этого учреждения — воспитывать и обучать детей, чтобы из них вышли гении. Но проект все еще на стадии эксперимента. В этом сражении ты смотришь на пятьдесят, сто лет вперед. Нынешние дети проводят здесь время вовсе не для того, чтобы, став взрослыми, показать свою гениальность, а чтобы ее показали будущие дети. А вот что касается тех, кто сейчас находится по ту сторону стекла, то неважно, справятся они или в итоге окажутся выбывшими — тут все дело лишь в отборе.

— Отец, тебе не нравится это учреждение? — произнесла его дочь вопрос, который должен был прояснить самый важный момент.

Ответ даст мне много пищи для размышлений…

— Хм?.. Как знать… Я бы сказал, что не могу искренне и в полной мере поддержать идею. Что, если воспитанные здесь дети станут лучше остальных? Что, если такое учреждение когда-то станет обыденным? Мне кажется, это будет лишь началом бед.

В его мнении не видится никакой связи с Киджимой. По этому ответу можно только сделать вывод, что Сакаянаги вроде как хороший человек.

— Прошу тебя, не беспокойся. Я разобью идею вдребезги. Докажу, что гениальность бывает только с рождения, и ее невозможно добиться методами обучения.

— Конечно. Буду ждать с нетерпением, Арису.

Сакаянаги улыбнулся и погладил свою дочь по голове. За жестом, судя по всему, ничего не скрывалось.

— Кстати, отец. Я подумала научиться игре в шахматы…

На этом моменте я выключил звук с камеры и вышел.

— Излишне беспокоился, выходит?

Однако лучше быть настороже. Скоро настанет время публичного объявления о проекте, и кто знает, что тогда произойдет.

Часть 8

(Возвращаемся к Киётаке)

Снова. И снова. Одно и тоже повторяется день за днем.

Каждый день мы снова и снова учимся, этому словно нет конца.

В мире, где понятия отдыха практически не существует, мы, ученики четвертого поколения, продолжаем делать одно и то же.

Разговорам уже не было места.

Как бы сильно не усложнялась учебная программа, все оставалось прежним. Таким оно будет завтра, послезавтра, послепослезавтра, через четыре дня. Снова. И снова. И снова.

Следующий день наступает, будто так и надо.

Снова учить новый материал.

Впитать знание. Если этого не сделать, не сможешь выжить. Как только тебя объявляют выбывшим, назад пути нет.

И если вчерашний день прошел нормально, это вовсе не значит, что сегодня будет также.

Прозвучал звонок.

Дети, следуя правилам, положили ручки на стол.

На этом завершается череда тестов высокой сложности.

Бланки собрали, и немедленно начался подсчет баллов. Вместе с тем детям предстоит молча ждать результатов. Однако почти все знают их до окончания проверки. Оставшиеся дети понимают, сколько у них получилось правильных ответов.

За партой спереди слегка задрожала миниатюрная спина. Я от нечего делать наблюдал за ней и ждал.

Инструктор вошел внутрь и остановился возле дрожащего ребенка.

— Не прошла.

Инструктор спокойным, как всегда, голосом произнес это ребенку… Юки. Было решено, что уйдет еще один человек.

Учеников четвертого поколения к этому моменту осталось всего четыре, и только что количество было уменьшено еще на одного.

— К-как же…

В Белой комнате неудачи в процессе обучения или практики не являлись проблемой. Не имеет значения, как ты справляешься до контрольных, точно так же неважно, набираешь ты десять баллов или пять. Инструктор не станет останавливаться и продолжит учить.

Выбываешь или нет — определяется по результатам именно контрольных.

Если не выполнил норму, тебя относят к неспособным и исключают.

— Встань.

Лишь одно слово, в котором не было ничего лишнего.

— Н… нет…

Требование инструктора означало конец. Тебе не позволят и дальше жить жизнью ученика Белой комнаты. Даже если ты против. Это не изменить. Но иногда некоторые из детей, как, например, Юки сейчас, начинали протестовать.

— Я повторяю. Встань.

— Прошу… дайте шанс… — снова воспротивилась Юки сдавленным голосом.

Инструктор перевел взгляд на второй этаж. Должно быть, запрашивает помощь на случай агрессивного исхода.

— М-может, я набрала недостаточно баллов. Н-но вчера был курс по физической подготовке, и я его прошла. Ч-что касается баллов… я должна была набрать около пяти. Подучу материал, и в следующий раз обязательно сдам!..

Как бы Юки не молила, внутрь зашли трое других инструкторов.

Если ее самоанализ верен, до проходного балла не хватало еще пять. Для посторонних это могли быть каких-то пять баллов, но в Белой комнате не прощалось недополучение даже одного.

Так было со многими учениками. Дети, которые единожды не смогли набрать проходной балл, показывали низкую обучаемость впоследствии.

Это доказано. В конечном счете, даже если закрыть глаза сейчас и подождать до следующей контрольной, она все равно окажется в кандидатах на выбывание.

Другими словами, стоит достигнуть предела, и больше ты не ученик четвертого поколения.

— От гнилых мандаринов надо избавляться. Иначе они будут мешать взращиванию остальных.

Судя по всему, они не намерены тратить время. Один из инструкторов потянулся к руке Юки.

— Н-нет… Нет!

Юки отпрянула от руки, вскочила с места и в панике отбежала.

— Помоги, Киётака! Я не хочу уходить! — в слезах молила она о помощи.

Бросив взгляд на приближающегося медленным шагом инструктора, я оставался все таким же безразличным к ситуации.

— Нет.

— !..

Я не могу спасти ее. Вернее, не намерен этого делать.

— Пожалуйста! В следующий раз я постараюсь изо всех сил! Обязательно постараюсь!

— Следующий? Почему ты не старалась прежде? Тебе прекрасно известно, что следующего раза не будет.

— Н-но ведь!..

Тот, кто не поспевает сейчас, не будет поспевать и дальше. Это как жизнь — как только расстанешься с ней, пути назад нет.

— Н-но ведь!.. Я смогу… потому что у меня все получалось!..

Хочет, чтобы обратили внимание на ее прошлые результаты? Правильно ли я понял?

Инструкторы окружили Юки и заодно меня.

— Э?!

Я взглядом остановил приближающихся взрослых и обратился к Юки:

— Это правда, что, если не считать письменные экзамены, ты делала некоторые успехи. Но с каждым годом твои результаты ухудшаются, и нет ни единого намека на улучшение. То есть это твой предел, Юки.

Даже если я попытаюсь помочь, решение о выбывании принимает инструктор, а не ребенок. Именно поэтому я счел ошибочным суждение Юки, когда она цеплялась за меня.

— Пройди с нами.

— Нет! Нет! Прошу вас! Дайте еще один шанс! — вскрикнула Юки.

Она все равно воспротивилась, что странно. Само по себе при выбывании ученика это не было редкостью, но ее поведение отличалось от показанного остальными.

— Ты должна знать правила Белой комнаты. Почему тогда так ведешь себя?

Ученики, включая меня, не понимали этого. Однако инструкторы, похоже, знали причину сопротивления Юки. Разве что вслух ее никто не называл.

К ней подходит взрослый, высвобождает вцепившуюся в меня руку и насильно уводит.

— Помоги! Нет! Киётака! Киётака-а-а!!! — снова и снова кричала она, прося о помощи. — П-п-помоги!..

Упав, она вытягивает ко мне руку.

Помочь? Этой девочке уже сказано, что она не проходит дальше. Тот, кто не проходит, покидает помещение. И больше не возвращается. Без исключений.

В таком случае, почему она просит о помощи? Это совершенно напрасные усилия, пустая трата времени.

— Пожалуйста… я… не… хочу… уходить!

Внутрь вошли еще двое взрослых, когда увидели, что ее все не могли выволочь. Они схватили девочку и начали утаскивать.

— Нет! Нет! Помоги!

Еще один человек выбыл, потому что не выполнил поставленную задачу.

Остальные дети, вероятно, наблюдали за сценой также, как и я, — равнодушно. Или, возможно, они боялись, что станут следующими?

В любом случае это не имело значения.

Для меня главное — оставаться здесь до последнего.

Мы с самого начала жили в таком мире, опираясь лишь на одно чувство. И с тем же чувством продолжали жить в этой белизне.

Был ли ее крик продиктован привязанностью к члену одной семьи, с кем проучилась много лет, или совершенно иной материей, симпатией к противоположному полу?

Так или иначе, а выбывание означает полностью распрощаться со своей прошлой жизнью.

Чтобы этого не произошло, каждый из нас учится в установленных временных рамках. Но…

— Подождите, пожалуйста, — тихо проронил я, обращаясь к инструкторам, которые переговаривались между собой.

— Тебе никто не давал слова. Еще раз заговоришь без разрешения, и это тебе аукнется.

— Пускай, но хотя бы выслушайте меня.

Сразу после того, как я это произнес, инструктор молча подошел ко мне и, не сдерживаясь, пнул.

— Тебе не давалось разрешения высказываться.

— Юки нездоровилось в первой половине дня. Во время тестов она постоянно ерзала и не могла продемонстрировать свои способности в тех предметах, которые… — начал я, но был прерван инструктором, приподнявшим меня за грудки.

— Привести себя в форму — тоже способность. Ты считаешь, что твоя причина сейчас может сойти за оправдание? Кроме того, утром у нее не было обнаружено никаких недомоганий.

— Разумеется, я с вами полностью соглашусь. Но что, если недомогание вызвано непредвиденными обстоятельствами? Тогда это уже будет совсем другая ситуация.

— Непредвиденными?

Инструктор обернулся и посмотрел на Юки в окружении других инструкторов.

— …У нее кровотечение.

Взрослые, похоже, осознали, что самочувствие Юки в самом деле было не в норме.

— Кровотечение? Но чем… А, понял.

— Да, дело в этом. Вообще-то обычно они начинаются, самое раннее, в девять лет, но точно не в ее возрасте. Я думаю, возможно, это вызвано стрессом, потому что ей сложнее, чем другим ученикам поколения. Еще у нее, кажется, жар, и тогда становится понятно, почему недомогание можно было пропустить.

— В кабинет врача ее. Там уже как следует обследуем и примем решение, прошла или нет, — велел инструктор унести Юки.

Рыдая, она все это время смотрела на меня, но я не обращал на нее внимания.

— Молодец, что заметил… Точнее, я хотел бы это искренне сказать, но мы бы так или иначе все выяснили, не скажи ты сейчас ничего, просто чуть позже. То есть проблема с тем, что ты высказался без разрешения, остается.

— Накажите меня?

За нарушение правил вне занятий следовало телесное наказание. И только. Мне прекрасно известно, что никаких тиранических мер, вроде исключения, применено не будет.

— Ты смеешься надо мной?

— Раз наблюдаете со стороны, пожалуйста, открывайте шире глаза.

— Ах ты!..

Слишком медленно. Инструктор, выдав свое намерение через сжатый правый кулак, попытался ударить меня, но увернуться было просто.

— Стой!

К сорвавшемуся инструктору подбежал другой взрослый, чтобы остановить.

— Не реагируй на слова ребенка, новенький.

— Кх…

Инструкторы могут попадаться неопытными, но количество ошибок у этого нового обязательно увеличится в будущем.

Поэтому уже на этом этапе важно дать знать. Учить следует тех, от кого есть польза, а от бесполезных нужно избавляться.

А Юки, вместе с тем, с того дня не возвращалась.

Часть 9

Не успели оглянуться, и учеников четвертого поколения стало еще меньше, осталось всего двое. Я и Широ.

С тех пор прошло уже несколько месяцев. За это время мы ни разу не говорили друг с другом, абсолютно каждый день мы проводили в молчании.

Хотя я не против. Скорее, считал, что так лучше.

Когда вся ненужная болтовня — от Юки, например — исчезла, я смог с головой уйти в учебу.

Сегодня наконец-то будет дзюдо. Занятия по определенному виду спорта теперь проводились раз в несколько дней, поскольку их разновидностей стало намного больше.

Несмотря на это, мы с Широ продолжали оттачивать навыки. Виды единоборств постоянно менялись, и все же тренировки позволили узнать много нового об искусствах в плане практического применения.

— Вы, двое — продолжайте. Я отлучусь ненадолго.

Похоже, инструктора, который выступал у нас судьей, позвали, поэтому он поспешно вышел из зала.

Мы остались одни и в соответствии с указанием приступили к спаррингу. В очередной раз схватили друг с друга за кимоно. Я и Широ делали одно и тоже десятки, если не сотни раз.

— Поговорим немного?

Первым молчание, которое длилось несколько месяцев, прервал шепотом Широ. Сперва я посчитал его действия за психологическую атаку, но он полностью прекратил двигаться.

— Прошло уже столько лет, как я победил тебя в дзюдо.

— Ну да.

Я проиграл ему в первом матче, но затем выигрывал абсолютно в каждом.

— Это касается бокса, каратэ, джит кун-до* и всего остального. Я преуспеваю в самом начале, но потом ты превосходишь меня, и я ничего не могу с этим сделать. Ты действительно нечто.

[П/Р: Сочетание стилей кунг-фу, созданное Брюсом Ли.]

К чему этот разговор в разгар спарринга?

— У меня есть одна вещь, которую я хочу тебе сказать.

— Какая?..

Я прислушался к бормотанию; на таком близком расстоянии взрослые не смогут нас услышать.

— Я решил уйти отсюда.

— Уйти могут только выбывшие.

— Именно поэтому я собираюсь выбыть намеренно. Если посмотреть на количество исключенных и как взрослые с ними разбираются, можно примерно представить, что с ними происходит дальше. По крайней мере, их не убивают.

— Что ты намерен делать, когда выйдешь во внешний мир? В этом есть хоть какой-то смысл?

— Есть. Я хочу свободы.

— Свободы?

— Я хочу стать свободным. Хочу завести друзей. Разве в том, чтобы хотеть этого, есть что-то ненормальное? Оглянись. Остались только мы с тобой, Киётака. И через десять лет ничего не изменится.

Я не понимал, о чем говорит Широ. Зачем мне хотеть того, что он перечислил?

— Тебя совсем не интересует, что там, во внешнем мире? Или неужели ты можешь стерпеть эти страдания?

— Я никогда не питал интереса к нему, также как и не задавался вопросами.

— Знания даются нам в одностороннем порядке. В ограниченном пространстве. Тебя это устраивает?

— По крайней мере я не испытываю недовольства.

Я ежедневно учусь в Белой комнате и определенно расту над собой. В таком случае разве не должно проявляться желание узнать предел развития?

Во внешнем мире такое образование недоступно. А значит, там меньше возможностей для самосовершенствования.

— Все-таки ты странный… Я вот хочу посмотреть на настоящий мир, а не виртуальный.

Если посмотреть на это с его стороны, его понять можно. Я видел многих детей, которые уставали от стесненной и ограниченной жизни. Но у меня ни разу не возникало мысли, что они выбывали по собственной воле.

— Я приобрел уверенность в своих чувствах, когда выбыла Юки. И мне показалось, будто я даже завидовал ей.

— Вот как?

Если Широ пришел именно к такому ответу, что же, добавить мне было нечего.

— Я думал, у тебя так же. Думал, ты тоже хочешь когда-нибудь выйти во внешний мир.

— Жаль, но никогда такого и в мыслях не было.

— Понятно… А я был намерен предложить уйти вместе…

Надзирающие взрослые, вероятно, также, как и я, не догадывались о таких мыслях. О том, какие Широ на самом деле испытывает эмоции по отношению к учреждению.

Было своего рода предубеждение, что знания или открытия не приходят без изучения. Но вот оно, открытие — передо мной стоит человек, который прямо сейчас изъявляет желание покинуть Белую комнату.

Не знаю только, имеет ли это хоть какое-то значение, ведь с этих пор я буду один.

— Я пойду вперед… Давай потом как-нибудь встретимся, Киётака.

Я не ответил на эти его слова.

Зато почувствовал в нем необычную решимость. И пылкое желание, какое мне еще не доводилось ощущать, победить в этот раз. Противник передо мной был сильнее поддающихся взрослых.

Однако…

— Кх!..

Я провел атаку первым и сделал иппон*.

[П/Р: Идеально и успешно выполненный бросок.]

Я не могу проиграть сопернику, который обучается тому же, чему и я. Если его сила будет равняться ста двадцати, я выложусь на сто тридцать. На сто сорок я отвечу ста пятьюдесятью.

Меня не волновало, есть в Белой комнате уют или нет, также как мне было неважно, есть здесь свобода или нет. Что имело значение, так это наличие возможности обучиться новому. А для самосовершенствования это — самое важное.

Жажда новых знаний, образно говоря, вот что велит мне оставаться в Белой комнате.

— Достаточно!

Поблизости может не быть судьи, но за нами всегда наблюдали через окно в отдельном помещении на втором этаже. Когда Широ упал на татами, голос оповестил об окончании схватки.

— В конце концов… опять проиграл. Вот бы вспомнить те моменты, когда я побеждал, — говорил он о поблекших воспоминаниях, пока, положив руку на лоб, пытался отдышаться. — Это были пять лет нескончаемых поражений. Я осознал, что, даже оставшись, не смогу победить…

— Ты правда собираешься стать выбывшим?

— Да. Подожду нужного момента и покину Белую комнату.

Судя по всему, он не намерен менять мнение.

Я этого не понимал. Как бы ты не выбыл из Белой комнаты, это все равно означает смерть. Мне даже мысль в голову не приходила убить себя.

Но Широ, должно быть, думал по-своему. Раз он хочет себя уничтожить, останавливать не буду.

— Прощай, Широ.

— Прощай, Киётака.

Это был мой последний с ним разговор.

Часть 10

Прошло совсем немного времени, прежде чем Широ выбыл. Последний оставшийся со мной человек исчез.

Воспоминания с того момента стали однообразными. Говорить теперь буквально было не с кем. Иногда, в зависимости от занятий, я целый день мог не открывать рта, за исключением тех моментов, когда ел или пил.

Но даже если я остался один, распорядок не изменился.

Если что-то и поменялось, так это занятия по рукопашному бою. До сих пор я соревновался с такими же, как я, учениками Белой комнаты, но когда они исчезли, моими соперниками неизбежно стали взрослые.

В девять лет я одолел всех инструкторов, которые обучали меня разным боевым искусствам. Вероятно, именно по этой причине они, взволнованные, собрались в зале вместе.

— Киётака, сейчас ты будешь практиковать реальный бой с несколькими оппонентами. Можешь считать это обобщением полученных тобой умений и знаний. Использовать разрешается любые приемы.

— Хорошо.

— И сдерживаться не нужно. Ничего страшного, если биться будешь с намерением убить.

— То есть можно довести до реального убийства?

— Понимай мои слова буквально, но до тех пор, пока мы тебя не остановим. И постарайся не расслабляться.

— Хорошо.

Просторный зал для тренировок. Внутрь зашли взрослые в костюмах. Их я раньше не видел.

Стоило взрослым посмотреть на меня, как с глупым видом разразились смехом.

— Думал, пошутили. Мы всерьез будем драться с мальчуганом?

Они заметно отличались от взрослых, преподававших мне боевые искусства. Их движения не были плавными, в них прослеживались грубость, пыл.

Моим оппонентам явно привычны неравные бои без четких правил.

Как и раньше, по чистой силе мне с ними не сравниться. Разница в мышечной массе слишком очевидна. Если столкнуться с ними лоб в лоб, в ста битвах из ста меня ждет поражение.

— Согласен, это абсурд. Абсурд, но… не сдерживайтесь. Нам обещали кучу денег только за то, что придавим одного ребенка. Следует считать, что он какой-то необычный с невероятными навыками, — произнес один из мужчин, кажется, их лидер. — Ладно. Эй, ты — нападай на нас с намерением… Нет, пытайся реально нас убить. Если не хватит задора, избивать тебя мне будет слегка не по душе, — обратился их лидер ко мне.

Впрочем, можно было обойтись и без этого. Я уже получил подобные указания.

— Если надо, можем дать тебе кое-какое оружие.

Он бросил на пол принесенную сумку. При ударе послышался металлический лязг.

— Мне оно не нужно.

— Что, с голыми руками будешь драться?..

— Да.

— Вряд ли ты шутишь, но знаешь… Я ведь тоже серьезен. Выбери какое-нибудь.

— Инструктор, мне считать это за указание? — повернувшись, задал я вопрос инструктору, который наблюдал за нами со второго этажа.

— Да. Делай, как он говорит. Ничего нового для себя ты там увидеть не должен.

В таком случае подчинюсь.

Я заглянул в сумку.

— На выбор тебе дается дубинка, пистолет-электрошокер, нож — что нравится, то и бери.

Действительно, здесь лежало оружие, пользованию которым меня научили на прошлых занятиях.

Для летальности лучше выбрать нож, но я хочу иметь большую дальность поражения.

— Возьму это.

Я без колебаний взял дубинку. Длина сложенной составляет около тридцати сантиметров.

— Знаешь, как ей пользоваться?

— Взмахом она удлиняется до восьмидесяти сантиметров. Затем ею можно бить по оппоненту. Правильно?

— Да.

Чтобы победить, я должен точно поразить уязвимые места человека. Вероятно, мои противники никогда не дрались против кого-то с таким же, как у меня, телосложением. Нужно воспользоваться преимуществом низкого роста.

Несколько минут спустя, когда на пол рухнул последний взрослый с раздробленной ногой, я, стоя рядом с одним, замахнулся дубинкой. Одного удара по темени будет достаточно, чтобы он как минимум потерял сознание. Если не потеряет, вторым ударом можно просто разбить череп.

— Стой! Стой!

Услышав разносящийся по залу голос, я остановился и отбросил дубинку в сторону.

Взрослые взволнованно вбежали внутрь, чтобы помочь сраженному.

— Господи… Так, немедленно доставьте его во врачебный кабинет!

Медицинская команда осмотрела раненого, сделала вывод, что травмы серьезные, и унесла взрослого на носилках.

— Что ты делал, Киётака?

— Пытался убить, как мне было велено.

Я даже переспросил для подтверждения. Неужели есть какие-то проблемы?

Инструкторы оказались сбиты с толку, но через мгновение дверь, ведущая в зал, открылась.

— А-Аянокоджи-сенсей?!

— Вы — позаботьтесь об этих типах. Я хочу переговорить с Киётакой. Ты — за мной.

Указания должны быть выполнены. Я молча следовал за ним, оставаясь немного позади.

Обычно при нем находились несколько инструкторов, но, судя по всему, не в этот раз.

— Ты, наверное, уже понял это, но я отвечаю за Белую комнату. А еще я твой отец.

— Знаю.

— Я ни разу напрямую не представлялся твоим отцом. Как давно ты понял?

— В четыре года. Помню, это было упомянуто в разговоре с инструкторами.

— Ясно. Что же, как ученик четвертого поколения, ты всегда добивался ошеломляющих результатов. А не успел я опомниться, как ты остался единственным, кто спокойно расправляется с каждым занятием с идеальными… нет, с результатами даже лучше, чем идеальными.

Отец. Это не делало его особенным человеком для меня. Просто факт. Ни больше, ни меньше.

— Я считаю тебя необыкновенным.

— …

— Белая комната функционирует всего четырнадцать, можно сказать пятнадцать лет, что не так уж много. Но я не вижу ни единого намека на то, чтобы гений вроде тебя появился даже в следующие несколько лет. Про учеников с первого по третье поколения я вообще умолчу, а что касается пятого и последующих, то картина практически та же самая. Разумеется, с каждым новым поколением недостатков становится все меньше, и трудности преодолеваются…

С одной стороны, он словно бы хвалил меня. А с другой — просто говорил факты, как и то, что он — мой отец.

— Можешь идти.

— Прошу меня извинить.

В чем был смысл разговора? Скорее всего, это как-то связано с устройством, прикрепленным к моей руке.

Этот человек заговорил, будто в подтверждение:

— Каковы результаты?

— Ни в разгар боя, ни в разговоре с вами, Аянокоджи-сенсей, пульс и другие показатели Киётаки не менялись.

— То есть его сердце не дрогнуло, даже когда его назвали необыкновенным? Хотя, похоже, тут дело не только в похвале, у него отключен весь спектр человеческих эмоций.

— Смею заметить, это как сильная сторона ребенка, так и его слабость.

— Ты прав, Ишида. Минимум эмоциональности не помешает, без этого нельзя совсем. Сошла бы и половина того, что может испытывать заурядный человек, но Киётака вообще ничего не испытывает. Он одновременно годится, и не годится на роль педагога или политика.

Два человека вели разговор на разные темы без утайки, хотя ребенок, о котором шла речь, находился совсем рядом.

Это ведь тоже часть учебной программы?

Мне неважно, хвалят меня или ругают. Главное, чтобы я продолжал учиться дальше.

— Боюсь только, усвоить эмоции в среде вроде Белой комнаты не представляется возможным.

— Соглашусь. Хотя при необходимости он прибегал к умелому вранью. Можно сказать, он учится навыку приспосабливаемости.

— В этом и загвоздка. В Белой комнате ему уже поздно учиться эмоциям. Единственное решение, это только кардинально поменять среду обучения.

— …Вот насчет этого не знаю.

— Не знаешь?

— Через наше обучение прошло уже много детей, с первого поколения по тринадцатое — последнее на данный момент. Сложность у всех разная, но один лишь Аянокоджи Киётака отличается от остальных учеников. И я вовсе не превозношу его из-за того, что он ваш сын, сенсей, просто таков факт — он отклоняется от нормы.

— Точнее и не скажешь. Сколь суровыми бы ни были условия, Киётака каждый раз проявляет свои способности к адаптации. У любого ребенка есть предел, но почему не у Киётаки, вот в чем вопрос. Чем больше он учится, тем больше узнает. Почему он впитывает абсолютно любое знание?

— Кто бы знал… Списать это на атавизм проще простого, но, как мне кажется, без подробнейшего изучения феномена Белая комната никогда не станет идеальной.

— Если получится обеспечить надежное воспроизведение людей, равных или превосходящих этого ребенка, мои идеалы будут воплощены. Проясните абсолютно каждую мелочь. Продолжайте, пока не поймете. За это я вам и плачу.

Я продолжу обучение. Что ждет меня там, в конце? Какие знания лежат там, за пределами? Это все, чего я хочу узнать.