Осенним безоблачным днем на роскошной больничной кровати в одноместной палате спокойно подрёмывал Генма. Возможно, из-за длительно отдыха его защита ухудшилась, потому что только вернувшись в эту реальность, он заметил присутствие стоявшего за кроватью. Быстро скрыв свое удивление, раненый маг открыл глаза с торжествующим выражением.

– Эй!

Злоумышленник растянул губы в улыбке, как бы говоря: ты, наконец, заметил?

Его взрослый сын появился перед глазами. Нет никакого признака неполноценности, которая заставляла Казуму приноравливаться к настроению Генмы четыре года назад, сейчас он спокойно встречает его пристальный взгляд.

– Казума, это ты?

– Всё закончилось.

Четкий краткий отчет, нет лучшего способа донести информацию.

– Вот как? Я приношу извинения за проблемы, которые мы доставили.

– Действительно. Подумай над этим.

Невероятно, но Генму не возмущал его высокомерный, непочтительный тон. Он даже чувствовал себя комфртнее при таком новом спокойном и равноправном отношении Казумы.

– Здесь есть стул, правильно?

Казума проигнорировал слова отца. Подойдя к окну, он устроился на подоконнике и медленно вытащил сигарету.

– В больнице не разрешается курить.

– Знаю!

Он ответил, зажигая сигарету.

Они были все ещё отцом и сыном не способными к нормальному общению.

Тишина продолжалась какое-то время. Казума уставился на пейзаж за окном, в то время как Генма сосредоточился на потолке.

– Миюки… ты всё ещё в обиде на неё?

Нарушив тишину, Генма заговорил первым. Казума перевел взгляд на отца, который упрямо продолжал смотреть в потолок.

– Ты знал?

Это не осуждение. Казума ответил отстраненно, очевидно, интересуясь реакцией Генмы.

– Нет. Вчера Глава нанёс визит. Я спросил об этом тогда.

– Вчера?

Учитывая приемные часы в больнице, это было до поражения Рюйи, или, возможно, даже тогда, когда они были на пути туда. От того ли, что он доверял им, или потому что они больше не были в Токио, во всяком случае, это было довольно смело.

– Я не обижаюсь на неё. Вероятно, многие родители не любят своих детей. Она не любит меня, я также не отвечаю ей симпатией, полагаю, мы похожи.

Он говорил гладко, правда больше не имеет значения, так или иначе. Женщина, которая родила меня – вот что он думает о Миюки. Ни больше, ни меньше.

– Это так… В таком случае, позволь мне спросить. Учитывая сказанное, ты желаешь вернуться домой?

– О? Хорошенькие же у тебя намерения, спрашивать об этом теперь, а, отец? – Казума чувствовал разочарование. Генма не был человеком способным передумать и предложил просто потому, что его брошеный сын теперь очень способен.

– Я не прошу тебя вернуться как член клана Каннаги. Я надеюсь, ты вернешься как мой сын и снова возьмёшь себе фамилию Каннаги. Если хочешь, преклоню колени, извиняясь. Только вернись.

Глаза Генмы не отрывались от потолка, пока он говорил это.

У Казумы отвисла челюсть, его сигарета упала на пол. Он бессознательно наступил на неё, чтобы погасить пламя. Откровенно было видно, что это далеко за пределами его ожиданий. Его повергло в шок, что его упрямый отец действительно желает уступить до такой степени.

Если быть вполне честным, было соблазнительно. Но…

– Я не могу этого сделать.

Для Казумы был только единственный возможный ответ.

– Я не ненавижу тебя, отец, и ту женщину. Однако я не могу сделать этого. Четыре года назад я убежал. Я оставил всё, включая себя самого. Если бы я был всё тем же маленьким ребенком, каким был тогда, возможно, это было бы прекрасно, но не сейчас. Вещи, которые придётся оставить и вещи, которые я не должен оставлять – теперь их слишком много. Я не могу просто начать всё с начала.

Он принял решение нести тот груз в себе под именем Ягами Казума, пройти весь путь, даже если он и не усыпан розами. Нельзя притвориться,

что этого никогда не было, забыть, что случилось невозможно, потому что оно никогда не позволит ему полагаться на защиту других.

– Вот так. Спасибо за твои благие намеренья. Он ответил небрежно, зажигая новую сигарету.

– Вот как?

Не сумев поймать каких-либо признаков печали, Генма один раз кивнул головой, и тишина опустилась снова. Только на сей раз это была спокойная тишина, без царившей ранее неловкости.

Даже если он не желает вернуться к Каннаги, Казума все еще, как обычно, называет Генму «отец», признавая его существование. Несмотря на сказанное, он ещё не совсем отказался от своего прошлого. Такие чувства не передаются словами, факт, который оба они знают очень хорошо. Это не односторонние отношения, когда отец защищает сына, но одна из основ взаимного уважения – отношения, базирующие на предположении, что они равны.

По сравнению со связями, основанными на привязанности и эмоциях, они строились на теплоте, и это больше устраивало их обоих.

– Тогда я прощаюсь.

Закончив в тишине со второй сигаретой, Казума поднялся.

– Что планируешь?

– Хорошо, остаться в Японии в данный момент не так уж плохо. В конце концов, сразу по возвращении я имел удовольствие наслаждаться такими захватывающими событиями.

– Даже так?

Короткий ответ. Наглый, как всегда, то к чему он привык. Однако, это в человеческой природе – желать изменить другого.

– Тогда пока! Ты уже старик, не стоит слишком напрягаться.

Бросив это ядовитое замечание, Казума исчез через окно десятого этажа.

– Хмм, это ребёнок… – ворчал Генма, наблюдая, как ветер колышет занавески.

Первоначально, возможно, он продолжал мысленно спорить, но улыбка на его губах положила конец этим размышлениям. Не понимая этого, его тон зеркально отразил тон Джуго – «эта упрямая дочь».

Холодный бриз дул в открытое окно. Хотя это и удобно в данный момент, похоже, вскоре станет холодно.

– Открыл окно, но не закрыл, засранец, – всё ещё не способный стоять самостоятельно, Генма ругал Казуму, решая, терпеть ли холодный ветер до состояния простуды или сдаться и вызвать медсестру.

Посмотрев вверх, на окно отца, Казума озорно улыбнулся.

– Попытайся не простудиться, отец.

Он повернулся спиной к больнице и пошел прочь без определенного пункта назначения. Это так как было всегда, и это так как всегда будет.

(Почему сейчас я не ищу место, где можно остановиться?)

Ветер дул, многозначительно гудя, заставляя шагать живее, пока спина человека медленно не пропала из виду.